***
Когда прошло пять лет, слухи об ушедшем из жизни злобном заклинателе Вэй Усяне приутихли, но о нем вспоминали в самых отчаянных ситуациях, в самых неприятных ситуациях, виня во всем его полного злобой дух, который наверняка угоняет их скот, ворует дочерей, жжет рисовые поля. Никто так и не задумывался о том, как он умер, предпочитая оставить все как есть, предпочитая надеяться, что он умер. Никто не знал причины его ненависти великих заклинателей, потому что не испытали на своей шкуре, ведь Вэй Усянь никогда их не знал, ничего им не сделал, но поддаваясь стадному инстинкту, они поносили его имя не во благо, осуждая, распыляя слухи один краше другого. Так в быту и зародилась легенда о злом духе Старейшины Илин, павшего от рук собственного шиди. Так они окончательно добили последнюю искру загнанной в угол душе. Но они ошибались.***
Вэй Усянь приходил в себя месяц, отделяя плоть от острия стрел, вправляя кости, выхаркивая застоялую кровь, которой было столько, что можно было в ней искупаться. Старейшина Илин не испытывал ненависти, не испытывал злобы, его дух не был наполнен высшим уровнем агрессии, и мужчина не рвался в бой, чтобы отомстить. Он был разочарован. Разочарование струилось по венам как когда-то струилась светлая энергия Ци, покрывая его кожу золотистой оболочкой ауры, наполняя вены и артерии теплотой, укрепляя тело. Вера в людей распалась еще на облаве в Безночном Городе, где Вэй Усянь ощутил на себе понятие «истоптать душу в пыль». Каждый раз, когда Старейшина закрывал глаза, перед ним плясало пламя агонии сражающихся тел, трупный запах врезался в ноздри, последние слова его любимой шидзе шептали ему каждую ночь, напоминая о том, что все это не сон. И каждый день Вэй Усянь не хотел просыпаться, не хотел помнить, не хотел дышать. Мысли о смерти одолевали его чаще, чем урчание желудка. Организм, казалось, стал есть сам себя, желчь внутри тела прожигала стенки, отвратительный запах от пожелтевшей кожи намекал на то, чтобы мужчина наконец вышел на солнце и принял водные процедуры; свисающие сосульками тяжелые пряди липли ко лбу, который обливался новой порцией пота, с новым кошмаром унося разум Вэй Усяня в состояние комы. Так проходил месяц, пока сухие губы не дрогнули. В пещеру, где остановился Вэй Усянь, не раз забредали дикие животные, почувствовав запах плоти и крови, кисло-сладкого гниения внутренних органов и разложения. Забредали, однако подходить не решались, чувствуя не только соблазнительный запах будущего ужина, но и ауру смерти, витающую по всей пещере, по всей горе, отчего живущим там летучим мышам пришлось эмигрировать, так как даже они не могли выносить эти атаки страшной сущности, лежащей на холодных камнях, ловящей приоткрытым ртом капли со стен. Забредшая на гору самка оленя не подозревала о всей опасности, ее больше волновали горные медведи или волки, ошивающиеся у подножия, но почему-то не рискующие забраться выше. Сочная трава возле пещеры дурманила голову животного, которое подошло слишком близко, не оценивая стоящие преграды в виде темной энергетической стены. Достаточно было одной секунды, чтобы оленуха почувствовала сворачивающее ее шею черное щупальце, которое потащило несопротивляющееся тело в пещеру. Цокающие о сталкивающиеся камни копыта издавали неприятные звуки, отчего Вэй Усянь приоткрыл один слезливый глаз, который еще мог приоткрыть, а затем в его голове раздался предупреждающий гул, и мужчина уставился на тушу возле себя, горько и хрипло усмехнулся. Неужели темная энергия не оставит его в покое и не даст спокойно умереть? Игнорируя внезапно симпатичный носу запах крови, еще теплого мяса и притягательной энергии уходящей из тела жизни, Вэй Усянь попытался повернуться на другой бок, который тут же отозвался тупой болью, словно на него уронили тяжкий валун. Бессильно проведя сломанными пальцами по земле, с которой он не вставал месяц, мужчина обнаружил, что его нос задергался сам, принюхиваясь, словно он уже стал животным, одичал, отращивая шкуру. Но никаких других изменений Старейшина не почувствовал, разве что неизвестно откуда взявшийся голод, затмивший разум, дурманя голову, отчего задергался не только нос, но и все тело. Снова повернув голову в сторону мертвого оленя, Вэй Усянь сглотнул, понимая: стенки горла за все это время настолько высохли, что от такого действия у мужчины заслезились глаза. Он приподнялся на локтях, соскальзывая с влажной земли, падая, сразу же утыкаясь носом в теплый мех, невольно вдыхая аромат свежей дичи, а затем открыл рот. Не контролируя свои действия, Старейшина вцепился зубами в плоть, на удивление легко ее разрывая, а в рот тут же словно теплое масло влилась свежая кровь, заставляя Вэй Усяня замереть, в удивлении расширив глаза. Игнорируя кости и мясо, Старейшина примкнул губами, смакуя жидкость, выпивая ее большими глотками, задыхаясь, постанывая от удовольствия. Темная энергия Ци радостно забурлила в крови, как это было когда-то со светлой, а сам Вэй Усянь вцепился руками в шею оленухи, разрывая потвердевшими и отросшими ногтями кожу, словно это была всего лишь бумага, выворачивая ее, чтобы было больше доступа к артерии. Наконец оторвавшись от высушенного до последней капли тела, Вэй Усянь облокотился спиной о камень, бездумно всматриваясь в свои руки, которые были покрыты уже подсыхающей корочкой крови, неприятно липнувшей к коже. Моргая все чаще, Старейшина заметался, гневно вздохнув, стал бешено вытирать рот лохмотьями, что и одеждой назвать было нельзя, снял с себя ханьфу, оставшись лишь в тонких черных штанах, выплевывая вязкую слюну, впервые за этот месяц с эмоциями, наполнявших его до краев, всхлипнул, отползая от разорванной туши, игнорируя шепот темной энергии Ци «мало». И хоть мужчина оценил всю плачевность ситуации, он невольно почувствовал, как атрофированные конечности задвигались, по венам забурлила кровь, внутренние органы больше не жгли, они не рассыпались, их не хотелось выплюнуть. Вэй Усянь сжал кулаки, смотря на забившуюся грязь и кровь под ногтями, не чувствуя больше запаха гари, преследующего его с того рокового дня. Вздохнув, Вэй Усянь прикусил внутреннюю сторону щеки, размышляя. Что только что с ним произошло? Зачем он так сделал? И самое главное: темная энергия помогает ему выжить? Уже более не относя себя к человеку, не относя к злому духу или фантому, Вэй Усянь прошелся к концу пещеры, замечая небольшое озеро, собравшееся от капель сталактитов, на дне которого поблескивали камни различной ценности. Склонившись над водой, Вэй Усянь никак не мог разглядеть своего отражения, не из-за полутьмы или двигающейся воды, а из-за грязи, засохшей крови и спутанных на лице волос. Ужаснувшись такого внешнего вида, Вэй Усянь зачерпнул в ладонях воду, умываясь, видя, как грязь стекает по подбородку, пачкая камни и сморщился от ненависти к себе. Он пал так низко, никто не хотел его слушать, они наставили на него мечи, а он же в свою очередь просто защищался, и где, спрашивается, справедливость, раз он пришел в итоге к такому? Даже умереть спокойно не дали. Сморгнув капли с ресниц, Вэй Усянь плюнул на все свои размышления, снимая штаны, зашел в озеро целиком, глубина которого была не сильно заметной; вода доходила мужчине до пупка, но если присесть, то он мог бы искупаться полностью. Опершись о камни, не чувствуя более в теле той слабости, которая заставляла чувствовать себя жалким, Вэй Усянь почувствовал прилив сил и жажду познаний, как было несколько лет назад, а затем наконец стер всю грязь, замечая, что его кожа оказалась бледна как рисовая бумага, а глаза краснее дорогого вина.***
«Вэй Усянь! Как ты смеешь нарушать правила ордена?!» «Отступник! Негодник! Ты навлечешь на нашу семью беду!» «Что, захотел жить проще, поэтому пошел по скользкой темной дорожке?» «Ха! Думаешь мы боимся тебя? Ты жалок…» Вэй Усянь медитировал. Он не помнил точное время когда просто сел, прикрыв глаза, чувствуя переполнявшее тело стекающую по каждой клеточке энергию, которая славилась среди заклинателей порочной, темной, омерзительной. Но именно такая темная и омерзительная спасла его, она — не те, кто считал себя правым. Не отвлекаясь на внешние раздражители, днями и ночами Вэй Усянь, не горбя спину, сидел на большом валуне около пещеры, обласканный тусклыми лучами луны, не загорающий под пылающим солнцем. Он настолько слился с природой, что некоторые живые твари совершенно не обращали на него внимание, проходя мимо, лишь издали чувствуя чей-то повышающийся с каждым днем голод. Вспоминать о случае с оленухой не хотелось, разорванное животное уже вовсю доедали личинки мух и изредка посещающие пещеру птицы. Вэй Усяня не клонило в сон, его живот больше не урчал, а тело не чувствовало ни холода, ни тепла — что же за тварь он теперь такая неуязвимая? Хватаясь за последнюю ниточку сознания, Старейшина Илин все-таки уснул, а проснулся, когда вокруг него кружили снежинки, украшающие голые кроны деревьев, рядом с которыми носились побелевшие зайцы, воюя с белками за корешки. Проведя четыре долгих месяца в исцеляющей коме, Старейшина наконец окончательно почувствовал себя бодрым, его тело восстановилось, не источая больше ни запаха, ни тепла. Бархатная холодная кожа, не отличимая от снега по цвету, не топила падающие снежинки, оставшиеся из одежды штаны давно заиндевели, затвердели под ледяными осенними ветрами, потерлись, а на коленке Вэй Усянь заметил маленькое гнездо неизвестной ему птички, яиц в котором уже не оказалось. При его движении горсть снега спала с угольно-черных волос, омытых долгими дождями, которые теперь поблескивали на зимнем солнце. Когда мужчина встал, он не почувствовал сладкой после сна неги или слабости, его ноги не дрожали, а в теле имелась какая-то легкость, словно его выпотрошили, вынув все внутренности, до блеска расчистив их, оставив лишь кожу, забитую пухом для формы. Положив спавшее с колена гнездо на пенек, Вэй Усянь вошел в пещеру, которая от льдинок, отблескивающих свет снаружи, сияла внутри разными цветами, показывая настолько прекрасную картину, что любой ценитель искусства вроде старого приятеля Не Хуайсана оценил бы подобное творение. Но не Вэй Усянь, который бросил лишь один взгляд, а затем прошествовал до покрытого тонкой коркой льда озера, на дне которого замерзло его верхнее ханьфу. Прошло почти полгода с его облавы, за это время все, что успел Старейшина — это восстановить тело, не более. Смекнув, что его внешний вид теперь не будет восприниматься людьми как прежде, мужчина накинул на крепкие плечи нижние одежды, закрывая светлую-светлую кожу, которая также