***
Шум стадиона неприятно бьёт по ушам, заставляя на мгновение поморщиться. Да уж, то, что в детстве вызывало восторг, сейчас ощущается совершенно иначе. Гермиона небрежно окидывает взглядом трибуны и позволяет себе снисходительную улыбку, когда видит восхищение происходящим со стороны юной версии себя. Девочка выглядит забавной в своей попытке казаться взрослой и сдержанной. Она смотрится настолько смешной, что Гермиона едва ли не фыркает. Хорошее было время… Тёплое. Светлое. Этого теперь катастрофически не хватает. Сейчас же Гермионе кажется, что она тонет. Захлёбывается, не в силах вздохнуть. С каждым годом, месяцем, днём опускается всё глубже, ощущая невыносимое давление со всех сторон, туда, куда не может проникнуть солнечный свет, как бы ни старался пробиться. Она тянется к нему всем своим существом, но безрезультатно. От безысходности хочется выть во весь голос, однако искорка надежды всё ещё теплится в ней. У неё всё ещё есть то, ради чего стоит жить. Она делает глубокий вдох и замирает, когда видит его. А затем медленно, маленькими порциями выпускает воздух через рот. Сердце заходится в бешеном ритме, губы мелко дрожат, а тело едва ли не рвётся вперёд. Невероятным усилием воли она сдерживает порыв подойти. Коснуться. Ей это жизненно необходимо. Но не сейчас. У неё ещё будет время. Гермиона переминается с ноги на ногу. Не чувствует, как прокусывает губу до крови. Просто дотрагивается до подбородка, ощущая липкие капли, и недоумённо смотрит на красные разводы на подушечках пальцев. Матч идёт, а она рассматривает его отрешённое лицо, пытаясь запомнить каждую деталь: вряд ли ей когда-нибудь ещё представится такая возможность. Это ощущается сладкой пыткой: видеть его но не сметь подойти. Гермиона обхватывает палочку пальцами обеих рук, не зная, куда их деть. Подушечки неприятно покалывает от нестерпимого зуда. Ещё немного. Ей не нужно смотреть на поле, чтобы понять, что Крам, наконец, поймал снитч. Тут же переводит взгляд на юную Гермиону: ей интересно, как она будет выглядеть, когда увидит то, что увидено быть не должно. Смотрит пристально, жадно. Едва ли не облизываясь от предвкушения. Вот она на мгновение задерживается на Барти. Вот рассеяно моргает, начиная что-то подозревать. Вот резко поворачивает голову, возвращаясь взглядом обратно, но теряется, так никого и не разглядев, и поджимает губы. И Гермиона откидывает голову, заливаясь беззвучным смехом, хотя ей совсем не смешно. Это выходит истерично и немного безумно, но она не может остановиться. Дышит рвано и с болью смотрит на четырнадцатилетнюю себя. Всё. Капля яда уже попала в твою кровь. Тебе не сбежать, девочка, будь ты хоть трижды самой талантливой волшебницей поколения. Эта отрава распространится по всему твоему телу, заполнит собой каждую его клеточку и будет разъедать изнутри, даря то агонию, то блаженство попеременно. Ей хочется надрывно рыдать, но щёки предательски сухие, а вместо истошных всхлипов из неё вырывается дикий хохот отчаяния. Она задыхается. И тонет. Опускаясь глубоко-глубоко. Протяни руку – и достанешь до дна. А потом приходит в себя, наконец, вспомнив, для чего она здесь. Вновь поворачивается к такому любимому и в то же время всей душой ненавидимому лицу. Поднимает палочку дрожащей рукой. И наблюдает за своими действиями недоверчиво, будто не до конца понимает, что происходит. Размыкает губы, что удаётся ей не с первой попытки. Делает несколько быстрых вздохов, но охватившее её волнение так просто не проходит. Читает заклинание. И смотрит. Не моргая. Широко распахнув глаза. Боится, но всё равно смотрит. Алчно ловит поворот его головы и перехватывает взгляд, который преследует её во снах. Гермиона быстро облизывает ставшие вдруг сухими губы, продолжая всматриваться в бездну его глаз. В их глубине она может тонуть вечность. Он смотрит на неё. Видит её, конечно же, видит. Не может не видеть. Не имеет права. Ей хочется об этом кричать, обхватив его лицо руками, впиваясь острыми ногтями в нежную кожу щёк. И продолжать вязнуть в расплавленном янтаре. Вглядываться настойчиво и крепко держать, чтобы не смел отводить взгляд. Ей хочется многого, однако она держит себя в руках, не двигаясь, запрещая себе даже моргать. Всё тело ноет от напряжения. Гермиона опускает палочку и медленно отступает, хотя всей душой желает сорваться вперёд, подойти ближе. Ещё один тягучий плавный шаг назад и ещё… Она растворяется в ликующей толпе среди шума и гама, уверяя себя, что у неё ещё есть время.***
