Ты не один

Взрыв накрывает их тугой волной, но нет ни зарева, ни рвущего перепонки грохота, лишь дышать становится трудно, а пошевелиться — и вовсе невозможно. Прекращается всё в один миг. Боль накатывает волнами, пульсируя в голове, саднит губы, все внутренности будто перемешались и теперь спешат занять свои места. Плевать. — Шэнь Вэй, — устало шепчет Чжао Юньлань, повторяет раз за разом, глухо, безнадёжно, восхищённо. Шорох рядом, слишком отчётливый в наступившей тишине. С огромным трудом он фокусирует взгляд на катящемся предмете — перед ним, знакомый и нереальный, шарик кулона. Он открывает его и, смаргивая слёзы, вглядывается в ту самую обёртку. В этот момент новая волна боли прошивает тело от макушки вниз по позвоночнику электрическими разрядами. Свет меркнет. Чжао Юньлань открывает глаза на пороге приземистого деревянного домика, выкрашенного уютным шоколадно-коричневым лаком. По стенам развешаны масляные лампы, их тёплый свет мешается с отблесками закатного солнца над ярко-жёлтыми рапсовыми полями невдалеке. Чжао чувствует себя нормально. Никак, нейтрально. На контрасте с изламывающими тело спазмами это кажется небывалым наслаждением. Он с удовольствием потягивается и натыкается взглядом на Шэнь Вэя, стоящего в паре шагов от него, — целого и невредимого, ни капли крови на белой рубашке, рукава которой аккуратно перехвачены извечными фиксаторами, светлые брюки, серая жилетка — образ, знакомый с их самой первой встречи. Едва сдерживаемый порыв — кинуться к нему, обнять, но Чжао Юньлань замирает на месте, выдавливая не вопросом, а скорее утверждением: — Я умер. — Нет, — уверенно качает головой Шэнь Вэй. — Ты умер? — теперь вопрос, густо замешанный на отчаянной надежде услышать отрицательный ответ. — Похоже, что нет, — уверенности в голосе Шэнь Вэя чуть меньше. — Тогда почему ты здесь? И где — здесь? Галлюцинация? — Прости, я воспользовался твоим телом. Это способность, подобная способности Чжан Ши. И телепатия. Но я был уверен, что мы сможем общаться лишь словесно, как они с твоим отцом. Максимум — появимся у меня «под шелухой». — «Под шелухой»? — Место, где оказываются телепаты, общаясь ментально. Никогда не встречал подобного у хайсинцев. Ты не перестаёшь меня удивлять, Чжао Юньлань. — Это может быть побочка от сыворотки. — Сыворотки? — Из лаборатории. Усовершенствованная. Очень помогла набить морду... — Чжао Юньлань обрывает сам себя. — Не важно… Я видел тебя, в облачении Посланника, вы уходили вместе с этим говнюком — прости-прости — с твоим братом! Этого не могло быть — он же мёртв! Он исчез! — Не могло. И ты не должен был этого видеть. Полагаю, виной тому та же сыворотка, — на секунду в его глазах загорается профессиональный интерес, но тут же гаснет, его место занимают горечь и стыд. — Это тоже способность. Я могу позволить человеку увидеть в последние мгновения его жизни то, о чём он мечтал больше всего. И я очень сильно хотел, чтобы он в конце концов узнал правду. Я очень сильно хотел попросить прощения… — Попросить прощения?!! — не может сдержать негодования Чжао Юньлань, но тут краски тускнеют, размывается картинка — и его выдёргивает прочь. Он рывком приходит в себя, возвращаясь в искалеченное тело, боль тут же оглушает, окутывает, терзает, он еле переставляет ноги, практически повисая на шее у Линь Цзина, тот безостановочно что-то тараторит. Уловить удаётся лишь общий смысл, но и так понятно, что миру приходит конец. Обоим мирам. Он практически падает на землю, на острый щебень, добавляя новых мучений многострадальной заднице. Линь Цзин убегает за подмогой, хороший мальчик, далеко пойдёт... Мысли путаются, бездумно