искрилась в этой волшебной пещере, словно Вэй Усянь превратился в один большой кусок нефритовой подвески. Первым делом Старейшина начертил из своей черной крови амулеты на стенах, скрывающие пещеру, до которой и так никто не мог добраться, не преодолевая дремучий заросший лес с голодными волками в округе. Затем Вэй Усянь осмотрел свои владения, замечая во льду свое отражение и не чувствуя по этому поводу ничего: ну изменился и изменился. Все могло бы выглядеть как прежде, не считая, конечно, рубиновых глаз, в которых отражался зимний лес; темные волосы на фоне белоснежной кожи казались жгуче-черными, огромной кляксой на пергаменте, достающие кончиками до пят, которые Вэй Усянь тут же перевязал испачкавшейся и сморщенной от долгой сырости когда-то красной лентой; киноварным пятном на это полотно легли сухие губы, тонкие, как один мазок художника, закрывающие острые как лезвие меча опасные клыки хищника, дарованные мужчине темной энергией Ци для защиты. Сейчас Вэй Усянь как никогда напоминал себе своего почившего Призрачного Генерала, которого, должно быть, сожгли вместе с Вэнь Цин, в то время, когда сам мужчина лежал без сознания на горе Луаньцзан. Вся прошлая вина, которая с характерной болью по всей груди камнем упавшая на Старейшину, даже после медитации никуда не делась, но Вэй Усянь заметил, что былого яркого чувства боли уже нет, оно слилось с цельным телом, оставляя что-то вроде напоминания в неисчезнувшем шраме на груди в виде герба ордена Цишань Вэнь. Обходя лесную чащу, Вэй Усянь заметил, что ни одна живая душа не приближалась к нему близко. Опасливо сверкая глазами, лесные жители скакали где-то рядом, стараясь прочувствовать настроение нового хищника на горе. Вэй Усянь убивать не хотел, но темная энергия Ци, поскрябывая его больную душу, просила подзарядки в виде свежей теплой крови, в которой еще оставалась последняя крупица жизни, так подходящая для насыщения его тьмы. Два фазана, одна лисица и четыре зайца — этого хватило на неделю. Вэй Усянь бродил по округе в поисках чего-то, чего он сам еще не знал, но что-то шептало ему на ухо, что непозволительно так просто отсиживаться в пещере, когда тело полно насыщенной энергии и требует еще. Ночное зимнее небо казалось темнее, чем тушь, сквозь приближающихся туч не показалось ни единой звезды, небо было обрамлено снежинками. Не чувствуя на своей плоти дрожи от холода, Вэй Усянь ступал по непромятым дорожкам, похрустывая снегом. Не чувствуя ссадин от чертивших по рукам сучков и елочных иголок, Старейшина наконец обошел всю свою территорию, изучив местность от начала до конца. Встав на вершину горы, он вперил глаза в поблескивающие далеко-далеко огоньки стоящей маленькой деревеньки, о которой мужчине ранее не было известно. Время дошло до полуночи, а огоньки все не меркли, навевая в голове Старейшины странные образы беспокойства тех жителей о чем-то, словно селяне чего-то до ужаса боялись. Чувствуя соблазнительную ауру страха, Вэй Усянь спрыгнул с горы, летя неприлично долго, отчего его нижние одежды задрались, едва не закрывая лицо. Будь он прежним Вэй Усянем, то подобная высота оказалась бы для него смертельной, однако сейчас же, окутанный черной мглой, похожей на руку, мужчина аккуратно приземлился на сугроб, зарывшись в снег до бедер. Не почувствовав привычного холода, Старейшина поправил одежду, намереваясь отправиться в эту деревеньку и выяснить, откуда там поселился страх. Снежные горы гудели, раннее утреннее солнце киноварной точкой поблескивало в небе, пар, исходящий из носиков диких лис, окутывал пространство, но не это вызвало зимний ледяной туман, доводящий до дрожи все живое. Вэй Усянь неспешным шагом добрался до деревни к утру, не применяя для этого каких-либо усилий, совершенно не уставая. У него не было настроения думать о том, что еще только начало его пути по темной дорожке уже преподносит ему такие подарки, сейчас мужчина предпочитал думать о совершенно другом. Несмотря на людей, истоптавших, вбивших его раненое тело и душу в грязь, сломленного, разбитого обвинявших во всем чем только можно, Вэй Усянь все же отправился на разведку к людям, не веря им, но и не с целью уничтожить. Темная энергия Ци требовала крови; кровь крупных животных заглушала желание на пару недель, но вот кровь человека заглушила бы на несколько месяцев. Но Старейшина покачал головой: он не позволит себе опуститься до такого. В конце концов он все еще жив и не стал духом мщения. Удовлетворившись, что выглядит относительно прилично, мужчина прошел сквозь ветхие ворота с надписью, которая должна была нести название деревни, но из-за старости вся стерлась. На улице пахло жженой бумагой, старым деревом и дешевыми красителями для простыней. Шагая по протоптанной дорожке, ведущей к какому-то одинокому храму, стоящему в конце улицы, Вэй Усянь заметил движение позади себя, ровно в том месте, куда он ступал. Оглянувшись, мужчина увидел маленького ребенка, которому было около трех лет, одетого в простую серую рубаху, края которой везлись по снегу, покрасневшие босые ноги норовили вот-вот переохладиться, а на щеках еще виднелись дорожки слез. Осмотрев мальчика получше, мужчина осторожно подошел к нему: замершему в страхе, расширившему и без того овальные глазки, он сморщился, готовый заплакать снова, но его внимание привлек виднеющийся из-под одежды шрам на груди Старейшины. Мальчик подбежал ближе, протягивая крохотную тонкую ручку к нему, показывая на герб клана Вэнь, что-то мыча. — После Аннигиляции Солнца наш клан был разрушен, — послышался хриплый старческий голос позади мужчины, на который он тут же обернулся, узрев вышедших из домов жителей деревни, которые, чувствуя какой-то дискомфорт, съежились сильнее, пытаясь закутаться в те лохмотья, что были на них. Грязные, голодные, не способные защититься — такими предстали эти люди перед Старейшиной. Они словно слепые кроты озирались вокруг, не имея ни гроша. Жители, видимо, добывали еду на той горе, где поселился Вэй Усянь, но кто мог подумать, что его мощная аура будет отпугивать не только животных. Осмыслив это, мужчина слегка наклонил голову, намереваясь задать несколько вопросов, как вдруг около него пробежала маленькая фигурка. Юная дева схватила ребенка на руки, прижав того к небольшой открытой груди, свирепо уставившись на незваного гостя словно тигрица, пытающаяся защитить своего котенка. Слегка поежившись от пристального взгляда рубиновых глаз, она, слегка покраснев, спрятала грудь под тонкой тканью, отвернулась, по-прежнему держа ребенка, который глаз не сводил с Вэй Усяня, любопытно разглядывая его. Порыв холодного ветра заставил жителей разгромленной деревни зашевелиться, они сморщились, пряча свои покрасневшие от холода лица, стараясь сохранить хотя бы каплю тепла, пока тот старик, что обратился к Вэй Усяню, не заговорил вновь: — Молодой господин желает войти? — и приоткрыл дверь своей хижины с прогоревшей крышей, от которой до сих пор несло дымом. Старейшина кивнул, огибая несколько пар любопытных глаз, наклонил голову — для проема он оказался слишком высоким, закрыл за собой дверь. Прожигающие взгляды его нервировали, а невольные воспоминания об остатках клана Вэнь врезались в сознание со всего разгона, порождая новые приступы боли от тяжелых времен, которые мужчина провел тогда, зализывая раны, каждую минуту прося у них прощения. По видимому главный в этой деревне уселся на поскрипывающий табурет, наливая в чарку что-то, что издавало запах трав, изредка бросая взгляды на гостя, а в его соколиных глазах словно отражались все ответы на мировые вопросы. Мудрец посоветовал мужчине сесть, но Вэй Усянь остался неподвижным, впившись взглядом в кучу амулетов, развешанных на окнах и дорожку соли под подоконником. Навевает воспоминания, когда-то, до образования золотого ядра, он и сам использовал соль для тренировки и сражения со слабыми духами. Однако энергия, запах которой витал по округе, легко сказала Вэй Усяню о том, что это далеко не слабый дух, от которого все так дрожат. — Это произошло сразу же после Аннигиляции Солнца, — наблюдая за рассматривающим талисманы Вэй Усянем, начал мудрец надломленным голосом. — В нашей деревеньке никогда не поселялись злые духи, никто никогда не пропадал без причины, а дома не загорались сами по себе. Но после страшной войны, на которую ушло больше половины наших заклинателей и не вернулись, мы остались беззащитны перед этим страшным чудовищем. Мудрец замолчал, отпивая из чарки. Он налил и Старейшине, но Вэй Усянь так и не сдвинулся с места, предпочитая на всякий случай держать дистанцию. — Говоря о чудовище — что именно вы имели ввиду? — О-о-х, — протянул мудрец. — Страшное, кровожадное, не знающее чувства сытости. Оно забрало весь наш скот, несколько людей были найдены с перегрызенными шеями, а моя внучка… моя внучка, она… Только после этих слов Вэй Усянь услышал всхлип, доносящийся из темного угла хижины, прямиком из места, где талисманов висело куда больше. Подойдя к проему, Вэй Усянь вошел во вторую половину хижины, прислушиваясь и улавливая сладковатый запах цветов. Это показалось мужчине странным, поскольку цветов зимой не сыскать, но не это больше поразило его: в темном углу, обняв колени, сидела юная дева, с черными растрепанными волосами, которые она даже не пыталась собрать, они закрывали большую половину лица, но рассмотреть то, что поразило его, было возможно — слепые, безжизненные, белые глаза, широко уставившиеся на гостя так, словно хозяйка их могла его видеть. Она дернулась от дуновения сквозняка, прошедшего по ее босым стопам, а затем замерла, так как кто-то прикоснулся к ее лбу. Вэй Усянь закрыл глаза, поток темной энергии врезался в его кончик пальца, наверняка пытаясь отразить, и у него это бы получилось, будь на месте основоположника темного пути кто-то другой. Вэй Усянь отпрянул, сжимая руки в кулаки, узнавая почерк: заклинатели клана Вэнь. Те самые, что навлекали беды на маленькие кланы, наводя панику всеми возможными способами. И один из таких способов — переправа злых духов на их территории. Видимо какая-то тварь с мощной темной энергией завладела этой девочкой, не выпуская ее тело из плена. А когда слабела — вырывалась наружу, поглощая тех, кто был по близости. Слепота девочки как знак того, что и ее тело теперь ослабло, под контролем и никакие способы не могут помочь ей избавиться от недуга до тех пор, пока тьма не высосет ее жизненные соки досуха. Страшно представить сколько времени мучилась эта бедняжка, учитывая то, что Аннигиляция была уже достаточно давно. Но все же был способ, который знал только