Заклинание тёплой волной окатывает его всего от светлой макушки до кончиков пальцев ног, сметая оковы отцовского Империо. Лязг разрывающихся цепей Непростительного отдаётся в голове сладкой симфонией, переливается тысячью звучных колоколов, бьющих на все тона, но вторящих друг другу. И этот звук кажется прекраснейшей мелодией, которую Барти когда-либо слышал. Он делает глубокий вдох, заполняя лёгкие. Отчего-то в этот раз воздух имеет особый вкус. Восхитительный. Сладкий. От которого закипает кровь. Вкус свободы. Барти оборачивается в сторону девушки, выпустившей заклинание. Он заметил её давно, ещё тогда, когда она только поднялась в ложу и подозрительно осталась стоять у самой лестницы. Но, вынужденный смотреть матч, никак не мог внимательно её рассмотреть, и всё это время ему оставалось лишь терзаться догадками, почему на неё никто, кроме него самого, не обратил внимания. Теперь же он может как следует разглядеть её приятные черты лица, аккуратный, чуть вздёрнутый носик, буйные кудри и жуткие безумные глаза, от которых на миг перехватывает дыхание. Барти уже видел подобный взгляд: так Беллатриса смотрела на Лорда в последние годы, перед тем как тот пропал, а сама она угодила в Азкабан. Жгучий. Полный ненасытного голода. Пробирающий до самых костей. Страшный в своей неадекватности, которой хватило бы на несколько десятков людей. Но куда больше в нём какого-то острого, болезненного обожания, возведённого в абсолют. Изнурительного, тянущего все силы, оставляющего после себя лишь пустоту. Обожание блестит у самого зрачка холодным металлом и режет не хуже ножа. Безумие же жжёт, растекаясь по всей поверхности радужки, лижется необузданным синим пламенем. Сами глаза бархатно-карие, глубокого коньячного цвета. Они и пьянят не хуже добротного коньяка, и обжигают, оставляя на языке терпкую фруктовую сладость. Их хочется пить. Вбирать в себя их пылкое неистовство. Впитывать. И смешивать с собственным сумасшествием, которое мягким хищным зверьком свернулось калачиком где-то в глубине, но уже чувствует знакомый запах и слегка подёргивает сонной мордочкой. Девушка медленно отдаляется, теряясь в массе волшебников, которые с поимкой снитча подскочили со своих мест, и эти жуткие в своей неукротимой дикости глаза исчезают из виду, напоследок кратко уколов где-то за рёбрами. Барти вспоминает, что у него ещё много дел и тут же подрывается вперёд, пока отец не вернулся и не обнаружил снятое заклинание. Однако он знает, что собственное безумие уже распахнуло едко-жёлтые глаза.***
Живоглота Гермиона любит. Даже когда все руки испещрены глубокими царапинами. Но Гарри и Рон, видимо, считают иначе и скептически поглядывают на испуганное животное всю дорогу. От этих взглядов Живоглот, кажется, тревожится всё больше. И нежная кожа Гермионы вновь страдает. Машина останавливается у самого вокзала. Вот только стоит приоткрыть дверцу, как бедный кот резво выпрыгивает на мокрый тротуар, невзирая на льющий стеной дождь. Гермионе не остаётся ничего иного, кроме как быстро следовать за ним, крикнув друзьям что-то нечленораздельное, но вполне понятное и махнув рукой в сторону вокзала, чтобы не ждали её на улице. Влажные пряди неприятно облепляют лицо, накрепко оплетают тонкую шею, затрудняя жизненно необходимый процесс дыхания. Вода струйками стекает по бровям, грузными каплями срывается с густых ресниц, падая на щёки, скапливается в уголках глаз, застилая обзор. Но Гермиона не теряет размытое рыжее пятно из виду и продолжает бежать. Живоглота Гермиона любит. Возможно, даже больше, чем следовало бы. Где-то впереди громко сигналит машина, отчего кот вздрагивает всем своим промокшим тельцем. Он резко, не замедляясь ни на миг, разворачивается и несётся прямо на Гермиону. Взбирается по ногам и устраивается на руках, прижатый к груди. При этом не сразу прячет когти, всё ещё не придя в себя. Гермиона чувствует, что ран на теле стало больше, но лишь крепче обнимает его, руками закрывая от дождя. Она плавно поворачивается, собираясь идти как можно спокойнее, чтобы не напугать Живоглота ещё больше, как вдруг замечает на противоположной стороне улицы знакомый силуэт. Замирает, не в силах двинуться дальше. Не в силах оторвать взгляда. Не в силах даже моргнуть. Лишь только загнанно дышит. Она едва ли может различить черты его лица из-за плотной стены непрекращающегося ливня, однако каким-то глубинным чувством понимает, что это тот самый человек, которого она видела на Чемпионате