Грязь

Маленький Сого крутился и изворачивался, силясь разглядеть в отражении реки кое-что очень важное. Ему же не показалось? Точно не показалось, это ведь не налипшая грязь на внешней стороне левого уха? Слишком черная и неосязаемая для пыли, и слишком красивая для комка земли. Наконец, вывернувшись неестественно, ребенок смог прочитать: «Хиджиката». Это же фамилия, не так ли? Ему все еще не мерещится? Это метка его души. Метка того, кого вселенная посчитала достойным, чтобы он был нужен Сого. Другой вопрос, будет ли нужен сам Сого. Окита не раз слышал истории, когда пара, повязанная судьбой, в итоге не сходилась. Была страсть, была любовь, была нужда, была привязанность — но почему-то они не могли в результате примириться друг с другом. Сого не мог этого понять. Вселенная не делает ошибок, родственные души не могут любить и ненавидеть друг друга одновременно. Не могут. Сого лишь позже понял, что сам смог. Хиджиката ему понравился с первого взгляда, весь из себя загадочный, хмурый и молчаливый — он привлекал внимание, этого нельзя было отрицать. Сочные и стеклянные лазуревые глаза — такие колючие и дикие, что маленький Сого подумал, верно, судьба не делает ошибок. А потом он увидел, как на тернистого парня смотрит его сестра. Сого хотел возмутиться, хотел сказать: эй, не его имя у тебя на ключице, он мой! но забыл обиду и злость, когда перед ним возникло по тихому счастливое и светлое лицо Мицубы. Такая… искрящаяся. Вот так любят? Смотрят с теплой тоской, улыбаются неосознанно и робко перебирают складки на вороте юкаты? Маленький Окита смотрел на сестру и Хиджикату, понимая, что ему надо что-то сделать. В бунтующей душе смешались чувства, и мальчик, не понимающий, как теперь быть, не придумал ничего лучше, кроме как взрастить ненависть. Я буду презирать тебя, Хиджиката-сан. Я буду лучше тебя во всем, Хиджиката-сан. Я буду гладить и лелеять все твои промахи и пороки, Хиджиката-сан. Я буду ненавидеть тебя, чтобы однажды убить. Хиджиката-сан, моя сестра любит вас, несмотря на чужое имя, любит, потому что решилась на это сама, а я боготворил ваш образ, только прочтя метку на собственном теле.

Разве нужен тернистому демону сопляк вроде тебя, Сого? Разве нужен ему пацан, нелюдимый и едкий? Он нужен тебе, но ты не нужен ему.

У Тоширо на ребрах, с левой стороны, вкрадчивая надпись «Окита», и, встретив Мицубу, он думает: справедливо. Почему нет? Он пропитан чернотой до кончика хвоста, она же — алебастровое солнце для потерянных и заблудших душ. Он не может быть с ней — даже после ее признания — даже после того, как легкая юката смещается и немного оголяет ключицу, где читается «Хи». Тоши уверен, там его фамилия, иначе быть не может. Он не может запятнать ее. Он не может очернить солнце — иначе прощения ему никогда не заслужить. Сого стоит там и думает: идиот. твое имя на моем ухе. Но все равно видит, как теплятся холодные глаза, глядя на светловолосую девушку. Он тоже предпочел любить ее. Зачем судьба делает метки, если они все равно ничего не значат? «Потому что ей нравится делать всем больно», — отстранено размышляет Сого, под покровом ночи смазывая длинные волосы Хиджикаты медом. Почему же его ощущения двоятся? Он отступил, не сказал правды ни одному ни второму, решил выкорчевать дурацкую мальчишечью любовь и обожание, сам вскормил и вылепил ненависть. Потому что так лучше для них обоих. Почему же все равно у сердца так тяжело и душно? Тоширо заботится о нем, помогает и оберегает, но предпочел ее. Это справедливо, наверное, у Сого еще плохо с такими высокими моральными понятиями, но зато вот не вмешиваться в чужую жизнь он научился очень рано. Ненавидь его, чтобы не горевать. Сделай ему больно, чтобы передать как больно тебе. Говори ядовито, чтобы с языка ненароком не сорвалось нечто важное. Хиджиката предпочел ее, но не подпустил к себе. Даже думая, что они родственные души, он сказал «нет». Тернистый отверг душу, чтобы завтра утром научить Сого ловить мотыльков. Вселенная не делает ошибок. Судьба знает, кого свести и когда. То, что люди покидают друг друга, лишь горькая недосказанность о деталях. Сого