тот, кто использовал темную энергию Ци в качестве сподручной. Поднося кончик пальца ко рту, Вэй Усянь коснулся подушечкой одного своего клыка, тут же воспроизводя на свет капельку черной крови, а затем оставил отпечаток на лбу девочки, прошептав заклинание, которое словно само сорвалось с языка. Девочка затряслась в агонии, выплевывая изо рта коричневую жидкость, похожую на сырую землю, выблевывая что-то помимо нее скользкое, похожее на переваренную кожу, вонючее, словно они все внезапно оказались на болоте, источавшем газ. Велев плачущему от такой картины мудрецу закрыть нос, Вэй Усянь расправил длинные тонкие и белые как снег пальцы, ловя что-то в воздухе, а затем запечатывая, рисуя на стене возле себя талисман. Девочка закончила выплевывать весь мусор, исходящий от злобного духа, упала, держась за живот и в голос заплакала, обнимая своего дедушку, крича что-то неразборчивое на их диалекте. Вэй Усянь не любил такие ситуации, он не любил заставать плачущих людей, потому что сам не знал как им помочь, как утешить, однако это делать не пришлось. Мудрец присел рядом с внучкой, поглаживая ее по подрагивающей спине, успокаивая, а глаза его, так похожие по форме на внучкины, уставились на Вэй Усяня в неописуемой благодарности, от которой мужчина опешил. Еще несколько месяцев назад его тело готовы были подвесить на площади для всеобщего порицания, сжечь, даже не придавая земле, а потом танцевать на его прахе в позор над его духом. Никто уж точно не стремился благодарить его, даже его шиди, его семья, последний из семьи, наставляющий на него меч, желающий его смерти. Вэй Усянь покачал головой, отворачиваясь, понимая, что все же его сердце не пускается в прежний ритм, а значит ничего не изменилось — он все еще мертв, морально и физически уничтожен и не подлежит к починке. Уходя, он закрыл за собой дверь, натыкаясь на все также стоящую толпу, во все глаза уставившись на него. Хмыкнув про себя, Старейшина направился прочь из деревни, в которой могли вылезти непрошенные эмоции, в которой живут люди — создания, способные как любезно тебя обнять, так и в мгновение ока вонзить нож в спину. Вэй Усянь плавал в подобной канаве лицемерия, вспоминая слова Цзян Чэна о том, что пока он остается героем — его будут почитать, но как скажет слово против — сделают врагом. Все так и случилось, и теперь он не намерен оставаться среди людей, поскольку и сам уже, наверное, не человек. Проделав всего пять шагов, он внезапно остановился, как только его ноги коснулось что-то теплое, придерживая. Им оказался тот плохо одетый ребенок, в глазах которого плясали искры удивления, восхищения и детской радости, и гамма этих эмоций вскружила голову мужчины. Но дело было не только в этом. — А-Юань, — прошептал Старейшина так, чтобы ни одна душа не услышала наполненный горечью его голос. Эти твари не пощадили даже ребенка — всех уничтожили! Отпрянув от мальчика, который тут же зашелся громким плачем, Вэй Усянь не желал более оборачиваться, на глазах у всех исчезая с новым порывом ветра, не давая и ноте чувств просочиться сквозь его бездушное тело.***
Медитация помогала не думать о крови, не думать о переживаниях, зацикливаясь на силе, которая чересчур бурлила в теле, не давая и шанса отступить. Да Вэй Усянь отступать и не собирался, он упивался собственной тьмой, собственной силой там, где его никто не видел, в уединении, закрывая глаза на все. Проведя еще один непростой месяц в пещере, он писал трактаты, заманивал заблудившихся животных, изучал новые заклинания, о которых не слышал ни один адепт. «Мое тело постепенно меняется. Я чувствую что-то, но пока не могу разобраться что именно. В моей груди больше не бушует энергия Ци, подаренная мне долгими тренировками в юности, но почему-то происходят странные вещи, словно оно здесь, я его чувствую.» Смывая с рук остатки крови, Вэй Усянь понял, что ему не нужно больше мыться и менять одежду, но и ходить в этих лохмотьях тоже нельзя. Когда после случившегося в деревне миновал второй месяц, Вэй Усянь не раз прогуливался около подножия, замечая стоящие возле старого огромного дуба подношения, в которых были еда, не дорогие, но теплые ткани и тушь со скрученными неиспользованными свитками для талисманов. Видимо деревня стала процветать после уничтожения недуга, люди вновь возобновили охоту и шанс поторговаться с проходимыми караванами. Это невольно напомнило Вэй Усяню о его прошлом, когда на горе Луаньцзан он и остатки клана Вэнь также питались за счет жителей Илин, когда он также был чьим-то кумиром. «Черного ядра же не существует, верно? Но что-то мне подсказывает, что будь это правда, я бы никогда не почувствовал привычную тяжесть, а каждый вздох не стал бы наполняться текущей по венам энергии как при Золотом ядре. Быть может, былые Верховные заклинатели нам врали?» Применять человеческую еду в качестве питания Вэй Усянь пытался, пихая подношения в виде мяса убитой и зажаренной дичи насильно, но его вырывало через какое-то время этой же, не переваренной пищей, словно его желудок даже не был наделен соком, способным переварить ее, а прожеванная еда просто комом сваливалась в него как в бездонный колодец. Заметив за собой такие отличия, Вэй Усянь стал активно копаться в своей голове, пытаясь вспомнить из пройденных ранее уроков, где рассказывалось о разновидности существ, но не мог отнести себя хоть к какой-то категории. Умер и перевоплотился в гуля? Нет, его вкусовые предпочтения остались бы теми же, поскольку гули способны питаться и переваривать то, что едят люди. Стал духом с физической оболочкой? Тоже неверно, духи, будь у них хоть оболочка, хоть ее не получится создать, не питаются кровью, у них нет тяги к ней. Навка, в конце-то концов? Навки питаются человеческой плотью, а кровь может служить им лишь попадающейся жидкостью на пути поедания. Было еще много теорий, касательно себя, но Вэй Усянь остановился на том, что ему просто повезло связать себя с темной энергией Ци, образовать что-то вроде ядра, перемещенного в его грудную клетку и вторым сердцем запульсировавшего в ней, чтобы выжить и двигаться дальше по своей «кривой дорожке». «Мои вкусовые предпочтения не меняются вот уже год. Наблюдая и экспериментируя со своим телом, я остановился на том, что в состоянии выжить без еды и воды, и даже без крови около трех месяцев. Никакая слабость не будет мне помехой, как и любые другие побочные недуги, превращающиеся в хворь для простого человека или даже адепта с сильным телом. Страх перед искушением человеческой крови приутих еще во втором писании, так что в этом проблемы я не вижу. Придуманные заклинания, с помощью темной энергии, которые можно применить в целительстве, я прикреплю к писанию.» Вэй Усянь выводил иероглифы старательно, так, чтобы было понятно не только ему, но и тем, кто этими вещами решит воспользоваться. Да, таких наверняка будет не много, возможно вообще один человек, но пока есть хоть один, Вэй Усянь не перестанет стараться, не перестанет познавать что-то новое, опираясь на собственную практику.***
Мужчина стал затворником по собственной воле. Он и близко не подпускал кого-либо к пещере, обустроенной для себя и своих экспериментов. Люди из маленькой деревушки продолжали приносить дары, не требуя ничего взамен, а однажды к Вэй Усяню пришла та девочка, на лбу которой теперь красовался не просто след от его крови, но самая настоящая печать, несмываемым слоем наложенная на кожу. Сознание девочки пробудилось сразу после того, как Старейшина покинул деревню, и она рассказала как люди обескуражены, но в то же время рады, что их посетил такой умелый господин как Вэй Усянь, и что им плевать будь он человеком или иным созданием. Что ж, это по крайней мере объясняет то, что внешне он действительно больше походил на духа с белой-белой кожей и мягкими, неслышными шагами. Девочку звали А-Ли, и она попросилась в ученицы Вэй Усяня, нервно сжимая длинные, забранные в хвост волосы, с зажмуренными глазами ожидая отказа. И едва его не дождалась, если бы Старейшина не прочувствовал в ней потенциал. Какое было удивление, что четырнадцатилетняя А-Ли действительно сможет вынести множество трудностей, которые Вэй Усянь намеренно ей создавал, чтобы у нее получилось выжить в будущем. А-Ли приходила с рассветом и уходила с закатом, обещая выучить очередное заклинание и не переусердствовать, поскольку такая вещь как Черное ядро — не игрушка. Вэй Усянь чувствовал, что они похожи. А-Ли физически больше не могла развить Золотое ядро из-за духа, повредившего ее энергетические каналы, поэтому Старейшина предложил ей иной, более опасный, но эффективный путь, который мог дорого с нее взять, и девочка согласилась, ни секунды не колеблясь; она брала в руки талисманы, изучая все на ходу, так как свитков из заклинательских школ у Вэй Усяня не было.***
И вот, спустя те самые пять лет, когда молва о страшном духе Старейшины Илин, наконец приутихла, несколько заклинателей именитых орденов могли засыпать спокойно, и никакая вещь под названием «совесть» не могла мешать им жить и радоваться любой мелочи, несмотря на чужую невинную пролитую кровь на руках. Все эти годы Вэй Усянь осваивал множество новых техник, официально вписал в свои трактаты о существовании Черного ядра, образованного из темной энергии Ци, и для себя, да и для ученицы, официально признал, что такая вещь как «темная дорожка» безопасна, если ей пользуются честные и добрые руки во благо. Да, Старейшина подтвердил это, смотря на А-Ли, которая управлялась настолько хорошо, настолько ответственно, что Вэй Усянь ни разу не пожалел, что взял ее в ученицы. Из девочки с длинными волосами и оставшимися белыми, но зрячими после изгнания духа, глазами, она превратилась в девушку, красота которой могла конкурировать с девушками-адептами именитых кланов. Шелковые длинные черные волосы она всегда забирала в высокий хвост, обвязывая их подаренной Вэй Усянем красной лентой, она носила черно-красное ханьфу, как и другие члены их нового клана, а черная метка во лбу служила ей напоминанием о том, что когда-то нынешний глава клана спас ее. Вэй Усянь не планировал создавать клан, не планировал наступать на те же грабли, что и с остатками клана Вэнь, но малочисленные жители сами однажды пришли к подножию с поклонениями и благодарностями о том, что в их деревне появился хотя бы один адепт, поскольку другие погибли на войне, а защищала их теперь первая ученица Старейшины. Люди продолжали жить в своей деревеньке, но теперь подросшие юноши и девушки становились сильнее благодаря учениям Вэй Усяня, да он и сам не заметил, как превратился в