мира по квиддичу. Волна дикого страха окатывает её с головы до пят, хотя Гермиона не способна внятно себе объяснить, чего именно она боится. А ещё она уверена, что взгляд того человека направлен на неё. Пускай она никак не может подтвердить это. От охватившего её ужаса Гермиона неосознанно прижимает руки ближе к себе в инстинктивной попытке защититься, не замечая, что сдавливает любимого кота. За что и получает изодранный свитер, глубокую царапину под ключицей и яркую вспышку боли, позволяющую сбросить оцепенение. Придя в себя, она тут же со всех ног бросается к вокзалу, практически не глядя, боясь даже на миг обернуться. Сердце отдаётся грохотом где-то в висках, вторя шуму дождя, и длинная кровоточащая полоса пульсирует в том же ритме.***
Зонт пришлось украсть. Ведь сейчас, в этом мире, она существует лишь для одного человека. Для остальных она даже менее реальна, чем призрак. Гермиона глядит на серую улицу отсутствующим взглядом из-под натянутой на острые спицы чёрной материи. Будто смотрит какой-то унылый старый фильм с нудной монотонной музыкой. Дождь всё льёт и льёт, не переставая, размывая всё вокруг, унося с собой все краски мира. Бескрайнее хмурое небо лишь нагоняет тоску. А от сырого воздуха клонит в сон, и веки сами собой чуть прикрываются, отбрасывая на скулы нечёткие тени ресниц. Проезжающие машины окатывают проходящих мимо грязной водой, из-за чего то там, то тут слышны неразборчивые крики и ругань. Нетерпеливые водители сигналят на светофорах, но все резкие звуки поглощены затяжной песней дождя, которая, кажется, гудит уже вечность. Гермиона ждёт, с трудом вбирая лёгкими тяжёлый влажный воздух. Она могла бы выбрать любой другой способ добраться до Хогвартса. Могла бы. Но почему-то, поддавшись какой-то болезненной тоске по прошлому, она приходит на Кингс-Кросс. Будто бы это сможет ей хоть как-то помочь: исцелить её, подарить душевный покой. И теперь она всматривается в бесцветные улицы, взглядом ища такое родное ярко-огненное пятнышко среди однотонного пейзажа. Живоглота Гермиона любила всегда. Пусть он и покинул её слишком рано. Мягкая улыбка скользит по лицу, которое впервые за многие годы погружения на дно выглядит умиротворённым.***
Барти знает, что безошибочно угадал тогда. Пускай он порой излишне самоуверен, однако каким-то чудным образом ему удаётся сочетать это качество с осмотрительностью. Его осторожность, просчёт каждого шага и тщательное обдумывание шли из рациональности, которую с самого детства он в себе взращивал. А вот чрезмерная уверенность в себе поселилась в нём вместе с хищным безумием и фанатизмом за время служения Лорду. Отправив Чёрную Метку в небо, он краем глаза отметил какое-то движение сбоку и тут же обернулся в ту сторону, где в просветах между тёмными деревьями виднелись знакомые мягкие кудри. Они показались лишь на миг, но Барти и этого достаточно. Они были один в один как у той, что сняла с него Империо, однако определённо принадлежали ребёнку. И это несоответствие он находит интересным. Барти раз за разом перебирает варианты. Девочка может принадлежать любой волшебной школе, а то и вовсе обучаться на дому. Может вообще оказаться никак не связанной с той странной волшебницей. И всё же Барти верит, что не ошибся. И теперь он стоит под проливным дождём, не рискуя заходить на территорию самого вокзала. Стоит недостаточно далеко, чтобы гарантированно оставаться незамеченным, вот только кто поверит, что это действительно он. Хотя тут, наверное, осторожность просто пала под натиском неадекватного любопытства. Барти ждёт, дыша часто-часто и то и дело нетерпеливо облизываясь, полный уверенности, присущей лишь безумцу. Дождь идёт, а он его будто и не замечает. Жадно всматривается в пространство у самого входа на вокзал. И его ожидание вознаграждается. На полуниззла он даже не обращает внимания, тут же сосредотачиваясь на кудрявой макушке, которая сразу же намокает, стоит ей высунуться из машины. Девочка бежит прямо в его сторону, и Барти довольно улыбается, понимая, что действительно не ошибся. Те же черты, пусть и несколько более резкие в силу возраста. Тот же чуть вздёрнутый нос и упрямая линия губ. И никакой ливень не смог бы сейчас помешать разглядеть её лицо. Когда она поворачивается с полуниззлом на руках, их взгляды встречаются. Она замирает, и это кажется странным. Он вглядывается в её глаза, пытаясь понять, отчего она смотрит на него с таким ужасом. Неужели узнала? Но эта версия кажется слишком