Просто однажды они вцепились друг в друга как бешеные псы в очередной семейной схватке.
Просто однажды они посмотрели в глаза друг друга и зарычали в унисон, и их рычание с дрожью впитали стены. Видар мощным движением откинул сына на пол и услышал то, чего не ожидал — стон. И стон этот был не от боли.
Больной мальчишка.Те ощущения заставляли чувствовать Видара растерянным. Ему нравилась власть. Нравилось держать под контролем всё вокруг, всех возле него и под ним. И собственный сын перешёл из первой группы во вторую. Это… странно, пусть к этому и шло.
Эта растерянность сейчас переходит в агрессию, которая плавным потоком воздуха впитывается в размах толстого, кожаного ремня, со свистом падающего на красные от крови ягодицы. На его лице появляется довольная усмешка, а новый вскрик заставляет кровь в сосудах кипеть. Он чувствует давление мышц внутри, рычит от этих жарких стонов под собой, от этого чёртового «сильнее». Больной мальчишка. Тот самый, который лежит под ним задом кверху, комкает в связанных верёвкой руках шёлковые простыни и выгибается от каждого нового движения в своей заднице. Она горит. Всё тело горит, и ему это нравится. Он поднимает голову под свои же звонкие частые стоны и требует ещё, потому что знает, как отец злится, когда ему указывают. И он получает желаемый эффект. Получает всю ту мощь и ярость, выливающихся в грубых толчках и крепкой хватки рук на его бёдрах. Он слышит рычание сверху и скалится от тяжёлого головокружения. Его член скользит по простыням и раздражённая, мокрая головка истекает смазкой ещё больше при каждом контакте. Видар никогда его не трогает, и им обоим этого не надо. Извращённое животное.Просто он когда-то понял, что не сможет долго сдерживать свои странные наклонности, пожирающие изнутри. Изо дня в день становилось тяжелее, а желание ощутить пальцы на шее — возрастало в десятки раз. Каждый ушиб, рана имели разный тип боли, и каждый из них доставлял удовольствие, которое однажды Фьор сдержать не смог. Он и не помнил того момента, как быстро подошёл к нему отец и ударил снова. Теперь в лицо, заставляя ослепнуть на несколько секунд. И перед ударом он видел удивление.
Тогда он простонал снова. Извращённое животное.Было страшно даже предполагать реакцию отца на такие замашки собственного сына, но тот оказался благосклонен. Он продолжал доставлять удовольствие, пока не убедился в достоверности своих предположений, а когда закончил — просто взял его. Он брал его на полу. В гостиной. Не заботясь ни о том, что в дом могли вернуться дочь с женой, ни о сохранности Фьора. Впрочем, тому и не нужна была забота. Он находился на грани отключки, но чувствовал каждое касание к телу и в теле. Больно. Было несомненно больно, но так, блять, хорошо. Им обоим было хорошо.
По спине катятся десятки капель пота, очертивающих мышцы и изгибы, и глаза мужчины неотрывно смотрят за ними: как они сливаются с кровью от ударов ремня и укусов, как продолжают стекать по дрожащему телу, как падают с неслышным шелестом на постель. Но сейчас каждая капля имеет свой оглушающий звук, от которого в голове становится мутно, от чего кругом воздух накаляется, в духота вокруг оглушает. Шлепки бёдер разносятся по комнате, пока Фьор упивается своими же стонами, ощущая жаркое давление в паху, тянущееся по всему животу и натягивая тело подобно струне: чувствительной и хрупкой. В голове, на лице то и дело проскакивает удивление, но оно тут же генерирует в привычную эмоцию злости бесстрастия. Просто ударить. Просто услышать стон и недовольно фыркнуть. Вырастил мазохиста на свою голову. Очередной задушенный стон, а за ним крик, и белесое семя орошает шёлк, мышцы внутри сжимаются вокруг пульсирующей плоти; расслабляются, когда ощущается тягучее тепло. Шлепок. — Больной мальчишка. — Извращённое животное. Фьор глухо смеётся, изнывает от тянущейся боли в своих мышцах и ухмыляется так довольно, что Видар не может сдержать ухмылку в ответ. Он бил его слишком много. Он трахает его недостаточно часто.