учителя, благодаря которому у каждого был выбор: развить Золотое ядро или Черное. Все, смотря с разинутыми ртами за их призрачным учителем, всегда выбирали второе. И это снова подтвердило то, что подобное не опасно, если человека не провоцировать на протяжении долгого времени как когда-то это делали с Вэй Усянем, если не тычить каждый раз в лицо «где твой меч» и если не обвинять его во всем, даже в том, о чем этот человек слышит впервые. «Хоть я и стал старше, подобного в моем теле не замечается. У меня нет цели обрести бессмертие как было раньше, когда я был прославленным заклинателем, но кажется темная энергия Ци другого мнения. А-Ли, А-Сяо и А-Сун снова отличились. И… они так напоминают нас с Цзян Чэном и шидзе вместе…» Вэй Усянь никогда не упоминал о них в трактатах, предпочитая не вспоминать прошлое, но ностальгия взяла свое. Пусть привычные человеческие эмоции ему больше не помеха, иногда что-то екало, прямо как во время написания этого трактата, и чем именно являлось это чувство, Вэй Усянь уже не понимал. Он забыл как это — растягивать губы в широкой улыбке, они так и застыли в безэмоцинальной гримасе как в последний день его пребывания среди тех заклинателей, морщинки возле глаз от улыбок разгладились, зато появилась морщинка на переносице от вечно хмурых бровей. Холодная как фарфор кожа так и осталась неизменной даже после целого дня пребывания на солнце, длинные ногти почернели, а рубин из глаз так и не вывелся, никаких серых радужек, никакой прошлой жизни. С каждым годом Вэй Усянь напоминал себе озлобленного тьмой эльфа, правда с крепким телосложением и уши его не были заострены. Зато были длинные клыки, над которыми смеялись дети и от которых только недавно перестали вздрагивать взрослые. Клан Вэй — во что мужчина до сих пор не мог поверить — процветал как внутри деревни, так и с торговлей. Они красили простыни, продавали самодельные амулеты, светили своими ярко-красными лентами для волос, отчего проезжающие караваны стали все больше и больше узнавать об образовавшемся клане, даже и не догадываясь, кем является их глава.***
Вэй Усянь сидел в своей пещере, рассматривая новый талисман, призывающий слабых духов, подчиняющий их и заставляющий работать на хозяина, поворачивая его из стороны в сторону, вспоминая время, когда он был адептом ордена Юньмэн Цзян и, наверное, тяжело вздохнул бы, будь в нем хоть капля прежних эмоций. Как там поживает Цзян Чэн и ненавидит ли он его? Продолжают ли люди порицать его? Нашел ли кто-нибудь Чэньцин, которую он обронил в Безночном Городе? Жжет ли хоть кто-то для него деньги? Вэй Усянь был уверен, что все думают, будто он мертв, наверняка даже душу пытались призвать, но, какая жалость, не вышло. Он не жалел о том, что переубивал достаточно из тех заклинателей, что попадались на его пути, не жалел и сделал бы это снова. Он жалел лишь о смертях близких ему людей и тех, кто был близок родственно и вот тут он бы попытался все изменить. Положив талисман, Вэй Усянь встал, замечая, что А-Ли прекратила писать и теперь изучающе смотрела на него своими белыми глазами, а на лице ее был написан вопрос. — Учитель Вэй? — Мгм. — Вы когда-нибудь любили? Этот вопрос застал Вэй Усяня врасплох. «Да,» — подумал мужчина, — «Только первая ученица способна застать меня врасплох.» Любил ли он? И был ли любим? Что первое, что второе, Вэй Усянь не знал как на это реагировать в своей голове. Любовь… Что это вообще за чувство? Любовь — он и забыл что значит любить. Он любил родителей, шидзе, дядю Цзяна и даже госпожу Юй, Цзян Чэна — это и есть любовь? Или, быть может, А-Ли интересует любовь в ином смысле? Вэй Усянь облизнул губы, осознавая, что не чувствовал, как его сердце билось в беспокойном ритме уже очень давно: он не чувствовал ни страха, ни боли, ни любви и ни жалости. Он замер как нефритовая фигурка: холодная и безжизненная. Почесав затылок — скорее по привычке, чем от нужды, он вперил изучающий взгляд в ученицу, которая отчего-то покраснела и нахмурилась, как когда-то в молодости делал и сам Вэй Усянь. — Сложно ответить, — коротко бросил мужчина, отчего-то не отвечая «нет, не любил», отчего-то он не мог так ответить, не припоминая ту, о которой бы думал в этот момент, но что-то ему мешало подтвердить, словно он бы соврал, что не любил. — Учитель Вэй всегда все знал, а в вопросах, касательно чувств — полный профан. Мужчина едва не фыркнул, мысленно прислушиваясь к чувствам: став учителем, он иногда находил слова своих учеников забавными, но уголки губ его так и не дрогнули. Потрепав холодной ладонью темные волосы ученицы, Старейшина вышел из пещеры, наблюдая как садится солнце. Он втянул носом запах озона, осознавая, что, возможно, скоро пойдет дождь, а затем услышал торопливые шаги за спиной и к нему подбежала А-Ли. — А я вот!.. Я-я полюбила! Девушка запыхалась, покраснела, но не перестала смотреть на обернувшегося учителя, который наклонил голову, показывая, что готов слушать. Все уже давно привыкли к тому, что легче дождаться метеоритного дождя, чем хоть каплю эмоций на лице Вэй Усяня, поэтому перестали обращать внимание на замершее изваяние на его лице. Мужчина сложил руки на груди, внезапно осознавая, что на секунду почувствовал себя отцом, который вот-вот готов был выслушать исповедь своего ребенка о первой любви и, наверное, благословить его? Неразговорчивый, холодный, но он все же хорошо обращался со своими учениками и другим членами клана, помогая им в строительстве домов, в расширении границ. — Кем бы он ни был, — давая девушке отдышаться, произнес Старейшина, — Я всегда приму твой выбор. А-Ли в удивлении расширила глаза, в которых было невозможно что-либо прочитать, но все ее эмоции выдавало лицо: после удивления последовала радость, а после нее — счастье. Девушка подбежала к Вэй Усяню, подпрыгивая и крепко-крепко обнимая его за плечи, обдавая мужчину сладким ароматом цветов — от нее всегда так пахло. Старейшина опешил, совершенно позабыв что это такое — тепло чужого тела. Последние пять лет в руках из теплого он держал очередную тушку убитого животного или нагретые солнцем свитки, но ни разу не касался другого человека даже в дружеском жесте. Что-то приятное разлилось по его груди, что-то давно забытое, но такое хорошее. Помнится, он любил ранее нарушать чужое личное пространство, то приобнимая своего шиди, то касаясь нежных рук своей шидзе. И то тепло, что успело выветриться из памяти мужчины, на это мгновение, казалось, вернулось, опыляя своей теплотой, лаская похолодевшую кожу и затуманенное темной пеленой сознание. — Папа Вэй, — прошептала А-Ли, а Вэй Усянь почувствовал, как в его сердце что-то треснуло.***
Находясь вот уже десять лет на этой безымянной горе, Вэй Усянь окреп до такого, что даже уничтоженная Стигийская Тигриная Печать не была бы ему помехой или ровней. Подняв свой уровень и уровень своих учеников до высот, он мог не бояться вторжения, полностью готовый отразить любую атаку даже в одиночку, что уж говорить о восемнадцати сильных солдатах с Черным ядром. О его открытии во внешнем мире заклинателей еще не было так широко известно, поскольку наличие Черного ядра никак не отличалось от энергии Золотого, если сохранять прежний баланс и чистый разум. Контролируя ситуацию до идеала, Вэй Усянь постепенно перестал считать себя безумцем, понимая, что не только он учит кого-то чему-то новому, но и его ученики научили его принимать себя таким, какой он есть, не отворачиваться от себя и беречь свое тело. Благодаря его маленьким адептам, он смог адаптироваться по новой, не погряз в своих же страхах, без отвращения к себе принимая очередную порцию крови. Однако мужчина продолжал вести затворнический образ жизни, отправляя учеников с поручениями и принимая их в своей пещере. Первые пять лет он выходил к подножию, выходил в деревню, вторые пять лет он видел яркие лучи света лишь издалека — из арки входа в пещеру, то медитируя в озере, то расписывая очередные трактаты и талисманы. «Старею я очень долго. За десять лет практически никаких изменений, регенерация такая же мгновенная, тело — неизменно. У меня все еще нет выбора в пище, кровь все еще является самым надежным источником энергии. Безумие, овладевшее мной десять лет назад, постепенно спало, я учился заново общаться с людьми, интересоваться, как проходил их день и задавать вопросы, касательно новостей. Из внешнего мира никаких вестей, все заклинатели все еще думают, что я мертв.» Члены клана узнали о том, кто такой Вэй Усянь еще десять лет назад, но мало того, что не прогнали его, так еще и сказали, что он думает о глупостях, раз считает, что они выставят вилы против него. Старики объяснили это тем, что такой человек как Старейшина Илин никогда не причинял им вреда, так почему же они должны порицать его? Внутренние отголоски удивления и облегчения тогда аукнулись где-то в груди мужчины, и он на это лишь кивнул.***
«Слышали? Последователей Старейшины Илин стало больше! Разве его смерть ничему их не научила?!» «А я слышал, что Старейшина Илин жив и умирать не собирается, думаю, это он их научил.» «От этой кривой дорожки никакого толку, тьфу! Как можно подражать такой твари, убившей стольких людей?!» «Старейшина Илин научился контролировать это! Я сам слышал от торговцев, как они говорили о новом клане Вэй! Быть может, Вэй Усянь создал свой клан?» «Вэй Усянь — Старейшина Илин — жив, и он создал свой клан!» Последняя новость, прошедшая через всю столицу именитых кланов и заставляющая встать всех на уши, оказала огромное влияние среди тех, кто собирался участвовать в облаве на горе Луаньцзан. Гору тщательно охраняли адепты с мощной силой, так что убежище у такого человека как Вэй Усянь должно было быть еще более вычурное, чем это — предполагали заклинатели. И предположений строить не надо было, глава клана Цзян сам отправился за караванами, ведущими к деревне с новым кланом Вэй, собрав с собой людей, совершенно не замечая за собой хвоста. Главу ордена Юньмэн Цзян и его адептов встретили люди в черном с повязанной красной лентой в волосах, вызвав у Цзян Ваньиня некий ступор и ударную волну ностальгии, которую он от всего сердца запихнул куда подальше, велев привести к нему главу их маленького клана, на что ему ответили отрицанием, приняв оборонительную позу, посылая ручного ворона с запиской на лапке в сторону высокой темной горы. И Цзян Ваньинь кровожадно улыбнулся, высвобождая Цзыдянь, умело размахивая им. Но на удивление его же адептов — не попадая ни по одному из противников. — Что за?.. Эй! Вэй Усянь! Выходи или я сожгу эту деревню! — в сердцах воскликнул Цзян