блуждающий взгляд натыкается на Лампу. Проекция пещеры на фоне дисинского пейзажа кажется неестественной, чужеродной. Слова Ма Гуя и Фу Ю проходят мимо сознания, стекают, будто капли дождя по вощёной коже, изображение плывёт. Переломанными пальцами он неловко перехватывает рукоять Лампы. Быть может, удастся даже не оставить тело бесхозным, если всё это была не игра агонизирующего воображения, конечно, и Шэнь Вэй действительно спасся при взрыве. Память подбрасывает напутственные слова отца, или Чжан Ши, чёрт их разберёт. Крепкие отчаянные объятья. Какие же они идиоты, оба — или все втроём, — сколько упущенных возможностей по-человечески попросить прощения. И принять его. Нечётким маревом где-то глубоко скользит тёплая улыбка матери, понимающая, добрая, самая светлая в мире. Перед мысленным взором всплывает образ Шэнь Вэя. Не нынешнего профессора, не Посланника в чёрном — юнца, с огромными наивными глазами, который хотел защитить весь мир. И защитил. Но какой ценой? Боль стрелой пронзает солнечное сплетение, сбивается дыхание — мир превращается в чёрную точку и резко исчезает. Его будто выдёргивает из собственного тела. Не успел? Или так и загорается фитиль, а это лишь начало его бесконечных перерождений в страдании? Чжао Юньлань едва успевает оглядеться, как сильные руки хватают его за грудки и с силой впечатывают в стену. Не в безликий серый камень дисинских строений, а в тёплую податливую древесину давешнего дома. В паре миллиметров от его лица глаза Шэнь Вэя мечут молнии, в них плещется ярость, стальная, которую можно было бы приписать Посланнику, если бы её не оттеняла чёткая волна страха. Страха за чужую жизнь, страха не успеть. — Ты что это удумал, Чжао Юньлань? — слова даются ему с трудом, бессильный гнев болезненно сквозит из каждого из них. Губы его так близко, так ярко очерчены, что Чжао Юньлань невольно ловит себя на мысли, а что, если наплевать на всё — и поцеловать. Пусть это предсмертная галлюцинация, пусть недостижимая мечта, пусть утешение смертника. В этот момент его безвольное тело встряхивают, прикосновение отдаётся странной щекоткой. — Ты меня слышишь? Ты фитиль из себя решил сотворить? А меня ты не хотел спросить? — А ты меня много спрашивал, когда сделал из себя бомбу, а? — Чжао Юньлань заводится с пол-оборота. — У меня оставался запасной план, — защищается Шэнь Вэй. — А у меня оставался ты! — голос срывается, окрик повисает в тишине. Шэнь Вэй убирает руки и отступает, опустив глаза. Упирается в резные перила, сжимая их пальцами: древесина явственно прогибается под их хваткой, напоминая о нереальности происходящего. С минуту он стоит неподвижно, беззвучно шевеля губами, будто силится подобрать слова, но не может. Чжао Юньлань откидывается на стену позади себя, не имея ни малейшего желания делать что-либо, и бездумно вглядывается в родные черты, впитывая, как заядлый курильщик — дым последней сигареты. Наконец Шэнь Вэю удаётся совладать с собственными связками: — Для того, чтобы зажечь лампу, нужна жизнь одного воина. Ты не один. Чжао Юньлань вскидывает бровь, осознавая смысл сказанного. Шэнь Вэй продолжает: — Я не могу точно рассчитать, сколько необходимо жизненной энергии, чтобы запустить действие артефакта, но наших с тобой сил должно хватить. А главное, должно остаться, чтобы прийти потом в себя! — Делим ровно пополам! И твоей — ни каплей больше, ты меня слышишь? Если ты решишь заменить меня собой, если я очнусь, а ты нет!.. — Чжао Юньлань замолкает, задыхаясь, не зная, чем закончить угрозу. — Пополам, — эхом звучит ответ. Они делают шаг навстречу, не сговариваясь, протягивают друг другу руки, как когда-то оба держали