Не твой день

Один день Один день из моей жизни, дамы и господа. С моими мыслями и моим мировосприятием. Все совпадения с существующими ныне лицами реальны. I Мой день начинается не с того, что я просыпаюсь. Он начинается с того, что я ощущаю боль. Я сначала ощущаю боль и потом уже понимаю, что я проснулся. Если повезет, то это локализованная боль в пояснице, или в грудном, или поясничном отделе позвоночника. А бывает так, что болит все тело, и мучает слабость. Иногда это и не боль вовсе, а тошнота. А если вчера был «веселый» вечер, то это и вовсе тошнота и боль. Ненавижу похмелье. Просто терпеть не могу. Всем своим существом его ненавижу! Наверное, это самое отвратительное, что я ощущал в своей короткой жизни. Поэтому я стараюсь пить меньше, но получается не всегда. Часто я просыпаюсь от того что во сне хныкает сын в поисках сиськи. Реже мне везет, и я слышу: «Зай, уже без пятнадцати». Дальше следует отчаянная борьба. Здесь нет ничего такого интересного. Вообще ничего достойного или красивого. Нет победивших или проигравших, ибо каждый раз вставая, я каждый раз проигрываю. Потому что мне было бы лучше продолжать лежать на своем диване и дать своему телу отдохнуть еще. В свои двадцать три я чувствую, что моё тело устало. И каждый раз, я думаю, что будет счастьем дожить хотя бы до тридцати. Будет большой удачей дожить до сорока, и чем-то запредельным дожить до пятидесяти. И дело не в том, что у нас какой-то злополучный город или плохая экология, хотя и не без этого, просто моё тело, наверное, слишком слабо для этого мира. Каждое утро – это боль, слабость, проклятья, ненависть и строчки песен в голове. Во-о-о-от! Это то самое, что очень меня бесит! Как только просыпается мой мозг, он начинает «петь»! Он начинает прокручивать строчки из песен, и ему неважно какие: просто донельзя уебанские или высоко философские. Это может быть просто нереальный пиздец, который реально меня бесит. Так, что аж выворачивает. Но чаще всего это запавшие глубокие философские строки, которые я напеваю уже не один день. Иногда это мои собственные песни, новые или старые, которые я зачем-то вспомнил. Особенно бесит, когда просыпаешься за час до того, как зазвонит будильник, и думаешь «надо бы еще поспать». Но твой мозг считает иначе и начинает петь: «у нас не Франция и я не Бельмондо ничуть…». И вот, преодолевая себя, я раскрываю одеяло и сажусь на диван. Чаще всего я держусь за голову, тру глаза и лицо, пытаясь разбудить себя. На автомате, под музыку поющего мозга, я иду в туалет. Я приучил себя тому, что с утра надо сбросить продукты жизнедеятельности. Действительно лучше ходить весь день налегке, чем быть озабоченным вопросом сдерживания своего сфинктера. Если есть газета - читаю газету, если нет - читаю баллончик с дезодорантом, а иногда просто опираю руку на машинку и кладу голову на руку. Пытаюсь наверстать упущенные минуты сна. Хотя никогда не получалось срать и спать одновременно. Но, просто полежать на руке, тоже помогает. Сна никогда не хватает и, мне кажется, что каждый раз после сна, мне нужен отдых. Нужно еще примерно час отойти ото сна, принять пирацетам или заварить тигуанинь, а может просто полежать. Хотя бывают дни, когда лучше и вовсе не просыпаться, а спать весь день. Просто лечь, притворившись мертвым, восполнить все свои энергетические запасы и продолжать влачить свое бренное существование. Вставая с толчка, мне не надо никуда идти: у нас совмещенный санузел. Я просто мою руки, затем умываю лицо и чищу зубы. Я никогда не бреюсь утром: во-первых, у меня не так интенсивно растет щетина, во-вторых даже если было бы иначе, то мне бы было просто пофиг, ибо (простите за тавтологию) мне пофиг что я усат и бородат. Чистя зубы, сплевывая зубную пасту, я каждый раз вижу прожилки крови. Каждый