Ваньинь, раздражаясь все больше и больше, но предел его раздражению пришел тогда, когда к ним приблизились адепты еще одного именитого клана: облаченные в траурные одежды, лик их светился и издавал холодные отблески и предупреждающее сияние лезвия мечей. На лбах их покоилась привычная лента, а разум наверняка был чище первого снега. И возглавлял этот безупречный строй тот, кого Цзян Ваньинь хотел видеть в последнюю очередь. Лань Ванцзи никогда не отступался от задуманного, идеально выполняя поставленную цель, сохраняя безупречную репутацию своей семьи, не разрешая своим вольностям выйти наружу и затмить чистый разум. Однако было одно «но» — которое как резко появилось, с бунтом ворвавшись в привычный ритм Второго Нефрита, создавая из его жизни настоящую мешанину эмоций, размораживая его, так и резко исчезло, не оставляя за собой и тени присутствия, словно его никогда и не было. Но Лань Ванцзи точно знал, что был, верил, что не исчез, впервые в своей жизни нарушая столько правил, искал его, хотя бы остатки, хотя бы заплутавшую душу, хоть что-то. Но не нашел. До этого случая. — Что Хангуан-цзюня привело сюда столь дальней дорогой от столицы? — зло выплюнул глава клана Цзян, уже не решаясь так отчаянно размахивать Цзыдянем. Он осмотрел других адептов с ног до головы на признаки более опасного чем меч оружия, а затем вновь повернулся к адептам клана Вэй, что так и стояли возле черных ворот деревни, будто и не боялись его совсем. Цзян Ваньинь действительно не верил, что на самом деле адепты и правда его не боятся, после закалки самого Старейшины Илин их сложно чем-то напугать или удивить.***
Пока на входе в деревню происходили свои развития событий, А-Ли перехватила ворона по дороге, тут же вбегая в пещеру учителя, застав его сидящего в позе лотоса, думающего о чем-то и явно чувствовавшего что-то новое для себя. — Там… — Знаю. Еще бы он не знал: в его владения вторглись два именитых ордена, хочешь не хочешь — узнаешь. Их высокочистотная аура едва не обжигала нутро мужчины, рот его накопился слюной, а клыки, казалось, стали больше. Он десять лет не видел души, не принадлежащей своему клану, потому вторжение новых лиц вызвало в его теле непреодолимую жажду крови, жажду познать новую плоть, поиграть с ними, а затем сожрать. Из груди Вэй Усяня вырвался тихий животный рык, и мужчина выпрямился, сжимая руки в кулаки, расцарапывая белоснежную кожу, которая тут же окрасилась в черный от крови. — Учитель Вэ… — Собирай всех. Будут спрашивать — я отсутствую. Если попытаются прорваться — остановить любой ценой. — Слушаюсь, — А-Ли встала в поклонном жесте, а затем исчезла с ветром, несясь по всему лесу вместе с вороном. «Если попытаются прорваться» — Вэй Усянь не утверждал, потому что знал, что не прорвутся. Он был полностью уверен в своих учениках, не уверен он был лишь в себе и своей дрогнувшей сдержанности, которая норовила пустить когти и разорвать пришедших на его территорию адептов. «Что делать с предводителями?» — донеслась темная энергия Ци А-Ли, которая тут же связалась с Черным ядром Вэй Усяня. «Их убивать нельзя.» «Поняла.» Облокотившись о камень, Вэй Усянь раскрыл рот и вцепился в собственную руку, разрывая плоть, от которой пошел треск, словно рвут бумагу, а затем зажевал, наблюдая, как на месте глубокого укуса уже скрепляются мышцы и растет новая кожа. Мужчина в отчаянии хлопнул ладонью о камень, разбивая его в крошки, а затем вскочил на ноги, безумно бормоча: — Чэньцин, где моя Чэньцин?! «Учитель Вэй?» «Учитель Вэй, почему из пещеры исходит тьма? Что там происходит?» «Учитель Вэй, они не желают покидать наши земли, а убивать их нельзя — как быть?» «Учи…» Вэй Усянь отключил связь, оборвав темную энергию, гулко прорычал, разнося соседнюю с пещерой стенку своим телом, врезаясь в нее со всего разгона, но и это не остудило его пыл. Темная энергия так и шептала о притягательности свежей крови, о том, как она манит, как сладка она на вкус и каково будет послевкусие — сущее блаженство! — Заткнись, заткнись, заткнись! Вот оно снова: пришел привет из прошлого, и вся гниль потекла с новой силой, неся за собой мусорный запах объедков и кисло-сладкое дуновение разрывающегося гноя в самом центре сердца Вэй Усяня. Старейшина спрыгнул с горы, намеренно падая головой вниз, зная, что все равно не погибнет, но у него хотя бы будет время, чтобы вправить себе все позвонки, и возможно это отвлечет его. «Меня можно убить, лишь отрезав голову» — вспомнил мужчина из собственных трактатов, которые писал несколько лет назад. — «Уязвимость не хочет посещать мое тело.» Он узнал это, конечно не проверяя, но зов сердца и тьмы шептали ему об этом, предупреждая и веля избегать. Царапая землю длинными ногтями, оставляя чуть ли не рвы, Вэй Усянь почувствовал, как по подбородку стала стекать слюна, а глаза в безумии расширились еще больше. «Мясо, мясо, мясо!» «Хочу, хочу, хочу!» «Дай мне, дай мне, дай мне!!!» — Заткнись! Вэй Усянь упал на колени, переставая дышать. Он обхватил голову руками, закрывая уши, будто бы думая, что это поможет, однако внезапно соблазнительный шепот приутих, распрямляя вспотевшие возле лба черные волосы, и мужчина впервые за долгое время почувствовал ветер. — Вэй Ин! — пронеслось сквозь пелену дымки, окутавшей разум, где-то далеко, откуда Вэй Усянь никак не мог выбраться. Вэй Усянь поднял голову. Видя перед собой темноту, но четко слыша приятный и знакомый запах сандалового дерева, обуревавший его последний остаток осмысленности своих действий, Вэй Усянь повел носом, а затем, выпрямившись, налетел на что-то твердое, повалив жертву на землю, разрывая верхнее ханьфу и тут же впиваясь острыми клыками в податливую плоть, не обращая внимание на крепкие широкие ладони, которые пытались оттянуть мужчину от себя. — Вэй Ин! Приди в себя! «Вкусно! Как вкусно, черт возьми!» Оседлав чужие бедра, хозяин которых стал брыкаться, Вэй Усянь провел языком по ранке, вновь впиваясь зубами по тем же следам, мешая собственную слюну с кровью, вдыхая аромат кожи, захлебываясь в ощущениях. «Возьми еще! Выпей до дна!» — Вэй… Ин… С хлюпающим звуком Вэй Усянь оторвался от кожи, из которой с новой порцией засочилась кровь, пачкая белоснежную, разорванную одежду на груди. Мужчина стал яростно покусывать открывшиеся ключицы, сопя в кожу, дыша ею, только ею, пробираясь холодными руками под нижнее одеяние, сталкиваясь с горячей кожей живота, вызывая у жертвы мурашки. Человек не оставлял попыток вырваться и наконец у него это получилось — когда Вэй Усянь расслабился, наконец получив свою дозу крови и откинул голову, то и дело шевеля кадыком, а губами бормоча что-то неясное даже ему, напоследок провел ладонями по оголенной груди, размазывая кровь, а затем упал на землю, не контролируя себя. Мужчину тут же подняли сильные руки, прислоняя к себе, словно не этот человек только что едва не лишился жизни. — Каков глупец, — прошептал Вэй Усянь, дурея от запаха, и его впервые отпустило в мирный за столько лет сон.***
За все десять лет пребывания как можно подальше от внешнего мира, Вэй Усянь ни разу не вкусил такой запретный плод как человеческая кровь. Это было табу для мужчины, поскольку он подозревал, что больше не отступится, подсядет на эту кровь и никогда уже не сможет оторваться. Таково было его проклятье и освобождение в одном. Тьма шептала ему найти один единственный сосуд для питания чужой энергии в крови, человека, с которым он мог бы жить всю оставшуюся длинную жизнь, не терпеть, а с радостью находиться рядом, при этом обретя вновь себя: вновь прочувствовать всю краску мира, осознать прежние закрытые эмоции и кроме пустоты услышать хоть что-то, почувствовать хоть что-то, вспомнить каково это — быть живым и теплым. Однако было одно «но» — он больше не сможет вкусить чужой крови: ни животного, ни другого человека, ни своей. Осознание этого не слабо ударило по и так израненной душе мужчины, который сразу же отказался от идеи искать «ту единственную жертву на всю жизнь», предпочитая мучиться самому, чем подвергать мучению кого-то еще — эту черту характера мужчина так и не смог вывести из себя. Получив свою дозу чужой, но принадлежащей не животному, крови, Вэй Усянь наконец смог уснуть человеческим сном, не замечая за собой ничего вокруг. Ни прошедшего месяца, за который его кожа приобрела насыщенный человеческий оттенок и глубокие тени под глазами исчезли, ни обуреваемых волнами напавших на мужчину пережитых до этого эмоций, которые он не мог воспроизвести ранее — они накинулись на его разум все сразу, неся настолько разные сны, что его мимика то и дело менялась, от широкой улыбки, до крупных градин слез из уголков глаз, пугая находящихся возле постели учеников. Они никогда не видели подобных эмоций у учителя, потому и не знали как еще реагировать, думая, что ему просто больно и он мучается в агониях. Находящийся же рядом Лань Ванцзи не был удивлен от слова совсем, но испытывал всепоглощающее переживание и чувство собственной беспомощности каждый раз, когда просыпаясь, обнаруживал, что Вэй Усянь до сих пор не открыл глаза. Все это время он жил в этой деревне, покидая ее лишь раз, чтобы сообщить дяде и брату о его отлучке на некоторое время. У клана Лань не оставалось вопросов, потому Ванцзи не видел препятствий. За исключением ордена Юньмэн Цзян. Они ежедневно пытались прорваться через уже не такие маленькие ворота деревни, охраняемые сильнейшими учениками клана Вэй, с хмурыми лицами, черными одеждами и излюбленными красными лентами. Цзян Ваньинь успел придумать им кличку «клоны Вэй Усяня». Однако как бы ни тренировали адептов ордена Юньмэн Цзян, насколько мощным бы ни было развито их Золотое ядро — Черное ядро, как новый артефакт, превышал их всех по силе. Не было еще времени найти брешь в этой новой силе, поэтому адепты руководствовались тем, что имели. А имели они не многое. «Вэй Усянь силен» — говорили они. «Его адепты могли бы разобраться с новой проблемой именитых орденов» — говорили они. «Когда Вэй Усянь очнется, мы попросим его клан о помощи» — говорили они, а у Цзян Ваньиня дергался глаз.***