Часы, только сейчас между их пальцами нет никаких преград. Под ногами будто распахивается дверь в преисподнюю: пламя поднимается по телу, ласкает острыми языками податливую плоть, плавит кости, пожирает, поглощает. Малодушно хочется посмотреть на огонь внизу, но взгляд намертво прикипает к Шэнь Вэю, который прикрывает глаза, чутко прислушиваясь к происходящему вокруг, дрожат ресницы, и единственное, о чём действительно жалеет сейчас Чжао Юньлань, — так и не поцеловал! *** Чжао Юньлань приходит в сознание в тишине. Открывает глаза, закрывает глаза — ничего не меняется: либо он снова ослеп, либо темнота вокруг абсолютна. Он хочет поднять руку, чтобы попробовать рассмотреть пальцы, но не может пошевелить и мизинцем. Тело будто придавило бетонной плитой, а перед этим по нему прокатился асфальтоукладчик. Единственное доступное ему движение — это поворот шеи, да и то при этом внутри черепа словно перекатывается расплавленный металл. Он поворачивает голову влево — ничего. Вправо — вверху в отдалении можно с трудом различить светящиеся контуры прямоугольника. Глаза постепенно привыкают, и во тьме проступают очертания сидящей рядом фигуры. — Шэнь Вэй? — шёпот выходит хриплым, плохо различимым мычанием. — Ты пришёл в себя, Чжао Юньлань, — в усталом голосе рядом явственно слышится облегчение. — Где мы? — со второй попытки речь становится более членораздельной. — У тебя «под шелухой» — в подвале. Снаружи, полагаю, в коме. Позволь мне помочь? — Шэнь Вэй протягивает руку, и с его пальцев плетеной нитью, поровну чёрной и белой, энергия тянется к предплечью Чжао Юньланя. По всему его телу растекаются искорки, невесомые, щекотные импульсы. — Не смей, — сдавленно шепчет он, но пошевелиться всё еще не в силах. — Послушай, — голос Шэнь Вэя тускл и бесцветен, он полностью сосредоточен на своём занятии, — ты должен прийти в себя достаточно, чтобы суметь открыть дверь и вытащить нас хотя бы на поверхность. Это твоя территория, мне она не подвластна. Нет никакого смысла в силе во мне, если ты пуст. Мы всё равно застрянем здесь до тех пор, пока снаружи не решат, что случай безнадёжен, и не отключат приборы. Такая длинная речь даётся ему с трудом, и, как бы сильно ни хотелось Чжао Юньланю поспорить, он не может не признать его правоту. И он сдаётся, закрывает глаза и проваливается в беспамятство. Когда Чжао Юньлань снова приходит в себя, он не может различить в темноте знакомую фигуру и в ужасе окликает Шэнь Вэя по имени. Ответ слышится совсем рядом, у самого уха, тихо, но уверенно: — Ты можешь двигаться? Он изо всех сил напрягает мышцы, пыхтя от усилий, но пошевелиться удаётся лишь едва-едва. Но и это ощущается как прорыв! — Уже лучше, но нужно ещё время. Хорошо, спи, — чуть изменившимся тоном произносит — приказывает — Шэнь Вэй, и Чжао Юньлань отключается прежде, чем успевает возразить. Понятие времени отсутствует здесь как таковое. Поэтому, вновь очнувшись, Чжао Юньлань не может даже оценить, как долго пытается дозваться Шэнь Вэя, когда осознаёт, что сам лежит уже на боку, а на спину ему тяжестью давит чужое тело. Он поворачивает голову, скашивает глаза, едва различая знакомые черты и неяркое свечение чёрно-белых нитей, связывающих их тела. Осознание приходит мгновенно, и накопленных сил Чжао Юньланю хватает, чтобы оттолкнуть бессознательного Шэнь Вэя от себя, прекратив перекачку энергии. Тот тяжело ударяется о стену. Чжао Юньлань оборачивается и судорожно трясёт его за плечи. — Глупый! — хрипит он в отчаянии. — Даже не думай умирать у меня в голове, слышишь?!! — Дверь, — едва слышно пересохшими губами шепчет Шэнь Вэй, — открой… Чжао Юньлань тут же отпускает