раз думаю, что нужно сходить к стоматологу, ведь у меня, помимо этого, еще два сломанных зуба, но дальше размышлений это не заходит. А еще меня мучает непонятного рода свищ: он набухает крупным пузырем изо дня в день, но, когда я отодвигаю одну из его стен от края зуба, он распадается, выливая в полость рта миллилитры соленой жидкости. Хоть я и врач и должен быть постоянно насторожен, я надеюсь, что в этом нет ничего серьезного. Выходя из туалета/ванной, я иду одеваться. Меня никогда не мучают муки выбора, что мне одеть. Я ношу одно и то же, можно сказать занашиваю до дыр, а потом покупаю новое. Я редко завтракаю, иногда запихиваю в себя какую-то еду. Чаще просто выпиваю пол кружки чая и на этом все. Может быть, если бы мой желудочно-кишечный тракт был в более достойном состоянии, или, если бы каждое утро был свежий завтрак, приготовленный женой, я бы завтракал. Но студенческая жизнь, нережимность приема пищи, алкоголь, тупость и предрасположенность организма сделали свое дело. И каждое утро меня тошнит, а аппетита нет и вовсе. Так что чай – это всё, что я зачастую могу принять. Напоследок, перед выходом, я собираю вещи, не сложенные утром: халат, бэйджик, сотка, деньги, ключи. И я готов. Но, зачастую, выходить рано и я провожу оставшееся время со своим сыном. Я играю с ним, целую его в щеки, мы балуемся. И, когда подходит время, я одеваюсь, прошу сына помахать мне, машу ему, подавая пример. Он еще маленький, так что не всегда машет мне в ответ. Я смотрю на него каждый раз, сожалея, что приходится покидать его. Я набираю полную грудь воздуха, открываю дверь... и выхожу. II Время от подъезда до места учебы - это время мизантропии, злобы, ненависти и прочих отрицательных эмоций. Начиная спускаться по лестнице, я уже ненавижу всех и вся вокруг. Я ненавижу все: начиная от лестничных перил до убогой окраски подъезда. Если четверг, то на лестнице я встречаю тетю Марину и моя ненависть на минуту гаснет: она моет полы в подъездах нашего дома. Я здороваюсь и прохожу дальше. Мне всегда жаль людей, которые исполняют подобную работу. Конечно, говорят, деньги не пахнут, но, думаю, если бы был выбор никто сознательно не пошел мыть засранные подъезды. Или чистить туалеты, подметать дворы. По крайней мере, в нашей стране, ибо выбирать зачастую не приходится. Около полугода назад у тети Марины умер муж и мы собирали всем домом деньги для того, чтобы помочь организовать похороны. Меня не было дома, когда Света отдала тысячу… я хотел бы дать больше…. я дал бы две… но дал бы? Не знаю… Спасибо за то, что освободили меня от мук выбора…. Когда открывается подъездная дверь, передо мной открывается картина: двор, засранный, грязный, убогий. Да, ограждения и детские тренажеры раскрашены в яркие цвета, но все равно двор - засранный, грязный, убогий. Тут нет вины коммунальных работников. Я вижу каждый день, как они честно отрабатывают свою зарплату. Наверное, просто наш мир такой: грязный и засранный. Как в песне одной из старых групп: «наш мир убогий и в нем нет ни капли души». По-моему, эта строчка применима к каждому дню моей жизни. К каждому утру, к каждой поездке на автобусе. Даже складывается впечатление, что убог каждый встречающийся на пути человек. Проходя по двору и пиная грязный снег, я думаю, что я тоже убог, потому что я даже не могу, по своей воле, провести день дома, отдохнуть, побыть с сыном. Нет. Надо идти на учебу. На интернатуру, на которую я попал по желанию жирного, ублюдочного мудака - декана. Я – врач – интерн педиатр. Наверное, очень благородная профессия и я очень хорошо вжился в роль компетентного, умного интерна. И, вроде бы, пациенты меня любят. Но педиатрия – это было совсем не то место, куда я хотел поступать. Скорее, я лучше бы отучился два года в аду, отвоевал два года в