Бессюжетица

Выдумки и миражи были для Сирены родной стихией. В песнях её сестер звучали все до единого оттенки человеческих страстей. Там, вдали от острых очертаний берегов, казалось, что они музыка и есть. Крепкую волю можно растерзать зубами и переложить на семь нот. Любовь обратить в сладкий девичий голосок, бередящий слух в тоскливый штиль. А нежные с горчинкой воспоминания остаются на губах морских дев приятным послевкусием. Голоса людей лишены магии и напоминают рябь на воде во время ливня. Эмоция, расцветившая слова, может быть сколь угодно сильна, но тут же меркнет, едва поразив цель. Только напевы сирен оплетают душу и дергают её за нити как безжизненную куклу. Морские девы сочли эту причину достаточной, чтобы смотреть на смертных свысока. Но однажды самый человеческий голос всё же постучался в сердце Сирены монодической меликой Сапфо. Проповеди Капеллана подобны инею на иллюминаторе в мороз. Архаизмы и изречения на латыни складываются в старые как мир аллегории. Красивые, однако ж настолько хрупкие, что никакой критики не выдерживают. Когда Падре рассказывает девушке о промысле Господнем, то заметно отстраняется от собственных чувств, из-за чего от слов в такие минуты заметно веет холодком. Так что Сирена смотрит на Капеллана во все свои глаза, настолько большие, что чудилось, будто они распахнуты в вечном любопытстве до всего. До кротко опущенных ресниц, до забавной соломенной шляпы, то и дело сползающей с курчавой головы, до Библии в бережных пальцах. Словом, в того монструозного инквизитора с синими очами её сентиментальному Падре никогда не стать. Волны у самого берега ласковые, баюкающие. Сирена совсем расслабляется и кладет руку на бортик лодки. А следом движением ленивой кошки склоняет к предплечью голову. У Капеллана на спящих во время службы прихожанок глаз был наметан, наглость слушательницы от него не укрылась. Однако одна деталь её среди них выделяла. – Ваши косы, барышня, требуют гребня, – подмечает Капеллан, глядя на блестящие черные волосы морской девы. Сирена складывает ладошки под подбородком и медленно, в предвкушении, проводит языком по губам. Выпал-таки шанс испробовать искушенность Падре на зуб! –А Вы, стало быть, с гребнем управляться умеете? Ещё и волосы забрать сможете? –заходит девушка издалека. – Не приходилось ещё, честно сказать. А что, неужели так сложно? Просветите меня со своей женской позиции, дорогая. Хотя….хотя после курса латыни в семинарии мне все трудности ни по чем. Вот так! Латынь! Ла-тынь. Внутри Сирены разом всё проседает от такого вот ответа. Досталось ей не просто непаханое поле, а километровые амазонские джунгли. Капеллан сияет от счастья, потому что конца и края своей осведомленности ему не видно. На месте нервно поерзывает в предчувствие подвоха, но грудь держит колесом от гордости. И смотрит на девушку наивными карими глазами Бэмби. Сирена закрывает черные очи и отстраняется от лодки, лишь слегка поглаживая гладкую и такую теплую древесину. Покачиваясь на волнах, она мысленно сливалась с их нежным ритмом и представляла, будто держит рукой человеческую колыбель. – Ничего сложного, Вам даже понравится, –хитро прищурилась морская дева. –Представьте, запускаете пальцы в мягкие женские локоны и перебираете пряди. Можно пройтись по ним расческой. Если правильно распорядитесь своей мужской силой, то дама замурлыкает под вашей заботой. – Так, –произносит Капеллан упавшим голосом, чувствуя себя загнанным в ловушку, –а дальше как? Сирена, не удержавшись, хихикает и с готовностью продолжает: –А дальше сооружаете на голове прекрасной дамы что хотели. Вот, например, коса, –девушка судорожно заплетает волосы, пытаясь подавить хохот, – только не переусердствуйте. Если слишком