маловероятной. И почему-то интуиция шепчет, что дело в чём-то другом. О том, что интуиция всё чаще в его голове говорит голосом безумия, он предпочитает не вспоминать. Её глаза совсем иные. Они насыщенного цвета кленового сиропа. Топкие. Тягуче-сладкие, почти сахарные. Они никогда не знали помешательства, а потому всё ещё светлые и ясные. И даже дикий ужас, который плещется сейчас в их глубине, вязнет и затихает у самой поверхности, так и не сумев испортить впечатления. Она убегает, а он решает не преследовать её. Разворачивается и неспешно направляется прочь. Кажется, впереди его ждёт отличный год. Барти счастливо улыбается хмурому беспросветному небу, подставляя лицо холодным струям воды. Идёт вдоль по улице, не разбирая дороги. Не замечая мрачный чёрный зонтик с острыми спицами.***
Хогвартс встречает промокшую насквозь Гермиону теплом и родным, пусть и надоедливым Пивзом, от которого, к счастью, досталось лишь Рону. Стоит лишь увидеть полюбившиеся за годы учёбы каменные стены замка, как на душе становится легко и спокойно, и, кажется, все тревоги постепенно отходят на второй план. Эксцентричный новый профессор и новость о Турнире Трёх Волшебников полностью завладевают вниманием Гермионы, не оставляя прочим мыслям ни шанса. Лишь перед самым сном она хмуро сводит брови и утыкается носом в подушку, отсчитывая ритмичные удары сердца. Жизнь постепенно входит в колею: уроки, библиотека, разговоры с друзьями. Незаметно проносится месяц, Хогвартс наполняется учениками двух других школ, что делает его таким оживлённым, каким он никогда на её памяти не был. Поглощённая неожиданными событиями и ежедневной рутиной, она уже и не вспоминает про жуткого незнакомца, с которым повстречалась летом.***
Первое занятие по Защите от Тёмных искусств Гермиона решает пропустить, чтобы не рисковать зря – ни за что не признается даже себе, что на самом деле просто боится. Она стоит у самой двери и вслушивается в приглушённый голос профессора. Голос, в котором ни единой интонации не принадлежит настоящему Барти. Вся речь состоит из несвойственных ему слов и конструкций. Гермиона не слишком хорошо помнит Грюма и всё же уверена, что образ старого аврора был воссоздан до мельчайших подробностей. И она не может не восхититься гениальностью и актёрским мастерством Барти. Она стоит у самой двери и умирает от любопытства, от желания увидеть, с каким чувством тот будет рассказывать о Непростительных. Она проклинает себя за нерешительность, за то, что осталась в коридоре. Что бы случилось, если бы она зашла? У неё нет ответа. Лишь предательская дрожь в коленях. Она стоит и пальцами терзает кудри весь урок, жадно ловя каждую реплику, произнесённую голосом Грюма. Ей едва ли хватает терпения дождаться второго занятия, на которое она всё же идёт. Идёт с лихорадочным блеском в глазах и немного кривоватой улыбкой. Она заходит в кабинет вслед за малышкой Гермионой и небрежно пристраивается на краешке её парты, за спиной опираясь на руки и шкодливо болтая ногами в воздухе. Сегодня у неё приподнятое настроение. Даже, скорее, игристое. Как шампанское. И хочется смеяться-смеяться, будто бы по венам бежит янтарный сладкий алкоголь, полный веселящих пузырьков. Она и не сдерживается: заливается звонким, почти невесомым смехом. Гермиона и сама не знает, что на неё так повлияло: то ли пребывание с ещё нормальной собой, то ли родная атмосфера замка, который она так и ни разу не посетила после войны, одержимая навязчивой идеей. Хотя она уже давно себя не понимает, даже не пытается разобраться в собственных чувствах. Потому что тогда начинает сходить с ума в ещё более бешеном темпе. А потому любое своё состояние она принимает как должное. И ведёт себя как душе угодно. Он влетает в класс на полном ходу, будто бы отсутствие настоящей ноги ему ни капли не мешает. И почти никак не выдаёт того, что заметил её. Почти. Но Гермиона, даже безумная – особенно безумная, – слишком внимательна. Она тут же ловит мимолётное сужение зрачка его единственного глаза, стоило их взглядам скреститься, и даже не пытается скрыть, как губы расползаются в довольном оскале. Урок превращается в персональную проверку знаний для юной Гермионы, однако та, похоже, счастлива. С каждым вопросом сложность последующих лишь возрастает, но девочка уверенно отвечает, радуясь, что, наконец-то, удалось применить собранную по всей библиотеке информацию. Она лучится гордостью. Сама же Гермиона довольно улыбается и выжидающе смотрит на