горячих точках, но только не два года в педиатрии. Но Мудак был настойчив и имел немалую власть, чтобы предоставить мне выбор: идти в педиатрию или идти на хуй. Плохо, когда декану похуй. Жизнь не простая штука и декан был послан на хуй… аукнулось, что ли? Теперь он не декан, а просто мудак без звания. Но, раз так получилось, я продолжаю идти, пиная снег, на учебу. Подходя к остановке, я поворачиваюсь навстречу идущему потоку машин, оставляя позади себя толпу. Я не хочу смотреть на них, потому что смотреть не на что. Закоренелая мамбетская мода, одинаковые УБОГИЕ одежды – никакой индивидуальности. Тупые угрюмые лица (наверно мое такое же), необремененные интеллектом. Смотреть не на что. У всех парней «синдром воображаемой широкой спины», у всех девушек «синдром воображаемого аллергического отека губ». Никакой индивидуальности. Улицы грязны, машины биты, люди больны. На полу сплошь харчки, с примесью гноя и крови. Небо пасмурное и солнца не видно. И это даже хорошо: я ненавижу солнечную погоду, разве что летом. А сейчас весна и солнце вызывают только боль в глазах и нихрена не греет. Я уже не помню, когда я последний раз бежал, чтобы успеть на автобус, потому что всегда приходится ждать. Довольно часто приходится пропускать автобусы, потому что подъезжающий «12» настолько полон, что когда дверь открывается, люди чуть ли не валятся оттуда, но количество вышедших всегда меньше количества желающих попасть внутрь салона. И я продолжаю стоять. Я не курю, поэтому я просто продолжаю стоять. Хотя, наверное, если бы я курил, было бы веселее, так как приятно осознавать, что ты стоишь не зря, а тратишь на себя, на утоление своих потребностей, время ожидания. Пока я жду автобус, у меня уйма времени, чтобы подумать. И всегда это одни и те же мысли довольно негативного характера. Все сводится к одному: жизнь – говно, люди – говно, все – говно, одним мухам заебись… Наверное, кто-то скажет, что я глубоко депрессивный человек, но это не так. Да, мир потерял краски, но просто потому что он действительно такой. Приезжайте к нам в охуительный город Семипалатинск и посмотрите сами. Наверное, есть города и похуже, но чем богаты, тому и рады… Единственное, что поможет раскрасить наш блеклый город – это ежедневная доза ЛСД, МДМА или бабушкиных грибочков, которые нереально глючат. Но такого нет: нашему правительству настолько похуй на свой народ, что оно может позволить себе пообещать прибавку к стипендии после нового года и просто положить хуй. Похуй, что вы радуетесь, а затем огорчаетесь. Похуй, что ждете и рассчитываете. Похуй, что цены растут каждый день. Всем просто похуй. Похуй, также, нашему народу: ну не прибавили и не прибавили. Нас ебут в рот, а мы глотаем, в очередной раз, со слезами на глазах. Хочется жить в Греции, нихера не делать, жрать оливки, получать пособие от государства и бастовать, если кто-то мешает лежать мне на пляже и получать свою дозу тепла. Может быть, я не прав, может, я не компетентен в вопросе политики. Может быть, я не благодарен за бесплатное обучение от государства. Может быть. Но скажу одно: жить в нашей стране хуево. «Тут общество – гниль, сообщество гнид» - это про нас. И я думаю, меня поддержат все жители моей страны, кроме жирных обсосов, на двухсотых прадиках, да черных геликах. Они-то скажут: «да ты не пизди, ноешь только а нихуя не делаешь! Не то, что мы! Мы о стране заботимся!» И похуй, что бухой майор милиции, сбивший 16-летнию девушку насмерть, даже не сел, ибо амнистия. Девушка подлетела на 2 метра над машиной – это видео вы можете увидеть, практически в каждой программе про ДТП. Так же похуй, что простого пацана сделали козлом отпущения в расстреле пограничников и дали пожизненное. Любой дебил поймет, что дело шито белыми нитками. Ну, добро пожаловать, это