говорит: все это не имеет смысла. Вселенная отвечает: вероятно. Когда проходят года и идеальная защита выстроена, когда все вокруг меняется и Сого теперь отлично понимает, что значит «люблю ненавидеть» и «ненавижу как люблю», Мицуба умирает, сделав все потуги и старания брата плохой шуткой. Он, капитан первого отряда и лучший мечник Шинсенгуми, стоит перед постелью мертвого человека и просит прощения. Он раскаивается, признается в своих детских грехах — только сейчас понимая, что он завравшийся придурок — и молит о последней сестринской помощи. Услуги. В их мире, если по каким-то причинами один из пары умирает без чувств к своей половинке — или будучи отвергнут или еще много если — метка исчезает. «Хирако» стирается с ключицы Мицубы, ведь этого человека она так и не встретила. И не полюбила. Сого мало что видит сквозь слезы, но берет себя в руки. Он должен завершить паутину своей лжи. Он, наконец, освободится. Ему хочется верить в это. Чертово «Хи» он помнит лучше облаков над головой, а остальное приходится писать от себя. Трудно сосредоточится — за свой поступок он точно отправится в Геенну огненную — но так надо. Надо. «Хиджиката» — теперь выведено на теле трупа, и Окита громко ревет, падая на колени. Он похоронил их двоих, но мертвецом ощущает лишь себя. Хиджиката пришел попрощаться — убедиться — и видит свою фамилию. Он как-то флегматично читает свое имя снова и снова, отмечая это, но не обращая должного внимания на такие знакомые отточенные завитки. Он видит мертвую «родственную душу» и думает лишь об одном: «я присмотрю за ним». Кондо-сан ходит сам не свой несколько дней после официальных похорон старшей Окиты, твердя одно и тоже: нельзя оставлять Сого наедине с самим собой. Хиджиката, которому хорошо известны пристрастия садиста к драме и пессимизму, молча соглашается, но не видит смысла в таком назойливом контакте, ведь потерявшему сестру брату может хотеться побыть с самим собой в одиночестве, чтобы никто не маячил перед глазами или ушами. Ему нужно осознать и принять смерть Мицубы, а эти придурки слоняются подле капитана первого отряда, думая, что все делают правильно. Тогда главнокомандующий, внемля просьбе Тоши, отзывает самураев и просит Хиджикату не спускать с Сого глаз. — Он чувствует себя совсем одним, Тоши, если мы можем помочь ему пережить это — то мы поможем. — Ну почему же «совсем одним»? А душа? Он знает, что она есть, и когда они встретятся, то будут счастливы вместе мучить невинных смертных. Иной пары для короля садистов я не вижу, — говоря это, замком в четвертый раз не может попасть ногтем по колесику кремня на зажигалке. Руки отчего-то затряслись. — Тоши… Сого пустой, как и я. Хиджиката вскидывает голову, против мысли принимая виноватый вид. Кондо Исао из тех редких типов людей, что меткой не обладают — пустые. Судьба никого для них не нашла, пренебрежительно предоставив их самим себе. Даже связанные влюбляются в других — для пустых вообще все двери открыты. Но Тоширо никогда не думал, что Сого пустой. Почему-то не верилось в это. Просто… Почему вселенной так необходимо оставить Сого в одиночестве, наградив его талантом убийцы? Это такой извращенный намек? «Пошла в жопу, вселенная», — думает Тоши, подкуривая и кивком прося Конда-сана идти. Хиджиката подходит к молчаливо сидящему на энгаве Сого. Парень не обращает внимания, лишь громко выдыхает, когда темноволосый садится рядом — в прежней тишине — и продолжает курить. Они не говорят, не подкалывают друг друга, и один не пытается размазать мозги другого по тротуару. Это непривычно и странно, вот так быть просто рядом. Но так хорошо, что Сого забывает о своей многолетней игре в «ложь и ложь» и расслабляется, но ближе не двигается. Тоширо косит на него изучающий взгляд, видит измученное бессонницей и стрессом бледноватое лицо и ничего не говорит. Иногда не обязательно произносить звуки, чтобы разделить чью-то боль и тоску. Окита не уверен, но, кажется, дышать стало немного легче. Но грудь давит по-прежнему сильно. В неспокойном и чудаковатом Эдо объявилась новая проблема: зомби. И на этот раз не монобровные бесполезные старики, а