лже-Грюма. Ну же, давай! Спроси что-нибудь ещё! Как будто найдётся хоть один вопрос в рамках сегодняшней темы, на который бы эта ненормальная, жадная до знаний девочка могла бы не ответить! Она ещё в прошлом году изучила всё это вдоль и поперёк, с маниакальной дотошностью вгрызаясь в книги, соотнося факты и анализируя их ночи напролёт, отбрасывая всё то, что не стоит доверия, докапываясь до самой истины. Хотя тебе, Барти, это должно быть знакомо. Верно? Барти же, кажется, увлекается чрезмерно. Пусть он и старается не подавать виду, однако внимательная Гермиона подмечает в нём излишнее возбуждение. Ещё немного и забудется окончательно. От этого кончики её пальцев немного пощипывает, а дыхание учащается. Она знает: он не сорвётся. Помнит. Это воспоминание буквально вырезано острейшим клинком в её памяти, и шрам от него болит, как это часто бывает, на плохую погоду. Тогда, будучи славной отличницей Грейнджер, она вообще не замечала в нём странности. Как и все: до самого конца Турнира. И в этот день она просто отвечала на вопросы, ликуя, что её оценили по достоинству. Урок незаметно подходит к концу, и только тогда поток вопросов прекращается, а раскрасневшаяся, всё ещё не умеющая прятать эмоции девочка, наконец, замечает, как все сокурсники ошарашенно смотрят на неё. Будто бы впервые её видят. Лишь Гарри одобрительно кивает, зная, на что способна подруга, и Рон недоверчиво, но так породному хлопает глазами, как это всегда и бывает, стоит ей при нём блеснуть умом. Она покидает аудиторию вместе с друзьями, и Гермиона тенью следует за ними, спиной ощущая острый, провожающий её взгляд.***
Барти сошёл с ума ещё задолго до попадания в Азкабан. Но думал ли он когда-нибудь, что безумие, которое, казалось бы, уже давно знакомо, может иметь различные оттенки? Наверное, нет. Он и теперь не слишком-то забивает этим голову. Однако он знает точно, сейчас его безумие окрашено в густой цвет коньяка с почти не слышимым ароматом карамели¹. Его безумие смотрит широкими карими глазами, имеет тонкую белую шею, которую слишком легко будет ломать, и звонко смеётся в потолок. Этот смех наполняет собой аудиторию и гулким эхом проносится в его голове. Его безумие выбирает место поближе к Грейнджер, разваливаясь на её столе или маяча где-то за её спиной, то и дело приобнимая ту худыми руками и заботливо поправляя выбившиеся из причёски пряди. У неё, как и у Грейнджер, три родинки за ухом, две между ключиц и ещё парочка на запястьях. Этого Барти вполне достаточно. Его безумие всегда выходит из класса сразу же после занятия, так и ни разу ничего не сказав ему. Он довольствуется лишь её смехом, который сладко отдаётся в душе. Грейнджер же не смеётся. Она всегда собрана и серьёзна, и чем-то даже напоминает ему себя в том же возрасте. Её знания действительно поражают. Она всегда даёт развёрнутый ответ и радует не по годам глубоким пониманием. Барти интересно, как же сложилась эта ситуация. И он обязательно разгадает тайну. Если к тому времени не сойдёт с ума ещё больше, что, казалось бы, уже не возможно.***
Гермионе плохо. Точнее, откровенно хреново. Первая влюблённость болью отдаётся в сердце, выворачивает душу наизнанку и разливается непрекращающимся потоком слёз по лицу. Гермиона идёт по тёмным коридорам, не разбирая дороги. Ищет место, где могла бы дать волю слезам, чтоб никто не заметил. Ссора с Роном вышла совершенно безобразной. Гермиона прокручивает её в голове раз за разом, и воспоминания постепенно обрастают всё более ужасными и постыдными подробностями. Она бессильно оседает на пол, обхватывая голову руками, отчего некогда красивая аккуратная причёска неисправимо портится. И мелко трясётся в беззвучных рыданиях. Она и сама не знает, когда ей начал нравиться Рон. Однако с ним было спокойно, а от его простоватой, но такой искренней улыбки всегда на душе становилось тепло-тепло, будто мягкие солнечные астры распускались где-то внутри. И она ждала, стоило только услышать о бале. Ждала, полная уверенности. Ведь кого, кроме неё, Рон ещё мог пригласить? Вот только дни тянулись за днями, и ещё недавно ярко пылавший огонёк надежды постепенно затухал, оставляя после себя едкий горький дым, от которого свербело в носу. Предложение Крама пришлось как нельзя кстати. Однако Гермиона совершенно не ожидала получить такую реакцию Рона. Она не хотела кричать на него. Сорвалась. И вот она сидит в безлюдном коридоре, скрючившись на холодном полу, и размазывает горячие слёзы по лицу, не