сильно дернете за прядь, то дама будет очень громко стонать. Морская дева легонько дергает себя за косичку и звонко охает, подчеркивая свой возглас мимикой. Гримаска гораздо больше походит на томление. Капеллан краснеет и отворачивается. Хулиганка принимает молчание за готовность слушать её шаловливые лекции и дальше. –А ещё можно вплести в волосы жемчуг. Чтобы подчеркнуть белизну мягкой ароматной кожи. – У нас девушки в основном смуглые, –осторожно напоминает Падре ещё более тихим голосом. –Ну тогда хорошо подойдут цветы оранжевых оттенков, – замечает Сирена, уже догадываясь, что только какая-нибудь совсем детская шуточка проймет её незрелого слушателя, –вы же понимаете, пестики, тычинки всякие, вот Вы это всё и вставляете… –У моей дорогой сирены неправильные представления о наведении женского марафета, – деликатно прерывают её на полуслове. – Мой дорогой Капеллан ничего не понимает в науке любви. – А вы? Фразу мужчина произносит почти шепотом. По лицу Сирена проходит уже искренняя судорога, а ониксовая тьма её зрачков обиженно сверкает. Теперь уже девушка отворачивается от собеседника и бьет по воде хвостом так, что вверх поднимаются брызги. – Конечно же нет. Куда мне, нечёсаной дикарке, что-то понимать в любви! Капеллан сокрушенно вздыхает и мысленно укоряет себя за поднятую тему. Но всё же рискует приблизиться и осторожно взять в ладони наспех сделанную косичку Сирены. У доньи Аделаиды, конечно, колоски получались куда искуснее, однако ж и ручку морской девы можно со временем натренировать. –Я всего лишь имел ввиду, что любить мы учимся всю жизнь. Ведь Бог есть любовь. И никакая Вы не дикарка, очень даже мило заплетаетесь. А прошлое Ваше – бесценный опыт. Если только…подождите, есть в Библии подходящий сюжет! Позволите рассказать? И зашелестели страницы. Нужные строки изученной вдоль и поперек книги были найдены мгновенно. Сирене не хотелось удостаивать Падре ответом. Но его истории – единственная оставшаяся в людском мире магия. – Давайте уж. И Капеллан начинает. Содом и Гоморра. Единственный в пятиградии праведник Лот. Его жена, две дочери. И снова нежная изморозь его голоса стучится в окошко души Сирены. Христианская мораль никогда не прокрадется внутрь, нечего ей делать посреди сказки и сумрака. Зато жизнь, которую вдыхает Падре в библейский сюжет, влюбляет девушку в мир по эту сторону. Когда Капеллан рассказывает о гибели погрязших в пороке городов, то интонации мужчины скорбно ломаются. Сирена знает, что его Содом и Гоморра облачаются в красный, хоть белый и был к лицу. Бравады самовосхваления из огромных богатых домов сменяются воплями ярости и бессилия, когда приходит время платить по счетам. Игра с высшими силами оказалась роковой и те стирают с лица земли мятежное пятиградье вместе с его амбициями. Падре уже не смотрит в книгу, а рассказывает от себя. О многочисленных борделях, опустевших и выкопченных изнутри пламенем. О винных лавках, ранее приносивших баснословные доходы, но ныне наполненных лишь битым стеклом. О флагах, от которых теперь только развеянный по ветру прах. Уходя, праведник не обернулся вослед, но жестоко мучился от укусов совести по душе, что не смог спасти. – В конце концов праведник обрел для себя новый Содом. Который оказался гораздо благодарнее прежнего. Конец, - бестактно перебивает его Сирена. Нет теперь у Капеллана самодура-тирана и его империи. Есть только Сирена и её бездна несмываемых грехов. – Ну, милая, то, что Вы сейчас говорите лишь красивая наивная бессюжетица. Всё было куда сложнее. Капеллан снимает очки и с усилием трет глаза. Вдруг лицо его проясняется и он берет Сирену за холодную влажную ладонь. Чего никогда не осмеливался делать раньше. –Спасибо тебе, дорогая.