«Учитель Вэй! Учитель Вэй!» «Что такое?» «А когда вы очнетесь?» «Не шуми…» «Ох, простите, я… просто вас кое-кто ждет, долго ждет.» «Кто?» «А вот откроете глаза и сами узнаете!» «Маленькая вредина.» «Вся в вас, дорогой учи… папа.» Папа… Вэй Усянь вздрогнул, открыв глаза, понимая, что вот уже минуту рассматривает темно-зеленый потолок и не понимает как тут оказался. Он же был простым затворником, изучающим свое тело и свою силу, учащий всех желающих из своего клана и идущий не спеша по пути самосовершенствования, так как все обернулось таким образом? Неровно дыша, с каким-то хрипом в груди, Вэй Усянь привстал на локтях, осматриваясь, сталкиваясь глазами с золотистым заинтересованным взглядом, от неожиданности вздрагивая, снова падая на кровать, простонав: — Все ясно, я умер. — Нет, — тут же ответили ему, а затем послышался мягкий шорох и возле головы мужчины поставили чарку с водой. Хрипло выдохнув, Вэй Усяню почему-то захотелось рассмеяться. Он с удивлением заметил, что подобное желание не оставалось просто желанием — он мог это сделать. Опасливо приподняв уголки губ, он развел губы, обнажая клыки, царапая ими кожу нижней губы, растянул рот до складок в уголках глаз, а затем из его горла вырвался хриплый, совершенно не милый, напоминающий скорее кашель старика, но искренний смешок. Лань Ванцзи в удивлении приподнял брови, не понимая что мужчина напротив вообще делает, но предпочел молчать, наблюдая за тем, как Вэй Усянь стал хлопать себя по щекам, убирая мешавшие волосы за уши, как он выровнил спину, поелозив ягодицами по простыням, сминая все окончательно, как со всего размаху хлопнул себя по груди, закрыв глаза, поморщился. — Я чувствую, — рассматривая розовый след на коже, прошептал мужчина, окончательно снимая верхнюю часть ханьфу, щипая себя за ключицы, надавливая на яремную впадину, проводя по затвердевшим соскам, которые налились алым отблеском заходящего солнца, да и сама кожа будто окрасилась в те дешевые розовато-персиковые красители для простыней, показывая, что мужчина живой. Он живой. Вэй Усянь резко повернул голову в сторону Лань Ванцзи, а его рубиновые глаза в ужасе расширились. — Быть не может, — прошептал мужчина, отпрянув от Второго Нефрита как можно дальше, прижавшись к стене. — Ты… — Глава клана. Вэй Усянь посмотрел на стоящего в поклоне своего адепта, который холодно взглянул на Лань Ванцзи, а затем обратил все свое внимание на своего главу. — Говори. — Сегодня утром адепты ордена Ланьлин Цзинь прибыли с посланием для вас. Развернув светло-желтый сверток, обрамленный золотистой лентой, адепт зачитал послание, в котором говорилось о прибытии Старейшины Илин в столицу для собрания совета. Обуреваемые проблемы, заставляющие в последнее время мучиться каждого заклинателя, не могли решиться вот уже на протяжении года: темные твари стали беспокоить их все чаще и чаще, и все пришло к тому, что начали страдать мирные жители, не способные себя защитить. Башня Золотого Карпа, Нечистая Юдоль, Облачные Глубины и Пристань Лотоса: все эти места были охвачены чем-то ужасающе коварным, способным поглотить все живое. И совет пришел к выводу, что тьму может победить лишь тьма — клин клином вышибает. Вэй Усянь молча выслушал послание, поглаживая свои длинные черные пряди, пропуская меж пальцев, словно играясь, не замечая на себе странного взгляда. Мужчина и подумать не мог, что у этих людей хватит совести обратиться к нему за помощью. Неужели они и правда думают, что после такого он вообще захочет их слушать? Неужели они настолько глупы и забывчивы? — Как нам реагировать, глава? — нарушил тишину адепт, сверкая своими холодными темно-синими глазами. А-Мин — это был тот самый мальчик, что встретил Вэй Усяня в деревне первый, тот самый, закутанный в одну лишь длинную рубашку, с красными ножками и ручками смотрел на него как на какую-то диковинку, но отпускать не хотел. В свои тринадцать этот парень изучил уже добрую половину заклинаний, образовал Черное ядро и теперь не уступает по силе своим старшим товарищам. Однако, как и учитель, как и все жители деревни, он не был особо разговорчив, все бросал на людей холодные взгляды, а на лице его не покоилась детская улыбка. Чем-то напоминая своего учителя, он хмурил густые брови, стискивал губы до побеления, но молчал, терпя все невзгоды. Вэй Усянь отмахнулся, принимая позу лотоса, прислушиваясь к своим ощущениям, он запишет это в трактате так: «После пробы крови человека, а именно — Второго Нефрита Гусу Лань Лань Ванцзи, мое тело изменилось лишь внешне: я стал больше походить на человека, однако ни Черное ядро, ни сама сила никуда не делись. А также жажда крови. Мне придется пить кровь Хангуан-цзюня или кануть в своей пещере безвозвратно.» — Я не стану помогать этим изголодавшимся тварям, — коротко бросил Вэй Усянь, подвергая Лань Ванцзи в шок. Когда он потерял мужчину в Безночном Городе, не было и шанса найти его живым. Как и все десять лет, Лань Ванцзи искал его каждый день, играл на гуцине «Расспрос», призывал плутавших духов и расспрашивал их. Но ни одна блуждающая душа так и не ответила на его один единственный вопрос, да и сама душа Вэй Усяня так и не откликнулась. Но тем не менее мужчина запомнил Старейшину как жизнерадостного человека, приходящего на помощь к каждому, кто о ней попросит; с улыбкой на устах он продолжал пробираться сквозь невзгоды, двигаясь по зову сердца, благородно спасая нуждающихся. Однако услышать такие слова от Вэй Усяня Лань Ванцзи никак не был готов, он безмолвно уставился на мужчину, на лице которого было непривычное спокойствие. Старейшина не улыбался, игривым голосом произнося «Лань Чжань», не впадал в ярость от лика ордена, один из которых устроил на него облаву, не заводил разговоры ни с ним, ни с адептом. Вэй Усянь изменился до неузнаваемости. Лань Ванцзи автоматически прислонил руку к заживающим рваным укусам. Мужчина долго думал о том, почему Вэй Усянь напал на него, долго вспоминал горячее дыхание на своей шее, долго сам дышал тяжело от осознания, что Вэй Усянь тогда смело забрался на его бедра, вытворяя непотребные вещи. Адепт кивнул на слова, поклонился и вышел из домика, напоследок угрожающе взглянув на Лань Ванцзи. Второй Нефрит, находясь в этой деревне, успел заметить, что ему здесь не особо рады. Адепты клана Вэй осуждающе, холодно или безразлично поглядывали на мужчину, но не выгоняли, предпочитая сначала выслушать своего главу, ведь все же этот незнакомец в белом принес их Старейшину, он спас его, да и самому Вэй Усяню, кажется, от его присутствия было легче, так что поспешных решений они не принимали касательно его. А вот с другими незваными гостями в фиолетовых одеяниях у адептов разговор был короткий. Их былая мощь, казалось, увеличилась в азарте во время атаки адептов ордена Юньмэн Цзян: верные ученики Вэй Усяня блистали своей ловкостью, скоростью и силой, на удивление превосходя мощь армии, куда большим количеством, чем они. Вэй Усянь не проронил больше ни слова, продолжая медитировать, более не обращая внимание на Лань Ванцзи, который продолжал недоумевать, глядя на мужчину. Но и лицо терять не хотелось, поэтому Второй Нефрит встал, поправив и без того идеально ровные белые одеяния, с едва слышимым шорохом вышел на улицу, встречаясь с несколькими парами холодных глаз, а красные ленты в волосах клана Вэй так и рябили перед взором.***
Старейшина не переживал по поводу своего бывшего шиди, который все никак не мог успокоиться, требуя аудиенции с главой, чуть ли не охраняя ворота. Он не подпускал других адептов из именитых орденов или тех, кто просто сгорал от любопытства, потому под самыми воротами клана Вэй едва ли не развели лагерь. Вэй Усянь сжалился над Цзян Ваньинем, который и правда после такого выглядел жалким, раз не понимая простых слов, все же пытался достать бывшего шисюна. Прошло всего три дня, однако Старейшина чувствовал во всем теле достаточно энергии и вполне контролируемую жажду, совладать с которой не составило труда. Лань Ванцзи еще не раз пытался связаться с ним, спрашивая о том, что могло поменяться за десять лет, как именно Вэй Усянь образовал Черное ядро и что теперь планирует делать. На это Старейшина лишь вздыхал, стараясь не размышлять вслух на свою больную голову, отправился в пещеру, но и там, внезапно назойливый, Второй Нефрит нашел его, а как оказалось, от мужчины так просто не отвертеться. — Раз уж Цзян Чэн не понимает по-хорошему, — перекладывая созданные несколько месяцев назад талисманы, пробормотал Вэй Усянь, — То мне все же придется выйти к нему и… я что-нибудь придумаю. А-Ли смотрела на своего учителя с нескрываемым любопытством. Наверное, в этом клане она была единственным «живым» человеком, воспроизводимым хоть какие-то эмоции, чем и помогла Вэй Усяню окончательно не повязнуть в собственных размышлениях. Девушка почесывала черную метку на лбу, задумчиво вслушиваясь в бормотания учителя, а затем начала разглядывать их нежеланного гостя в белом, который слушал учителя с такой внимательностью, словно ему и правда хотелось слышать все, что говорит мужчина. А-Ли уже давно проверила его на ложь, задавая всяческие вопросы, выслушивая скудные ответы, в основном ограничивающиеся одним «мгм». Девушка в мыслях усмехнулась, вспоминая, что и учитель Вэй был таким же, и судя по их редким взглядам, этих двоих многое в прошлом связывало. Блеснув своими белыми глазами в сторону выхода, девушка сползла с валуна, тихо вышла наружу, оставляя этих двоих одних и, кажется, краем уха уловила благодарное «мгм». — Вэй Ин изменился, — вдруг нарушил тишину Лань Ванцзи, с удивительной точностью попадая именно в ту тему, о которой Вэй Усяню говорить совершенно не хотелось. Он замолчал, сжимая в руке талисман с написанными киноварью символами, а затем взглянул на собеседника, пытаясь понять что у того на уме. — Ты прости за это, — Вэй Усянь кивнул на грудь мужчины, которая все еще была перебинтована, а затем отвернулся, почувствовав, как он вздохнул. — Думаю… я смогу понять. — Ты-то? Вэй Усянь не весело хмыкнул, отбрасывая талисман, а затем спрыгнул с камня, быстрыми шагами подходя к Лань Ванцзи, склонился перед ним, чтобы смотреть точно в глаза, поскольку мужчина сидел, а затем от всего сердца выплюнул: — Я теперь жить без тебя не смогу, ты понимаешь? В прямом. Смысле. Жить. А ты, получив все ответы, уйдешь как эти, — мужчина мотнул головой, в стороне которой предположительно находились ворота с небольшим лагерем адептом Юньмэна. — И плевать ты хотел на такого монстра, как я. Вэй Усянь отстранился, намереваясь уйти, но его схватили за руку, разворачивая к себе, а затем теплые золотистые глаза впились в наполненное горечью лицо. Пытаясь рассмотреть что-то, Лань Ванцзи прикусил внутреннюю сторону щеки, сжал руку сильнее, а мысли его пробегали от одной к другой, создавая в голове хаос, отчего она, казалось, закружилась, или все дело в том, что они с Вэй Усянем были настолько близко, что делили воздух? — Лань Чжань, — на секунду мужчине показалось, что он вернулся на десять лет назад, где не было никакой облавы на Старейшину Илин, где не было смертей, крови и боли. Где