задумываясь о том, как это скажется на внешности. Она до сегодняшнего дня вообще не считала нужным, переживать о собственной красоте. Попробовала. И теперь не знает, а стоит ли пытаться дальше. Она не замечает, когда прекращает плакать. Продолжает сидеть, обнимая дрожащее тело руками, уткнувшись носом в колени. На смену пылкой обиде приходит бездонная, оглушающая пустота. У Гермионы больше нет сил в чём-то винить Рона. Остаётся лишь горькая злость на себя. На свою глупость. Чужие шаги в этом пустом коридоре кажутся слишком громкими. Гермиона чуть поднимает голову лишь тогда, когда чувствует, что этот некто остановился прямо возле неё. Поднимает с неохотой, взглядом наталкиваясь на протянутый платок, медленно скользит по руке, переводя внимание на лицо склонившегося к ней мужчины. У неё нет сил даже на страх. Она почти с минуту безэмоционально всматривается в его лицо, а затем вновь возвращается к платку и нерешительно тянет руку. Уголки его губ чуть приподнимаются, а он сам отступает на шаг назад, в то время как Гермиона аккуратно вытирает лицо. Он помогает ей подняться. Хотя это совершенно ни к чему: она бы справилась сама. Но всё равно в душе благодарна. Она смотрит себе под ноги, прямо на новенькие туфли, которые специально купила к этому дню. Выбирала до ужасного долго, ища максимально удобную пару. А потом тратила уйму времени, чтобы научиться танцевать легко и естественно, хотя могла бы за это время узнать массу полезного в библиотеке. Она действительно мечтала об этом дне. Мечтала о восхищённых взглядах. Мечтала о непрекращающейся веренице танцев, к которым так готовилась. Мечтала, как и любая девушка в её возрасте. А получила лишь один неловкий вальс с Крамом, который на метле держался не в пример лучше, и отвратительную ссору с Роном. Наверное, в ней всё ещё клокочут обида и злость, потому что иного объяснения своему поступку она не находит. Когда она видит, как мужчина разворачивается, чтобы уйти, по коридору разносится оглушительный шёпот: — Постойте! Собственный голос ей кажется настолько громким, что она невольно вздрагивает. Он останавливается и внимательно смотрит на неё. В голове стайкой маленьких цветастых птичек проносятся тысячи фраз. Робких, вежливых и даже молящих. А вслух она почему-то уверено выдаёт эгоистичное: — Я хочу танцевать. Смотрит с вызовом, не тушуясь. Будто бы никогда и не испытывала ужаса перед этим человеком. Гермиона ожидает любого ответа: отказа, согласия и даже обвинения в полоумии, – но только не насмешливого: — Сюда не доносится музыка. Гермиона рассеяно хлопает глазами, не сразу понимая смысл сказанного. А затем решительно ступает вперёд со словами: — Ну и к чёрту её! И они кружатся в сбивчивом ритме в полутьме коридора. Вечно стремящейся сделать всё идеально Гермионе сейчас абсолютно наплевать на это. Она не следит за движениями, полностью растворяясь в танце. Растворяясь в тепле сильных мужских рук, удерживающих её. Растворяясь во внимательных карих глазах, которые смотрят на неё как-то по-особенному. Так на неё никто никогда не смотрел.***
Гермиона немного опаздывает. И подходит к нужному коридору, когда пара уже движется в причудливом танце. Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три. Раз-два. Раз-два… Из-за неровного ритма движения кажутся ломкими, но почему-то общей картины это не портит. Танец выходит на удивление гармоничным. Завораживающим. И она не может удержаться и не подойти ближе. Она насмешливо смотрит на юную Гермиону. На лёгкий румянец скул и кончиков ушей. На хрупкие запястья, лежащие на плечах Барти. На её полные наивного восхищения глаза и робкую светлую улыбку. Как же мало нужно, чтобы очаровать Гермиону Грейнджер! Всего-то найти её в минуту скорби по разбитому сердцу да проявить минимум заботы… и вот уже там, где ещё пару мгновений назад цвели пышным цветом солнечные астры, пробиваются ростки колючего чертополоха… и вот она уже кружится с тобой в танце, даже не сообразив разузнать, что ты за человек, и предано смотрит широко распахнутыми глазами. Даже смешно! Но Гермиона не смеётся. Она безмолвно смотрит на пару и, будто околдованная, плавно движется к ним. Барти останавливается резко. Едва заметив приближающуюся фигуру. И малышка Гермиона тут же оборачивается, а затем непонимающе смотрит на него. Что-то для себя решив, она отстраняется и шепчет тихое «Спасибо». Барти неторопливо её отпускает, мягко кивает, после чего она спешит прочь, а сам он выжидающе и настороженно