его, аккуратно укладывая на спину. Встать не получается, но это его не останавливает, он упорно, на четвереньках, направляется к светящемуся прямоугольнику, почти сразу натыкаясь на лестницу. С каждой ступенькой подъём даётся всё труднее и труднее, тело ощущается словно чужое, воздух с хрипом выходит из лёгких. В паре метров от цели отказывают ноги, безвольным грузом тянут вниз. Чжао Юньлань утыкается лицом в пыльную древесину, дышит сосредоточенно, собирая последние силы в руках, подтягивается раз, другой. Из-под двери, сквозь мерцающую щель, словно живительная влага, по каплям стекает энергия, светясь сероватым маревом перед глазами. По наитию Чжао Юньлань пробует её языком — и тело прошибает озноб, будто разряд адреналина по венам. Ползти становится немного легче. Ещё одна ступенька пройдена — ещё капля энергии собрана. Когда он наконец доползает до верхней площадки, руки его практически не слушаются. Он протягивает дрожащую ладонь к двери, из последних сил толкает — ничего. Судорожно сжимает кулак, ударяет несколько раз в отчаянии — никакого результата. Неужели он так и сдохнет в миллиметрах от свободы, от света? Сдохнет — и позволит погибнуть Шэнь Вэю, который так много ему отдал. Ну уж нет! Это же его мир, так?!! — Откройся! — хрипит он. — Откройся, мать твою!!! И дверь распахивается! Едва ощутимые прежде ручейки света превращаются в тугую волну и ударяют его в грудь, наполняя всё тело свежестью, силой — самой жизнью. — Получилось! — оборачиваясь, вопит он. Руки и ноги вновь становятся послушными, ни отголоска боли или слабости. В считанные секунды он вскакивает и вихрем спускается по лестнице, падает на колени рядом с Шэнь Вэем, осторожно встряхивает, помогая подняться. Оба они чувствуют, как свет водопадом струится сверху, окутывая их даже здесь, в самом дальнем уголке подвала, наполняя энергией. — Получилось!!! — Конечно, у тебя получилось, Чжао Юньлань, — с бледной улыбкой отвечает ему Шэнь Вэй, аккуратно садясь в кольце его рук и открывая наконец глаза. *** Общение с врачами, с лабораторией, даже с отцом, предварительно от души пожав тому руку, Чжао Юньлань отдаёт на откуп Шэнь Вэю: сформулировать условия их вынужденного симбиоза у него получится вернее, а пытаться общаться одновременно — слишком похоже на раздвоение личности, нечего зря пугать окружающих, вселяя в них излишнее беспокойство. Ощущение от того, что отдаёшь контроль, двоякое: с одной стороны, Чжао Юньлань будто сидит на веранде уже ставшего родным приземистого домика, уютно устроившись в плетёном кресле, катая кубик льда в бокале виски и любуясь закатным солнышком; с другой — будто фоном слышит и видит происходящее снаружи, чувствует движения губ, улавливая информацию, произнесенную его собственным ртом, буквально ощущая, как она оседает в памяти, и доступ к ней кажется проще, чем к собственным мыслям, словно к нужным файлам на компьютере, хорошо сформированным и каталогизированным. Пока тело восстанавливается в паутине проводов всевозможных приборов и трубок капельниц, они вдоволь экспериментируют. Выясняют, что могут общаться, как отец и Чжан Ши, произнося слова вслух по очереди, но делать этого на людях не стоит. Попасть «под шелуху» самостоятельно у Чжао Юньланя поначалу не получается, Шэнь Вэю приходится его фактически выдёргивать из реальности, полностью лишая связи с внешним миром: он теряет сознание, а пробуждение довольно болезненно. Со временем, от раза к разу, у Чжао Юньланя получается погружаться по собственной инициативе, чем он немало удивляет Шэнь Вэя и всю лабораторию, так как все они были абсолютно уверены, что побочное действие сыворотки со