настоящие безмозглые трупы. Разве что мозги не едят. Они вообще никого не едят — только убивают кто под гниющую руку попадется. При укусе зомби-вирус не передавался, он никак не передавался, но новые «лица» среди них все равно появлялись. Вывод — за ходячими мертвецами кто-то стоит. Шинсенгуми долгое время вело расследование, что тянулось неделями и ужасной головной болью, но информация капала по крупицам, пока Ямазаки, со своей наблюдательностью и проницательностью, не поймал с поличным подозрительного типа в черном, что пытался уколоть случайного прохожего. Шприц изъяли, прозрачную жидкость отправили на анализ, а подозрительного типа посадили на стул в допросной. Тип оказывается заикающимся трусом, готовым ради собственной шкуры продать отца родного. Почему не мать, как говорится? А мамочку он любит, а вот этого ушлепка пьянчужку, что притворяется папой — не особо. — Изн-начально мы р-работали в исслед-довательском цен-нтре, ис-скали лекарс-с-ство от сиф-филиса, но ч-что-то пошло н-не так, и ис-с-спытуем-мые нач-чали с-стан-новиться з-зомби. — ДА КАК ЧТО-ТО ПОДОБНОЕ МОГЛО НАСТОЛЬКО ПОЙТИ НЕ ТАК?! — орет Хиджиката, роняя сигаретный пепел на стол и швыряя собственный стул в стену возле подозреваемого. — Тише, Тоши, он ведь и так запинается на каждом слоге! — Кондо примирительно улыбается, доставая неизвестно откуда еще один стул. — М-мы ис-скали лекарс-ство, но, когд-да босс обн-наружил такое свойс-ство с-сыворотки, то… — Пустился во все тяжкие, собрав армию безмозглых сифилитиков, — закончил за преступника Сого, внезапно появляясь в допросной и фамильярно бросая отчет от разведывательной группы Хиджикате под нос. — Он вышел на новый уровень — теперь эти твари не просто тупо рвут и кусают все, что движется, они сохранили навыки, которыми обладали при жизни, и если кто-то из них раньше умел владеть мечом… — То владеет им и после смерти, — хмыкает Тоширо, добавляя про себя «блять». Дело о ходячих мертвецах приостановилось — пойманный террорист отказался сдавать своих, но информацию о том, чем они занимаются, выдал охотно, будто бы гордясь; может, не такой уж он и трус — и наступил какой-то очередной праздник, которых в Эдо как волосков на теле псины из Йородзуи. Сого вспомнил о ней по одной лишь причине — она крутилась перед взором, с хозяйкой на спине, и пыталась вгрызться в голову Кондо-сану. Главнокомандующий посчитал, что полиции нужно отвлечься от работы — как халатно и беззаботно, Кондо-сан — и потащил своих парней на городское торжество. Естественно, где есть выпивка и возможность урвать халявной еды, появятся главные бездельники и герои Эдо. Сого был не против — шум и веселье, что принесли с собой мастера на все руки, разбавили нежно-трепетную атмосферу. К тому же, не каждый день увидишь как Хиджиката носится за огромной белоснежной собакой, размахивая в разные стороны проклятым мечом. Неподалеку с победным видом стояла Шимура Отае, а рядом суетился брат, уговаривая сестру отозвать Кагуру и Садахару от покушения на жизнь вымирающего вида гориллы. Кондо, конечно же, громко опровергал подобные заявления, говоря, что его так просто не убить. — Значит, вы не отрицаете свою гориллью суть, Кондо-сан? — ухмыляется Окита, сидя на теплом покрывале с пиалой саке в руках. Солнце ненастойчиво касалось макушки, обесцвечивая и без того светлые волосы. Алые глаза разморены жарой и алкоголем, но чувство долгожданного отдыха приятно лилось по нутру, смывая все тревоги и волнения. А может, он просто пьян. — Окита-кун, не возражаешь? — из ниоткуда возник глава Йородзуи, как обычно ослепляя всех вокруг своими странными, но красивыми, серебряными волосами. Сого кивнул, дружелюбно предложив чистую чашечку для питья. Саката тоже кивнул, но уже в знак благодарности. Все-таки нашел — у Шинсенгуми, вы только подумайте! — где затариться бесплатной выпивкой, жук. Сого хихикнул себе нос, представив Гинтоки с большими тараканьими усами. И несколько пар колючих лапок. Взгляд дохлой цикады пришелся как нельзя кстати. Они говорили о чем-то отвлеченном и ленивом, наслаждаясь минутами спокойствия. Катастрофа перед глазами не