был лишь задорный, энергичный и такой родной Вэй Усянь с его широкой, обворожительной улыбкой во все тридцать два. Вэй Усянь вздрогнул, когда крепкие руки схватили его за талию, прижимая к себе, а затем он уткнулся куда-то в ключицу, от которой исходил соблазнительный аромат сандалового дерева, который не выветрился и месяц спустя, словно это был… родной запах Второго Нефрита. Коснувшись носом выпирающей ключицы, проведя его кончиком по бархатной коже, задевая бинты, Вэй Усянь шумно вздохнул, приоткрывая рот, но останавливая себя, стараясь сдерживаться, попытался освободиться, но ему не дали. — Вэй Ин может сделать это. Всегда. Лань Ванцзи закрыл глаза, чувствуя, как мужчина в его объятиях всхлипнул, а затем он почувствовал резкий укол боли в районе шеи, но это не вызвало сильного чувства дискомфорта или отторжения, а наоборот некую мазохистскую радость от того, что Вэй Усяню после этого станет легче, что его щеки снова приобретут нежно-розовый оттенок, который можно будет сцеловать, наслаждаясь родным теплом. Второй Нефрит буквально чувствовал, как тело в его руках воспряло духом, потеплело, расслабилось, обнимая в ответ. По шее пробежали мурашки от касания горячего языка к коже, он обвел каждый миллиметр того, где отпечаталась кровь, слизывая ее до последней капли, жадно забирая все себе, а затем Вэй Усянь простонал, а Лань Ванцзи почувствовал огонь внизу живота, разлившейся лавой переходя к тому, что Лань Ванцзи клялся держать в узде. Вэй Усянь поднял голову, всматриваясь в собственное отражение в золотистых глазах, а затем поддался вперед, лизнул нижнюю губу мужчины, а полуулыбка коснулась его лица. Лань Ванцзи вздрогнул всем телом, электрический разряд прошелся по каждой косточке, а перед глазами заплясали искры. В голове сразу же всплыл один случай, когда Второй Нефрит нарушил свою клятву о самоконтроле и сцеловал все возмущения нежных губ Вэй Усяня на охоте, глаза которого были так удачно закрыты пеленой черной повязки. Неописуемое чувство эйфории преследовало мужчину ночами, заставляя того краснеть, сжиматься до предела, представляя Вэй Усяня и его реакцию, а затем незаметно прокрадываться к купальням, смывая все свои грехи. Лань Ванцзи отшатнулся, широко раскрыв глаза, смотря на Вэй Усяня, который слизывал с уголка своих губ остатки крови, больше напоминая дикого кота, а затем сжал подол своего ханьфу, да так, что затрещала ткань. — Благодарю, — кивнул Вэй Усянь, оставляя ошарашенного мужчину в пещере.***
Встречаться со своим бывшим шиди совершенно не хотелось, как и разговаривать с ним тоже. Одно его лицо навлечет на Старейшину острые воспоминания о той самой роковой ночи, о собравшейся боли, о шидзе. Вина за произошедшее преследовала мужчину до сих пор, наседая, не давая тому и шагу ступить. Он лишь радовался, что все эти десять лет не спал как обычный человек, но радость тут же пропадала, поскольку кошмары нашли как себя проявить. Ветреная погода никуда не шла в сравнение с начавшимся ледяным, отрезвляющим дождем. Вэй Усянь стоял возле пещеры, подняв голову, закрыл глаза, позволяя каплям опуститься на его лицо, будто надеясь, что он сможет растаять под напором ливня. Чувство холода пришло к нему неосознанно, внезапно, так, словно незваный гость ворвался к нему домой. Вэй Усянь пошатнулся, принимая сей факт: он может чувствовать, ему холодно. Вернувшиеся на круги все краски мира огорошили неготового к такому Старейшину, он прижал свои руки к груди, прислушиваясь к горячему сердцебиению, которое растормошило засохшие легкие, наполнило тело былой жизнью, показывая, что прямо здесь и сейчас Вэй Усянь реален, он существует, он не фантом. Горячие губы постепенно охлаждались из-за дождя, но теплое дыхание воссоздавало пар изо рта, который мужчина не видел уже очень давно. Он несколько раз подул на руки, с расширенными глазами всматриваясь в них: покраснели. Подушечки пальцев покраснели! Запахло сыростью, травой, озоном и чем-то приятным, сладким — цветами. Как давно он не чувствовал эти родные запахи, запахи детства… — Лань Чжань, — прошептал Вэй Усянь, смотря в сторону деревни, куда и направился Второй Нефрит, чтобы принести еды. — Спасибо тебе. Простояв так до тех пор, пока не застучали зубы, Вэй Усянь вошел в пещеру, стряхивая влагу с волос, которая успела впитаться, выжимая кончики прядей. Оставляя мокрые следы на камне, Вэй Усянь подошел к озеру, которое славилось своей особенностью сохранения тепла пещеры в летние сезоны. И несмотря на приближающуюся осень, Старейшина принимал только эти источники, хоть до этого момента ему не нужно было мыться. Содрав прилипающее к телу ханьфу, Вэй Усянь избавился от неприятной сырой ткани, оставляя лишь ленту в волосах, а затем с блаженным стоном опустился в воду, беспокоя гладь, отчего камни на дне замерцали, отбрасывая блики в разные стороны стен. Ему нужно время, еще немного времени, прежде чем встретиться с Цзян Чэном. Они договорились так: после полудня откроются массивные черные врата с табличкой «Вэй»; у главы ордена Юньмэн Цзян будет шанс воочию узреть Старейшину, поговорить с ним, и Вэй Усянь надеялся на более благоприятный исход. Опустив затылок на камни, мужчина закрыл глаза, то и дело шевеля кадыком, облизал мокрые губы, согревая их горячим языком. Он и правда давно не чувствовал этого: тепло не только чужого, но и своего тела. Когда послышались неторопливые шаги в пещере, Вэй Усянь не сдвинулся с места. Это не могла быть А-Ли или другие ученики, так что, скорей всего, это вернулся Второй Нефрит, звякая чем-то, когда его ноги наступали на неровности пещеры. Вэй Усянь лишь открыл глаза, встречаясь с золотистым взглядом, рассматривая его лицо вверх ногами, а затем протянул руку. В неудобной позе было трудно дотянуться подола верхних белых одежд, но мужчина умудрился зацепить их двумя пальцами, оттянуть, а затем усмехнулся, наблюдая за тем, что Лань Ванцзи совсем не против его баловства. Второй Нефрит поставил поднос с чашей супа и несколькими клецками на камень рядом с озером, а затем присел возле головы Вэй Усяня, взял в руки его лежащие длинные пряди и стал перебирать их, натирая второй рукой мыльным корнем, слушая приятное мурчание от мужчины, который прижался к камню ближе, чувствуя спиной его прохладу. Плавные, ненавязчивые движения дразнили кожу затылка и шеи, опускаясь к крепким плечам, слегка похлопывая по покрасневшей коже, а затем Вэй Усянь простонал громче, заставляя Лань Ванцзи сглотнуть. Он слегка отступил, пододвигая поднос, намекая, чтобы мужчина вылез и приступил к еде, но Вэй Усяню было слишком лень это делать. Он перевернулся, теперь упираясь о камни грудью, невольно заставляя взгляд Второго Нефрита опуститься на бледно-розовый шрам и выделяющиеся на молочной коже алые соски, которыми мужчина незаметно потирался о камни, прикусывая губу, совсем не обращая внимание на еду. — Понимаю, что тебе это не обязательно, но лучше снова начать привыкать к еде, — хрипло произнес Лань Ванцзи, открывая крышку, пуская по пещере аромат свежесваренного супа. — Не стоило, — усмехнулся Вэй Усянь, — На праздные вечера меня все равно приглашать никто не станет, лучше ты поешь. Вэй Усянь убрал с глаз мокрые пряди, заправляя их за ухо, а затем положил подбородок на скрещенные руки, принимая такую огорченную и одинокую позу, что у Лань Ванцзи сжалось сердце. Кто знает что пришлось испытать Старейшине в одиночку, рядом с ним никого не было, никого, кто мог бы защитить, обнять и сказать, что все будет в порядке. Вэй Усянь был один, он привык быть один. Не осознавая, что сейчас у Второго Нефрита на уме, мужчина протянул бледные руки к нему, провел кончиком пальца по щеке, спускаясь к уголку губ, обведя его ломаной линией, остановившись на подбородке, слегка опуская лицо к себе, всматриваясь в золотистые глаза. — Тебе не нужно оставаться подле меня, ты волен делать что захочешь, — прошептал Вэй Усянь с таким выражением лица, словно скрывает какую-то важную тайну. На самом же деле мужчина просто пытался понять Второго Нефрита и все его действия, реакции, то, что он от него хочет. Они не были настолько близки, чтобы внезапно десять лет спустя он так старался находиться рядом. Что Лань Ванцзи хочет? Какова его цель? А может этой цели и нет? Вэй Усянь не только мужчину не понимал, он и в себе перестал узнавать что-либо. Что за странные реакции организма на Второго Нефрита? Все дело в тяге теперь только к его крови? Но была бы вина жажды, Вэй Усянь не хотел бы сейчас прижаться голой грудью к груди мужчины, почувствовать его сердцебиение, прикоснуться кожей к коже, слиться с ним воедино. Старейшина хрипло вздохнул, отодвигаясь от мужчины, а затем взял в руки чашу супа, наигранно приподнимая уголки губ. — Надо, так надо.***
«Я стал переваривать человеческую пищу, это определенно прогресс. Помимо этого у меня проснулись вкусовые рецепторы, обоняние и чувство голода. Черное ядро неизменно.» Закончив писать, Вэй Усянь встал с нагретого места, сворачивая трактат, закладывая сверток к другим, а затем вышел из пещеры. Он успел высохнуть как раз вовремя, наступил тот самый период времени, когда ему придется столкнуться лицом к лицу с Цзян Чэном, человеком, который наверняка проклинал его не раз, ходячим напоминанием о прошлом. Но теперь Вэй Усянь был не один. Когда мужчина вышел к своим адептам, они все как один встали в шеренгу, поклонились, а затем пропустили своего главу вперед, предупреждающе поглядывая на сопровождающего его Лань Ванцзи. Старейшина бросил мимолетный взгляд на мужчину, который кивнул, а затем они двинулись к открывающимся воротам, которые, словно прочувствовав напряжение, разъехались с каким-то гулом, врезаясь в колонны. Сидящий на коне Цзян Ваньинь впился глазами в знакомый силуэт, пытаясь рассмотреть что-то особенно новое и необычное для него, но, кажется, Вэй Усянь не изменился от слова совсем. Длинные волосы развевались из-за сильного порыва ветра, соединяясь с волосами Второго Нефрита, красная лента приземлилась на крепкое плечо, закрывая ключицу, выглядывающую из-под черного ханьфу. Однако, неизменным хоть и оставался он сам, но его лицо не выражало каких-либо эмоций, словно это был не сам Вэй Усянь, а его статуя, которую принесли к главе клана Цзян как подношение в знак воссоединения братских уз. Цзян Ваньинь покачал головой, развевая странные мысли, а затем, не спускаясь с коня, приблизился, напуская на лицо всю свою грозность. — Вэй Усянь, — сквозь зубы процедил мужчина, чувствуя, как Цзыдянь на пальце стал угрожающе потрескивать, напоминая о себе. Мужчина тихо шикнул, замечая, что бывший