временем сойдёт на нет, а не останется навсегда и разовьётся во вполне самостоятельную способность. Неизвестно, останется ли она, если Шэнь Вэй покинет тело, но то, что Чжао Юньлань может ей худо-бедно управлять — факт неоспоримый. Да, он неловко вываливается где-нибудь посреди поля, или вовсе на крыше дома, но сам и не теряя связи с реальностью. Подкорректировать навигацию — дело времени. В какой-то момент они понимают, что у них есть доступ и к эмоциям друг друга, поверхностным, сиюминутным, или слишком ярким. Шэнь Вэй впервые замечает это, а после рассказывает Чжао Юньланю, именно в момент встречи с отцом, когда Чжао Юньланя, и самого Шэнь Вэя заодно, накрывает волной облегчения и радости. Как глубоко может простираться это взаимодействие, они единодушно проверять не берутся. Чжао Юньлань замечает порозовевшие уши профессора даже «под шелухой», и его сердце от этого начинает биться чаще. Интересно, способен ли это уловить Шэнь Вэй? Лишь раз они заговаривают о снах. Здесь Шэнь Вэй, будучи опытным телепатом, умеющим качественно ставить блоки, категорично убеждает, что, как сны, так и мысли он может чётко разграничивать и без разрешения никогда не позволит себе лишнего. Чжао Юньлань почти сразу и безболезненно начинает говорить «мы» вместо привычного «я», имея в виду согласованные намерения обоих. Это настораживает психологов, но самому пациенту, если уж быть до конца честным с собой, от этого тепло и уютно становится на душе. А это уже его личное дело, и врачей точно не касается. Их отпускают домой, с кучей оговорок, но домой. Тело идёт на поправку — тело требует своего. И вот, принимая душ, Чжао Юньлань отчаянно старается не смотреть на вставшую, в прямом смысле слова, проблему. Он с силой сжимает зубы, смущаясь, но в конце концов не выдерживает: — Шэнь Вэй, извини, но ты не против, если я?.. — Конечно-конечно! — ответ раздаётся прежде, чем Чжао Юньлань успевает закончить вопрос. Фальшь сквозит в напускном безразличии, но он предпочитает сейчас не заметить её, оставив себе зарубку в будущем поразмыслить над этим. Так и не размыкая век, Чжао Юньлань кладёт правую руку на член, двигает ей на пробу, стараясь действовать механически, не думая ни о чём, никого не представляя, лишь ведя тело к долгожданной разрядке. Поначалу ему даже удаётся следовать этому хрупкому плану, но как только напряжение нарастает действительно сильно, предохранители слетают, и образы топят его, яркие, сочные: вот губы Шэнь Вэя, чётко очерченные, искусанные, покрасневшие; вот его предплечья, с сильными запястьями, он будто бы наяву видит широкие ладони, накрывающие его собственные подрагивающие пальцы. Эмоции захлёстывают, он не может их контролировать — и остановить тоже не в силах. Будто сквозь пелену он слышит свой собственный голос с неуверенными интонациями Шэнь Вэя: — Можно мне?.. Не в состоянии произнести ни звука, Чжао Юньлань просто кивает — и пальцы на его члене перестают принадлежать ему. Это слегка отрезвляет. Он наконец распахивает глаза и упирается лбом в светлый кафель, струи воды упруго бьют в затылок, будто лаская. Прикосновения левой руки тоже ощущаются чужими. Нет, не чужими — бесконечно желанными. Пальцы касаются губ, осторожно оттягивают нижнюю, пачкаясь в слюне, скользят вниз по шее — судорожно дёргается кадык — по груди, оглаживают живот, спускаются по спине, не останавливая движения правой ладони на его члене, мощные, непривычные, будоражащие. Как только левая рука, дразня, проводит меж ягодиц, Чжао Юньлань срывается и кончает с тихим рыком. Его накрывает: он падает на колени, не обращая внимания на резкую боль в них. Слёзы душат. Впервые