смотрит на только что подошедшую девушку. Гермиона стоит, не шевелясь. Совсем близко. Их разделяет лишь пара шагов. Она стоит и не может поверить, что происходящее реально. Что она может подойти. Почувствовать его тепло и поделиться своим. Вдохнуть глубоко в лёгкие его умопомрачительный запах. Запустить пальцы в светлые волосы и перебирать ими мягкие пряди. И касаться, касаться, касаться… Ей кажется, что она вот-вот взорвётся. Слишком много всего смешалось внутри. Барти переступает с ноги на ногу. И это движение вырывает её из мыслей, сметает все барьеры и запреты, так тщательно возводимые на протяжении долгих лет. Она не выдерживает: преодолевает расстояние одним рывком, оказываясь близко-близко, едва ли не вплотную. Замирает в паре дюймов, довольствуясь ощущением исходящего от него тепла. Её ломает. И катастрофически хочется, чтобы его ломало также. Медленно, словно во сне, она обхватывает его плечи и утягивает в очередной странный танец. Прижимается и заглядывает в обманчиво спокойные глаза. Пальцами скользит по сильным рукам. Движется с какой-то ленивой страстью, пылко, но при этом тягуче плавно, без резких движений. И так же томно по всему телу распространяется жар, румянцем разливается по лицу, шее, скрываясь под мантией. В какой-то момент они останавливаются, но она не спешит убирать руки: ведёт ладошками вниз по его груди, не в силах отпустить. Его тепло необходимо ей, как воздух. Она знает: ему пора. Пора уже давно, ещё до того, как она появилась в коридоре. Здесь опасно для Барти, он слишком рискует. И всё же она не может справиться с собой, со своими чувствами. Она часто воспроизводила в мечтах, как бы выглядел их танец. Но ни одна фантазия не могла сравниться с реальностью. А потому Гермиона мягко удерживает его на месте. Хотя… разве это может его остановить? Не глупо ли в это верить? Он накрывает рукой её тонкие запястья, и от этого контакта кожи к коже её сердце заходится в бешеном ритме, дыхание учащается, а по телу разливается волной пёстрая радость. Гермиона не может ничего с собой поделать, пускай прекрасно понимает, что сейчас он просто уберёт её ладони от себя и тут же покинет её. А потому она решает перехватить инициативу: — Уже уходишь?***
Её голос такой же бархатный, как и её глаза. И полон той же пьянящей коньячной горечи. Он глубокий, слегка вибрирующий на низких нотах. И напрочь лишён чистой звонкости, присущей Грейнджер. Барти нужно уходить. Каждая минута, проведённая под собственной личиной в пускай и пустом сейчас коридоре, может стать последней. Он прекрасно это знает. Знает, но продолжает стоять. Продолжает чувствовать, как восхитительно маленькие ладошки скользят по его груди. Как под собственными пальцами бешено бьётся её пульс. Продолжает ловить её взгляд, упиваться её одержимостью, её потребностью в нём, Барти. Будто бы без него она не может жить. От всего этого он, кажется, теряет голову. Он буквально слышит, как в голове проносится исступлённо радостный вой безумия. Оно вмиг охватывает его всего, заполняет каждую клеточку. И вот уже становится не важно, увидит ли кто его в коридоре. Пальцы крепко смыкаются на хрупком запястье. До боли. А вторая рука тут же обхватывает тонкую шею. Барти надавливает большим пальцем у самого основания, в ямочке между ключиц, и Гермиона давится на вдохе, широко распахивая глаза. Она дышит рвано, жадно хватая ртом воздух. И сами глаза уже поблёскивают от стоящих в них слёз. Однако уголки её губ криво ползут вверх, обозначая на лице сумасшедшую улыбку. Она чуть сжимает пальцы, надавливая острыми ногтями, и неспешно ведёт ладони вниз, к поясу брюк. Останавливается на пару мгновений, будто что-то для себя решая, а затем уверенно накрывает рукой пах, вырывая из его груди глухой вздох. Ласкает его сквозь тонкую ткань: сначала медленно, постепенно ускоряясь, усиливая давление. И он в ответ лишь крепче стискивает её шею и в экстазе слегка опускает веки. Из горла Гермионы раздаётся неприятный булькающий хрип. Она задыхается, но не останавливается ни на миг. Её глаза всё так же смотрят с безумным обожанием. В них ни капли страха. И где-то в глубине души Барти хочет что-то с этим сделать. Чтобы она не смотрела на него так, словно он центр её мира. Чтобы не терпела хватку на шее, причиняющую боль, не дающую дышать, будто бы так и нужно. Барти помнит, как мерзко было наблюдать унижения Беллатрисы, как невыносимо было видеть её покорность и готовность пойти на любые меры, лишь бы угодить Милорду. От этого выворачивало. Где-то в глубине души. Далеко-далеко. Там, куда ещё не добрались тонкие карамельные нотки. И всё же что-то заставляет его ослабить натиск, и пальцы будто сами собой движутся поглаживающими, успокаивающими движениями по её коже. Гермиона шумно делает вдох, ещё один и ещё… И Барти видит, как в широких карих глазах появляется трогательная нежность, резко контрастирующая с неистовым пламенем безумия. От столь невозможного сочетания будто переворачивается что-то внутри. И этого хватает, чтобы кончить даже от такой простой ласки сквозь брюки.***