названный брат был безоружен. Старейшина кивнул, намекая, что услышал его, а может просто вспомнил о жесте приветствия, а затем сам сделал шаг вперед, продолжая позволять Второму Нефриту находиться подле себя. Цзян Ваньинь состроил недовольную гримасу, более недовольную, чем обычно, а затем спрыгнул с коня, намереваясь одним движением схватить Старейшину за ворот и хорошенько его встряхнуть, но был внезапно остановлен теми, кто добровольно не пошел по пути меча — учениками Вэй Усяня. Они молниеносными движениями появились перед мужчиной, загораживая своего главу собственными телами, а из их рук вязкой пылью развевалась темная мгла, предупреждающе сверкая, словно говоря: еще один шаг — и мы выпустим ее. — Что ж ты не сдох от искажения Ци в свое время? — зло плюнул Цзян Ваньинь, отстраняясь от учеников, метая гневные молнии в сторону бывшего шисюна. Вэй Усянь ничего не ответил, что уже довольно непривычно. Он спокойно стоял на своем месте без тени улыбки и каких-либо других эмоций, отчего Цзян Ваньинь на секунду растерял весь свой пыл, огорошенный такой реакцией. Это точно тот самый Вэй Усянь? — Это все, что глава клана Цзян хотел сказать? — прошипел один из учеников с темно-синими глазами, которые готовы были вот-вот заморозить всех, принадлежащих ордену Юньмэн Цзян. Цзян Ваньинь сжал руки в кулаки, продолжая пялиться на Старейшину, сам того не осознавая, отступая назад. Это… это было правдой? То, что Вэй Усянь изменился до неузнаваемости? Мало того, что он ступил на путь тьмы, потянув за собой и других, но и сам являлся больше не человеком? Демоном? Бессмертным духом мщения? — Кто ты, черт возьми?! — вырвалось у мужчины так жалостливо, что он мысленно дал себе пощечину за такую слабость. Картинки прошлого, весьма хорошего прошлого, врезались в голову, со страшной силой прорывая черепную коробку: вот они приехали на обучение в Облачные Глубины, где неплохо проводили свою веселую юность, вот они уже подросшие сражаются спина к спине во время Аннигиляции Солнца, вот они стоят перед воротами Пристани Лотоса, веря в отличное будущее. Они прошли через многое, повидали многое, ощутили многое, и все это было вместе, все это они пережили вместе. — Вот и поговорили, — хрипло отозвался Цзян Ваньинь, разворачиваясь, но его внезапно остановило спокойное «Цзян Чэн». Не радостное «Цзян Чэн!», не печальное «Цзян Чэн…», а простое, холодное, до мурашек пробуждающее похлеще ледяного ливня. Глава клана Цзян обернулся, разрешая своей боли выйти наружу, приоткрыл рот, но ни одного даже сиплого вздоха не вырвалось из горла, он как-то беззащитно скрестил руки на груди, словно намереваясь приобнять себя, чувствуя, как покраснели глаза. На него смотрел не его названный брат. На него смотрел человек, познавший смерть, боль, отчаяние, прошедший сквозь вязкую тьму, обрушавшуюся на его тело — искореженное под гнетом тысячи стрел, пропитанное ржавой кровью, сросшейся с костями и намертво оставив на его коже запах металла. На него смотрел человек, чьи глаза пустыми красными бликами не отражали ничего, кроме огня, кинжала и кубка, наполненного кровью. — Теперь ты понимаешь, — словно успокоившись и удостоверившись в чем-то, кивнул Вэй Усянь, а затем развернулся, сжал руки в кулаки, зашел обратно за ворота, которые с громким хлопком закрылись и кроме холодных глаз адептов клана Вэй, Цзян Ваньинь не видел ничего.***
Странная встреча, странный день, странная жизнь. Вэй Усянь лежал в озере, окунувшись целиком, позволяя воде забраться в уши, в нос, щекоча, пожигая, но не причиняя другого вреда вроде утопления. Мужчина сквозь толстую пелену услышал тихие шаги, вынырнул, раскрывая рубиновые глаза, обрамленные длинными, черными ресницами, всматриваясь в белый силуэт, который на фоне света снаружи казался ангелом, спустившимся с небес, чтобы просветить темную голову Старейшины. Вэй Усянь вышел из воды, чувствуя, как бесцветные капли стекают по его обнаженному телу, а затем приник к широкой теплой груди, делая белую одежду мокрой, от этой мелкой шалости усмехаясь. — Ты простудишься, — произнес голос где-то сверху, на что Вэй Усянь лишь недовольно простонал, мягко покусывая открывшуюся кожу на плече, так как верхние одежды сидели свободно, норовя вот-вот спасть. — Ты же знаешь, что это невозможно, — пробормотал мужчина, закрывая глаза, прокусывая кожу, чувствуя, как сладкая теплая кровь полилась на его язык. Выдохнув, Старейшина прижался еще ближе, подталкивая несопротивляющееся тело к камню, заставляя мужчину присесть, а сам забрался на его колени, облизывая ранку. Шумное дыхание принадлежало не только Вэй Усяню, мужчина заметил, как Лань Ванцзи то и дело сглатывал вязкую слюну, вздыхал, а его сердце бешено билось о ребра, норовя вот-вот выпрыгнуть. Поэтому они оба встали, чтобы не делать ситуацию еще более неловкой, если бы не: — Скажи, Лань Чжань, пока меня не было, ты спал с кем-нибудь? Вопрос получился сумбурным, необдуманным, отчего Вэй Усяню бы прикусить язык и обвинить себя в том, что такие вещи не спрашивают, однако это сделал бы прежний Вэй Усянь. Мужчина приподнялся на носочки, понимая, что это было бесполезное действие, поскольку с Лань Ванцзи они были практически одного роста, разница в сантиметре, однако это помогло обвить руками Второго Нефрита за шею, приобнимая, горячо дыша тому в ухо, царапая острым клыком мочку. Лань Ванцзи замер, не смея что-либо сказать, чтобы не нарушить такое откровенное, но приятное чувство, теплотой растянувшееся внизу живота. Мужчина напрягся, аккуратно приобнимая Старейшину за талию, прислоняя к себе, а затем выдал тихое «нет», прежде чем дать себе разрешение на следующие действия. Лань Ванцзи впился в податливые алые губы, быстрым движением меняясь местами, усаживая Вэй Усяня на камень, вцепившись пальцами в его оголенные бедра, пристраиваясь между ними, не отрываясь от поцелуя. Старейшина простонал что-то непонятное, оттягивая нижнюю губу, случайно прокусывая нежную кожу, тут же посасывая из нее кровь, с наслаждением закатывая глаза. Он запустил ладонь в темные волосы, оттягивая длинные пряди, вцепился в белоснежную ленту, пропуская ее меж пальцев, поигрывая с тканью. Лань Ванцзи придвинул мужчину за ягодицы вплотную к себе, чувствуя его напряженное естество, а затем разорвал поцелуй, тяжело дыша, прикасаясь губами к виску, на котором бешено колотился пульс. — Наверное не стоило так… — Вэй Усянь вновь замолчал, стоило Лань Ванцзи снять верхние одежды, оттянуть бинты, ткань которых прилипла к образовавшейся корочке на ранах, содрал мешающуюся вещь, тем самым тревожа повреждение, оголяя грудь, к которой Вэй Усянь тут же приник, сцеловывая, слизывая выступающие капельки крови, блаженно постанывая куда-то в ключицу. В этот момент Лань Ванцзи просунул руку меж их тел, касаясь возбужденной плоти Старейшины, впервые чувствуя в своей руке чужое естество, размазывая природные соки по головке, создавая блаженный трепет в груди Вэй Усяня и стадо мурашек по позвоночнику. Выгнувшись, Старейшина прилег на камни, не замечая, как острые концы впились в кожу, зато заметил Второй Нефрит, который приподнял извивающееся тело под ним, подкладывая под спину Вэй Усяня свою одежду, а затем снова пристраиваясь меж разведенных длинных ног, хватая за лодыжку, целуя коленку. Вэй Усянь отдался ощущениям тепла, уже не понимая что вообще происходит. В голове был лишь пожар, созданный горящим водоворотом чувств и агонии, стремящейся прожечь его тело до костей, не оставив от него и пепла. Прислоняя окровавленную оголенную грудь Второго Нефрита к своей, Вэй Усянь втянул мужчину в еще один томительно-долгий поцелуй, вылизывая его рот горячим красным языком. Голод и шепот тьмы в голове прекратили свои деяния, оставляя его телу лишь чувство незабываемого блаженства и эйфории.***
Шум деревьев, создаваемый ветром, пугал рыскающих по округе темных зайцев, которые то и дело потряхивали лапками, словно боясь что-то заметить. Их самый опасный хищник наконец перестал охотиться на сородичей, чем вызвал у лесных жителей восторженный переполох, однако их вполне интересовала новая проблема, свалившаяся из неоткуда на мохнатые головы в лице странных людей на мечах, снующих туда-сюда с какой-то целью. Животные не перекочевали только из-за сочной, свежей травы и сытных запасов, заныканных по различным норкам, о которых они и сами уже не помнят. Ветер не утихал еще около недели, волнуя старые кроны деревьев, которые норовили свалиться, оглушая пространство возле себя. Вэй Усянь прямо сказал свое мнение, касательно помощи именитым адептам в сражении с могущественными духами, рыскающими по округе и уничтожающими все живое, но Вэй Усяню также было не выгодно, если эти самые адепты будут ошиваться на его территории, раздражая своим присутствием. Мужчина собрал совет из своих восемнадцати сильнейших учеников, цель которого была отправка на чужие земли. Вэй Усянь коротко разъяснял то, как стоит себя вести в подобных местах, что лучше говорить, а что нет, прекрасно понимая характер его учеников. Все они явно не были в восторге, что придется покидать родные земли, но их радовало то, что это временные трудности. Как только они разберутся с той тварью, покушающейся на земли других, то смогут зажить спокойно. Вэй Усянь прозвал это данью тем невинным адептам, погибшим от его руки. Старейшина сразу заявил, что не собирается иметь что-либо общего с теми, кто числился в группе по составлению плана облавы Старейшины Илин, на них мужчина даже не смотрел, считая заклинателей недостойными шанса коснуться рубинового взгляда. Черное ханьфу, красная лента, Черное ядро и красные глаза — лишь эти два цвета преследовали некоторых заклинателей в кошмарах, нагоняя вечерами панику. Эти истинные солдаты смерти с легкостью уничтожали темных тварей касанием длинных бледных пальцев и без единой эмоции на лице. Не создавая и звука, их группа прямиком двинулась в столицу с одной целью — уничтожить, только так Вэй Усянь сможет спокойно дышать при звуке имени своей шидзе, только так. Клан Вэй одержал бесспорную победу, не смотря в сторону восхищенных заклинателей, холодно отворачиваясь на их предложения пойти и отпраздновать это событие. Эти лицемеры обидели их учителя, они полные ничтожества. По временному возвращению в Гусу Лань, чтобы оставить там на сохранение часть своих трактатов, Вэй Усянь понял, что ему еще придется столкнуться со многими тайнами, разгадка которых ждет лишь его зова. Его и зова Чэньцин. Подходя к родным черным воротам, Вэй Усянь обернулся, прикасаясь к теплой руке Лань Ванцзи, понимая, что все это может немного подождать.