после возвращения из Дисина он позволяет себе осознать: не смог, не спас, не успел, не уберёг. Неподъёмной тяжестью это давит на плечи, заставляет скорчиться на дне ванны в беззвучных рыданиях, бесконечно повторяя: — Прости, прости, пожалуйста, прости, А-Вэй! Ничего не хочется ему сейчас так сильно, как действительно почувствовать на своей спине широкую ладонь, родную, реальную — невозможную никогда больше. Впервые за долгое время Шэнь Вэй сам дёргает его «под шелуху». Чжао Юньланю едва удаётся сохранить связь с реальностью, чтобы ненароком не покалечиться. Шэнь Вэй буквально ловит его в объятья, держит крепко за плечи, заставляя посмотреть себе в глаза. — Я ни в чём тебя не виню. Мне не в чем тебя винить, Чжао Юньлань, и ты не смей винить себя! Адреналин, блуждающий по реальному телу, будто бы добирается и сюда, придавая смелости, лишая последних тормозов. Чжао Юньлань срывается — и впивается в губы Шэнь Вэя поцелуем, жадным, отчаянным. Здешнее тело, как оголённый нерв, встречает прикосновение, которое отдаётся от макушки до кончиков подгибающихся пальцев на ногах — всюду и сразу. Мир «под шелухой» подчиняется своему хозяину: миг — и на них нет одежды, кожа к коже, стальные объятья, судорожные, будто утопающие хватаются за спасательный круг. Шэнь Вэй откликается с таким же напором, их тела поют, тела взрываются миллионом фейерверков, здесь нет грани между ними, нет преград, глубже, навылет, переплетая нервы в тугой искрящийся комок. — Я люблю тебя, люблю, А-Вэй, слышишь? Знаешь? — безостановочно шепчет Чжао Юньлань. Секунда, и их тела — и тело, что дрожит под струями воды в реальном мире — прошивает дрожь удовольствия, острая, на грани боли. Чжао Юньлань приходит в себя с криком в саднящем горле, трижды он оступается в попытках выбраться из ванны, наскоро обматываясь полотенцем. В конце концов с трудом доползает до кровати, буквально падает на неё, одновременно соскальзывая обратно «под шелуху» к Шэнь Вэю, и оказывается аккурат на точной копии своей собственной постели, в комнате, о существовании которой в их доме он раньше и не подозревал. Они лежат в сантиметрах друг от друга, не касаясь. Повторить столь яркий опыт сию же секунду маняще, но опасно: отголоски боли угольками затухающего костра всё ещё блуждают по телам, от одного к другому. Шэнь Вэй, тяжело дыша, решает озвучить эту мысль: — Нервная система хайсинца не выдержит такое ещё раз. Прости, Чжао Юньлань, я не должен был давать волю… — Тшшш, оно того стоило! Нельзя, значит нельзя: впредь найдём другой способ! Не важно. Важно другое. — Я знаю. Чжао Юньлань ещё ни разу сам не засыпал «под шелухой». Но сегодня он готов рискнуть, потому что ничто не способно сейчас заставить его уйти отсюда, оставив Шэнь Вэя. Уже проваливаюсь в странно-уютное состояние небытия, он слышит тихое: — Я тоже тебя очень люблю, Чжао Юньлань, — и ещё тише: — Спасибо тебе… *** С доктором Мином, патологоанатомом, Спецотдел сотрудничает давно и продуктивно. И, если раньше у Чжао Юньланя были лишь подозрения насчёт его дисинкого происхождения, то сейчас это становится фактом. Сначала благодаря откровенности Шэнь Вэя, который, как выясняется, знал об этом давно, но афишировать не видел смысла, так как доктор вёл жизнь законопослушную и раскрытых способностей, по сути, не имел. А сейчас, спустя год реабилитации и два месяца активной полевой работы шефа Чжао и профессора Шэня в одном лице и теле, в том числе по поимке недобитых фанатиков-дисинцев, до сих пор преданных Е Цзуню, тот самый доктор Мин оказывается на пороге Спецотдела с ценнейшей информацией о местонахождении штаба остатков революционеров, новоприобретёнными