Гермиона сидит в полумраке в мягком кресле факультетской гостиной и размышляет о событиях вчерашнего вечера, машинально поглаживая Живоглота, удобно расположившегося на её коленях. Происходившее вчера кажется нереальным. Её маленькое рождественское чудо – иначе и не скажешь. Ведь так бывает только в сказках и в сладких девичьих мечтах. И Гермиона боится, как бы всё это не оказалось просто сном. Боится и крепко к груди прижимает платок, ещё хранящий малознакомый терпкий запах. Гермиона уверена, что её вещи пахнут совершенно иначе. Этот запах её пугает, но в то же время его хочется вдыхать вновь и вновь, смаковать на кончике языка, блаженно закрывая глаза, едва ли не мурча, как Живоглот. Она и вдыхала. Тогда, в танце. Хоть и не позволяла себе жмуриться: опасалась, что стоит на миг закрыть глаза, как таинственный мужчина тут же исчезнет. А ещё она помнит ощущение его рук сквозь тонкую ткань мантии. Прежде она часто обнималась с Гарри и даже с Роном. Это, безусловно, было приятно, но никогда она не чувствовала себя настолько смущённой и разгорячённой, как вчера. Хотя мужчина держал её осторожно и касался едва ощутимо. Гермиона пытается вспомнить, чувствовала ли она когда-либо себя с Роном хоть немного похоже, но в ответ получает лишь пустоту. Кроме того, вчерашний вечер убедил Гермиону, что этот человек действительно существует. Что она всё-таки не сошла с ума, как боялась. Ведь платок в её руках определённо материален. И от осознания этого становится приятно-приятно. А ещё она отмечает в себе какое-то новое чувство, которое не может распознать. Оно тёплое. Очень. Но не жжёт, а греет. И заставляет светло улыбаться. Она сидит в кресле и гладит Живоглота, вглядываясь в окно. Только-только начинает светать, и первые лучи солнца уже проникают в гостиную. Гермиона безмятежно улыбается. Она и сама не замечает, как нежные астры вянут и на их месте пробивается дикий чертополох.***
Гермиона сидит в полумраке на мягком ковре, привалившись к креслу, где сидит младшая её копия, и задумчиво гладит Живоглота. Как ни удивительно, он её видит и признаёт. Она пребывает в смешанных чувствах. С одной стороны, её переполняет эйфория после вчерашнего. Ведь она, наконец, смогла приблизиться к Барти. До Рождества она запрещала себе даже мечтать об этом. Хотя и нарушала данный запрет практически каждую ночь. С другой стороны, она понимает, что у неё есть всего полгода, за которые она должна всё успеть. И от этого становится страшно. Вдруг она не справится? Вдруг что-то в её идеальном плане пойдёт не так? Она гонит эти мысли прочь, но они с маниакальной навязчивостью возвращаются вновь. Лучик солнца мягко скользит по ноге, вырывая Гермиону из тяжёлых дум. Рука, ласкавшая Живоглота, останавливается, на что тот недовольно дёргает хвостом. Гермиона напоследок немного треплет любимого кота за ушком, тяжело вздыхает и поднимается на ноги. Впереди у неё ещё много дел.***
Барти тоже думает. В полумраке. Вчера он окончательно уверился в том, что девчонка Грейнджер и странная девушка – одно и то же лицо. И теперь его буквально распирает от интереса, что же с ней произошло. Что вообще могло довести эту умную светлую девочку до подобного состояния? Вывод напрашивается сам собой и одновременно приносит дикий экстаз и леденящее кровь омерзение. Ему действительно нравится она, такая добрая, с неудержимой тягой к справедливости, а ещё серьёзная и тянущаяся к знаниям, будто бы отражение молодого его самого. Но в то же время… Сладкий заманчивый шёпот в голове требует ухватиться за появившуюся возможность. Очаровать. Соблазнить. Свести с ума. Затмить собой всё в её душе и заполнить наивные карие глаза разъедающим безумием. Ведь Барти знает, это возможно. Видит и чувствует. Понимает, что она пойдёт за ним хоть на край света и сделает всё, что бы он ни попросил. От этих мыслей его трясёт. Ему до ужасного хочется её использовать.