наша страна. Приезжая сюда, не удивляйтесь, если в вашем кармане мусора найдут героин, даже если до встречи с ними его там не было. Это уличная магия, почти как у Дэвида Блэйна. И мне очень жаль, что нам не доступны ни ЛСД ни МДМА. Мои мысли обрываются, ибо я вижу, что в этот автобус я, наконец, смогу впихнуть, свое худое тело. Я встаю на последнюю ступеньку, и двери за мной закрываются. Я попадаю в яркий мир автобусного салона. Он полон запахами перегара, пердежа, жирных волос, отвратительной туалетной воды, нечищеных или гнилых зубов. А также, этот мир полон различного вида неудобствами, видами воздействия на твое тело: давление, растяжение, удары в бока. Прям, как у средневекового палача, обширный ассортимент пыток. Наконец, расплатившись за билет и выбрав более ли менее стабильное положение тела, снова наступает время мыслей. Главный вопрос: какого хуя? Как так сложилось, что я теперь еду, сдавленный биомассой, в место, где не хочу быть? Наверное, в детстве я смотрел слишком много мультиков и играл в компьютер, ибо, сколько себя помню, с детства меня не покидает ощущение того, что я особенный. Ощущение, что я для чего-то нужен в этом мире. Для чего-то важного, глобального. Юлий Цезарь огорчался, думая о своем возрасте, что Александр Македонский завоевал полмира в шестнадцать лет. Мне же двадцать три и я до сих пор никто. С годами это ощущение притупилось, но иногда бывают всплески. В такие моменты я вспоминаю, когда впервые возникло это ощущение. Мне года три, я сижу на кухне в нашей старой квартире. Мама что-то моет в раковине, и в голове рождается вопрос: почему я выгляжу так? Почему я – это я, а не другой человек? Почему я – это я? Наверное, я особенный и нужен для чего-то. В тот же день я осознал, что мама когда-нибудь умрет. Я заплакал. В три года такие открытия даны не каждому, но я это помню, как сейчас. Вот и все. Я – это просто я и ничего больше. Хэппи энда не будет. Я – это просто я. III Двери открываются, и я выхожу с массой народа. Всегда именно так: никто не выходит на других остановках, все выходят только тогда, когда выхожу я. Как будто все специально хотят, чтобы, во время проезда в автобусе, мне было как можно более дискомфортно. Попахивает эгоцентризмом. Я и вправду задумывался, как некий философ, что, может быть, центр вселенной – это я. Как шоу Трумана. Всё вокруг меня ненастоящее, все вокруг – актеры. Всё для того, чтобы взрастить меня таким, какой я есть. Ан-нет. Годы говорят об обратном: всем насрать. Да, есть шоу Ваулина Станислава, но оно нихрена не рейтинговое. И по телеку его не показывают. Это просто моя жизнь, и интересна она только моим близким. Пока я иду к зданию детской областной больницы, я размышляю о том, что в давке виноваты сраные школьники, гребаные бабки, жирные кондукторши и прочие ублюдки. Волосы на голове встают дыбом при мысли о том, что скоро достроится новая больница, и находится она, как бы вы думали, на маршруте именно того автобуса, в котором я езжу каждый день. Печаль, беда. И я буду дико удивлен, если наш любимейший муниципалитет, выделит хотя бы еще один автобус на этот маршрут. Где-то в Китае разверзнется земля, из которой вылезет огромная задница и засосет собой половину населения страны. Это непременно случится, если наш милейший муниципалитет введет новый маршрут, проходящий мимо новой больницы. Но нашему муниципалитету не нужны жертвы, поэтому и делать они нихрена не станут. Наше государство против жопы! Главная проблема, что в этой жопе живут люди. Но это ничего не меняет. Идти не далеко, но и ментизм в моем мозгу тоже штука не медленная. Мысли проносятся вихревым потоком и я полностью в них погружен. Настолько, что я могу пройти мимо многих знакомых и даже не обратить на них внимания. Зато я обращаю внимание на