целительскими способностями и грустной семейной историей. История состоит в том, что самому доктору Мину в раннем детстве вместе с матерью удалось бежать на поверхность, а вот отец с младшим братом остались в Дисине: то ли по идеологическим соображениям, то ли план побега не удался. Так или иначе, отец его не так давно скоропостижно скончался, официально — от некой особенно редкой болезни, а правды сейчас уже никто не выяснит. Юный импульсивный брат вступил в ряды армии Е Цзуня, был отправлен в Хайсин, безобразничал по мелочам, но как только действительно запахло жареным, как только мягкосердечный мальчишка увидел настоящую кровь и попытался вразумить и призвать к милосердию старших товарищей, он тут же получил лазерным клинком — полезная способность на войне — между рёбер. Зная о том, что в Лунчэне обитает его брат, да к тому же врач, малец — надо отдать ему должное, координаты он узнал, как только объявился на поверхности, — оказался на пороге клиники в полумёртвом состоянии. От шока и горя у доктора Мина способности и открылись. Однако взять их под контроль сразу не вышло, поэтому удалось лишь не дать брату погибнуть прямо у него на руках. Пока тот был в сознании, раскаялся и, явно не надеясь остаться в живых, выдал явки-пароли поехавших фанатиков, с чем и явился в Спецотдел доктор Мин. С ними — и с просьбой спасти брата. Операцию по нейтрализации их штаба они планируют ночь напролёт всем составом. Попутно приходят новости из больницы, что жизнь мелкого горе-партизана вне опасности, и доктор Мин — во искупление грехов брата — чуть ли не с радостью рвётся стать приманкой. Чжао Юньлань, в кои-то веки с подобными рискованными идеями с абсолютной поддержкой Шэнь Вэя, отговаривают его, аргументируя тем, что более лакомым кусочком являются именно они сами. Но полностью отвадить доктора от участия в поимке тех, кто покушался на жизнь его найденного брата, у них всё равно не получается, — договариваются, что он прибудет с группой поддержки, такой компромисс вроде бы устраивает всех. Но насколько бы идеальным и продуманным ни был план, всегда существует элемент неожиданности: прикрытие опаздывает всего на несколько минут, им удаётся нейтрализовать преступников, однако те, из природной жесткости, успевают серьёзно ранить пленённого ими Чжао Юньланя. Доктор Мин моментально оказывается на коленях рядом со стремительно бледнеющим шефом, тут же используя на нём свои способности. Однако и здесь что-то идёт не так: его самого ведёт, он практически теряет сознание, оседая на каменный пол импровизированной камеры. В этот момент Шэнь Вэй силой выдёргивает Чжао Юньланя «под шелуху», забирая с собой заодно и доктора Мина. Они оказываются на неширокой просёлочной дороге у края рапсового поля, тёплый ветер ласкает их лица. Контраст с болью и темнотой реальности поражает доктора, он ошарашенно оглядывается по сторонам. Но Шэнь Вэй не даёт ему даже начать задавать вопросы, сразу переходя к сути дела, понимая, что времени у них в обрез: — Вы умираете, доктор Мин! — Нет, вы ошибаетесь, это вы умираете, профессор Шэнь. — У нас с Чжао Юньланем есть шанс, медики в пути… — Ранение слишком серьёзное, — обрывает его доктор Мин, — бригада не успеет добраться, вы попросту умрёте от внутреннего кровотечения. — Ваша способность, доктор. Я только сейчас, при близком взаимодействии, понял её механику: вы не просто исцеляете — вы делитесь своей собственной жизненной силой. Иначе говоря, вы отдаёте пациенту часть своих ещё не прожитых лет. И этот ресурс ограничен, даже у нас с вами. И не возобновим, а вы уже слишком много потратили на брата. Если вы сейчас же не