людей, одетых еще более убого, чем люди на остановке – это люди, приехавшие из сел. И их вид снова вызывает у меня жалость. Я не могу найти грань между моей мизантропией и моей же филантропией. Жалость и ненависть во мне борются, что есть сил. Я не раз плакал у кроваток детей, оставленных матерями. Я не раз ненавидел ни в чем неповинных незнакомых мне людей в автобусе. И это лишь часть всепоглощающей борьбы: моей любви и ненависти к людям. И я не могу найти эту грань… просто мне это не нужно. Не хочу описывать процесс обучения в интернатуре, ибо это вовсе не так увлекательно, как может показаться многим. Лучше расскажу о своем мировосприятии. Надо понять одно: каждый день пребывания в стационаре я задаю себе один и тот же вопрос. Я знаю, что нельзя задавать такие вопросы богу, потому что это не вопрос вовсе, а упрек. Поэтому я задаю вопрос себе или же я просто задаю вопрос, ради того, чтобы он был. Я верю в материальность мысли и материальность слова. Поэтому я верю, что мой вопрос дойдет до него, и что-то изменится. Нас учили, что пути господни неисповедимы. Но, понимая это, хочется расшибиться лбом об стену. Мне не нравится то, что бог молча созерцает смерть детей, лишь потому, что это его замысел. Я лучше поверю в то, что он просто ничего не может сделать. Я даже лучше поверю в то, что бог – это и есть само зло, чем в то, что бог - добр, но зло - это тоже его воля. Это не правильно. Я боюсь. Я боюсь, что если начну задавать вопросы, то что-то случится с моим ребенком. И это не необоснованный страх. Я не раз натыкался собственным носом на опровержение своей, как мне казалось тогда, правоты. Я не раз получал совсем не те ответы на простые вопросы, которые я задавал к богу. И я понял, что есть вопросы, которые нельзя задавать. «За что? Почему? И зачем?» – эти вопросы, которые нельзя задавать богу. Лучше их вовсе не задавать, потому что вопросы порождает сам человек, а значит, он в силах сам породить и ответ. Если он не может найти ответ и задает вопрос богу, значит, бог посылает ему «испытание», в результате которого люди либо находят ответ, либо умирают. Поэтому я не задаю вопросов богу. Я, как-нибудь, сам. Я смогу. Этот вопрос звучит просто: за что всё это невинным, беззащитным детям? Боль, болезни, одиночество. За что Максиму, в год, голова больше, чем футбольный мяч и в будущем смерть, даже без понятия о радости в жизни? У бедного мальчика только начали резаться зубы. Его голова на ощупь мягкая и не похожа на кость. Он живет и умрет в мучениях, вероятно задолго до того, как вы прочитаете эти строки. За что Даяне врожденный порок сердца, который не даст ей перешагнуть порог десятилетия, и так и не даст познать любовь мамы, ведь она отказалась от нее, как и от Максима еще в роддоме, именно из-за него, из-за порока? В год девочка весит меньше, чем свои сверстники, на 5 килограмм. Постоянные воспалительные заболевания дыхательных органов, нескончаемый кашель. За что? Бог не ответит. И я не хочу испытаний в поисках истины. Я не верю в то, что я смогу найти ответ. И я думаю, что здоровье моих детей не стоит моего любопытства. Лучше я сам буду задавать этот мучительный вопрос себе, каждый день, и буду биться головой о стену неприятия. Чем получать подобные подсказки, уроки, испытания. Наверное, я конформист. Осуждайте меня, если хотите. Но я делаю всё, что от меня зависит, для этих детей. Я искренне желаю им здоровья и мои слезы тоже искренние. Я не стесняюсь их. Я не стесняюсь быть тем, кто я есть. И дай бог мне остаться таким же спустя годы. Я не хочу быть холодным и бесчувственным к чужим бедам, болезням, трагедиям. Главное помнить: в каждой ситуации, ВАЖНО оставаться ЧЕЛОВЕКОМ. Это мой девиз. И спустя годы врачебной практики важно относиться к болезни людей не как к очередной, а как к единственной и уникальной. Это очень тяжело, но так правильно. И если врач-педиатр не любит детей - это ошибка. Любить детей – это очень разностороннее понятие. Вопрос любви широко открыт для обсуждения. И я для себя нашел очевидный ответ: что для меня любовь к детям. Это аморфное чувство. Это желание того, чтобы они жили, это любовь, идущая изнутри меня. Это не любовь к деньгам, опосредованная их здоровьем. Это не взращённое внутри себя чувство необходимости, в силу профессии. Это просто чувство отца, помноженное на тысячи единиц. Я никогда не смогу понять ту мразь, что использует, в своих целях, хрупкие детские тела. Я не хочу даже дышать одним воздухом с людьми подобного рода. Люди, которым страданье, или смерть детей, приносит радость или выгоду, жить не должны. Я знаю, что убийство – это грех. И я готов страдать и мучиться, и кипеть в адских котлах, лишь бы только эти люди страдали также, как я. Если бы меня попросили привести в исполнение смертный приговор подобным людям, я бы ни секунды не колебался. И, если вы меня не понимаете, то просто представьте своего ребенка на месте жертвы подобного человека. Я за профилактику. Кесарю – Кесарево. И я надеюсь, что смерть только для нас – искупление. Смерть – это трагедия. Пусть даже она тысячная в твоей практике. Смерть – это не биологический процесс. Смерть – это когда самый страшный страх обретает могущество и поглощает полностью всех вокруг. Это боль, которую умерший разделил со скорбящими. Это последний выдох, выдох болью, освобождающий тело. И душа – она должна быть и после смерти должно быть что-то. Иначе я не согласен умирать. Иначе я даже не хочу жить, иначе, зачем родился мой сын? Не для этого. Я не согласен быть песчинкой в звене эволюционного процесса. Ибо без факта жизни после смерти, этот процесс теряет свою суть. Это самое обидное, когда ты живешь для того, чтобы после не было ничего. Если и вправду после смерти ничего нет и есть только пустота, то в этой пустоте должно быть разочарование. Разочарование после смерти. Страшно. Очень страшно. Продолжаем жить и не задаем вопросов. IV Когда заканчивается учеба, я делаю глубокий выдох и собираюсь домой, под аккомпанемент поющего мозга. Я тороплюсь на автобус и, даже если он полный, это уже не так бесит. Даже если день выдался тяжелым, поездка до дома выдается гораздо легче, чем поездка несколько часов ранее. Сойдя на своей остановке, я спешу домой. Я лечу домой, я просто несусь домой. Внутри меня какое то волнение, будто дома меня ждет что-то необыкновенное. Наверное, это все от недолгой разлуки с сыном или от осознания, что вскоре можно будет расслабиться. Так или иначе, я ужасно тороплюсь домой. Я перехожу на зеленый свет светофора и не стесняюсь плевать в машину, переезжающую мне дорогу. Я считаю, что надо быть просто нереальным мудаком, чтобы проезжать на красный свет перед переходящим дорогу человеком. Но это никак не омрачает мое настроение, ведь я бегу домой, я пересекаю двор почти по диагонали, и подхожу к подъездной двери. На лавочке курят и греются на солнышке малолетки. Хочется ударить каждого ногой по голове, за то, что они такие, какие они есть, но, вспоминая себя в пятнадцать лет, только улыбаешься и проходишь мимо. Забегая в подъезд, я лечу к своему этажу, шагая через две ступеньки. Открываю дверь, на пороге меня встречает малыш и всё. Мой день на этом кончается. В его объятиях я чувствую, что я в безопасности: как будто не я его отец и защитник, а он мой ангел-хранитель. Мой поцелуй в его щеки, его голубые глаза, звонкий, радостный смех – это то, что будет поддерживать жизнь в любой форме моего послесмертного существования. Глядя на него, я понимаю, что смерть – это то, что мы переживем. Наши голубые глаза радуются и это сейчас самое главное.