остановитесь, пути назад не будет. На лице доктора Мина без труда можно прочесть все переживания, что сейчас борются в его сердце: осознание, страх смерти, чувство вины и чувство долга. Но побеждает то, что заставляет совсем ещё юнцов от чистого сердца произносить клятву Гиппократа и следовать ей всю жизнь; то, что толкает фронтовых врачей бросаться под пули во имя спасения раненых. Доктор Мин переводит дыхание, произносит уверенно, обрывая все возражения: — Я закончу то, что начал, профессор Шэнь, шеф Чжао. Если жизненных сил у меня осталось так немного, то несколько дней или даже месяцев уже ничего не изменят, зато спасёт ваши жизни, — он замолкает, будто обдумывая что-то, что только что пришло ему в голову и сильно шокировало, продолжает возбуждённо: — Профессор, выслушайте меня! Это ваш шанс! Обычаи наших предков мать вытравила из меня в самом юном возрасте, а хайсинские так и не стали мне близки. В первую очередь, я врач; жизнь человека — самое ценное для меня. И я в ясном уме и твёрдой памяти прошу вас, как только я… покину своё тело, воспользуйтесь им. И способностью тоже, только более разумно и умело, чем это удалось мне. Единственная просьба: позаботьтесь о моём брате! Не дайте ему снова связаться с плохими людьми, пожалуйста! Повисает тишина. Ветер свистит негромко, гоняя пыль по дороге. — Это… слишком, — пытается подобрать слова Чжао Юньлань, но доктор Мин не даёт ему договорить, кладёт руки им обоим на плечи, закрывает глаза и с силой посылает остатки своей жизненной энергии. *** Чжао Юньлань медленно приходит в себя в больничной палате, мысли путаются, он с трудом пытается сложить разрозненную мозаику воспоминаний. По привычке тянется «под шелуху» спросить совета у Шэнь Вэя — и не находит. Родной домик на краю рапсового поля абсолютно точно пуст — это он понимает сразу. Ужас липкими холодными пальцами сдавливает горло, сбивая дыхание. Он с трудом берёт себя в руки, стараясь, чтобы в голосе не сквозила паника, произносит в пространство хрипло: — Шэнь Вэй? — Я здесь. Чжао Юньлань поворачивает голову: с кресла возле кровати на него смотрит доктор Мин и улыбается ему мягкой улыбкой профессора. *** Простыни всё ещё слегка влажные под ними. Капелька пота стекает по виску Шэнь Вэя, и Чжао Юньлань бесцеремонно слизывает её горячим языком, спешно ловя губами вспыхнувшую улыбку. — Ты такой красивый, — шепчет он, и замечает, как напрягаются мышцы под его пальцами, как исчезает улыбка, как заостряется напряжённо профиль. — Эй! Ты чего? Это же не самое главное, слышишь? Блин, я не это имел в виду! Ла-а-адно… Пустишь? Шэнь Вэй, не меняясь в лице, кивает, и Чжао Юньлань осторожно, всё ещё неуверенно, но с каждым разом всё сноровистее, соскальзывает к нему «под шелуху». Здесь дуют холодные северные ветра, до горизонта простираются заснеженные горные пики, настолько высокие, что облака пушистой ватой окутывают их далеко внизу. Они стоят на выступающей над пропастью смотровой площадке, яркий солнечный свет отражается в бесконечной белизне. Резкие порывы треплют длинные волосы Шэнь Вэя, заплетённые в сложную причёску, ту самую, к которой Чжао Юньлань успел привыкнуть когда-то, проводя приятные вечера у костра. Глаза его, в обрамлении длинных ресниц, смотрят чуть обиженно, растерянно, но всегда — с неприкрытой надеждой. Чжао Юньлань берёт в руку его ладонь и аккуратно укладывает себе на грудь, произносит с улыбкой: — Почувствуй, я разрешаю. Шэнь Вэй чуть опускает блок, открываясь для чужих эмоций, — и их обоих накрывает волной тепла, яркого, искрящегося, укутывает в уютный кокон так, что любые ветра становятся им нипочём. — Я тоже, А-Лань, я тоже…