трогала садистский дуэт, в отличии от нервничающих жителей, что пришли праздновать, а не спасаться от разъяренного демона замкомандующего и гигантской слюнявой псины. Время текло медленно, что не помешало сумеркам замаячить на горизонте. До темноты еще долго, но чувство опьянения и подступающая ночь будоражили организм, навевая приключенческие мысли. Капитан первого отряда настолько сильно погрузился в свои авантюристские задумки, что упустил момент реагирования на чужую реплику: — Окита-кун, у тебя на ухе какая-то грязь… Саката быстр — а может это Сого потерял бдительность и реакцию, слабовольно поддавшись хмелю — и бледные пальцы осторожно проходятся по кромке левого уха, слегка отгибая его для лучшего обзора. Глаза обоих расширяются как прохожие от Земли кометы. Сого ждет, что данна, как истинный собрат садист, непременно возьмет на заметку столь пикантную и ценную информацию, чтобы однажды использовать ее против Окиты. Шантаж — хорошее для них развлечение и быстрый способ получить желаемое. Но вместо всего этого Гинтоки возвращает себе прежний вид, убирая руку с чужого уха, и говорит: — Ох, эта грязь так сильно въелась, что мне ее не убрать. Не волнуйся, Окита-кун, я не скажу ей, что она прилипла к твоей коже, а то тогда ты точно не сможешь от нее избавиться. Сого облегченно выдыхает и отпускает напряжение, завладевшее гудящим телом. Хмель выветрился, будто его и не было. В благодарность Окита наливает Сакате еще саке, и они более не возвращаются к этой теме. Праздник продолжился в том же взрывном и радостном духе, а два садиста вышли на новую ступень доверия. Когда Зура заявляется на порог Йородзуи с криками о помощи, Гинтоки сначала думает, что у того как минимум меч в жопе, но все куда прозаичнее. Кто-то отлавливает членов Джои и превращает их в живые трупы. Кацура, как благородный и добропорядочный лидер, не может так все оставить, но одному ему справится никак — Элизабет взяла отпуск еще неделю назад, и теперь мотается по инопланетным курортам. Кацуре не раз приходили открытки с каким-то пьяным небритым мужиком, но Зура лишь радовался, что подопечная хорошо проводит время. Даже если ее на этих открытках нет. — Почему опять я? Сам разбирайся со своими ходячими мертвецами (далее пародия на Ходячих мертвецов), — Гин отворачивает голову в сторону и лезет мизинцем в нос. Котаро привычно не обращает на это внимания. — Но мне правда нужна твоя помощь, Рик, без тебя мне не отвоевать тюрьму от власти Губернатора. — Ты что несешь, придурковатый Шейн? Если я пойду с тобой, то обязательно потеряю жену. Ты только погляди, на мне ведь уже два ребенка! Хочешь лишить их матери, а?! — Я не Шейн — я Дэрил. — Вы двое, может, хватит? — Шинпачи отвешивает беседующим в серьезной манере самураям по подзатыльнику. Саката шипит и чешет голову, взъерошивая кучеряшки, внезапно загипнотизировавшие взгляд Кацуры. Черноволосый моргает и резко выдыхает. Гинтоки смотрит на него в упор и обреченно соглашается. Иначе он все равно не — хочет — может. Этот идиот еще влипнет в неприятности, и сереброволосому уже придется его выручать. Мелькающие морды верных делу самураев из Джои не удивляют Сого — он ожидал их увидеть, но все же неприятно — их бы посадить по хорошему, а так приходится кромсать бездумные трупы. Надо заметить, трупы — отнюдь не лишенные сноровки и опыта, двигались они также прекрасно и быстро, как при жизни, но одного им так или иначе не доставало — человеческой интуиции. Расправляться с мертвецами было муторно, они не подыхали во второй раз так просто, как в первый, к тому же это ужасно злило. Ямазаки что-то щебетал про «я почти вышел на их логово, мне нужно еще немного времени!» примерно две недели назад, и теперь Оките приходилось выкраивать ему еще немного времени, потому что «ну почти же, капитан!». Он мог бы под покровом такой славной и захватывающей ночи прокрасться к Хиджикате и сунуть его руку в миску с теплой водой, чтобы утром замком стыдливо прятал глаза от всех и обходил каждого встречного бочком. Такой забавный, честное слово. И ведь он до сих пор не поймал Сого за этой шалостью, думая, что организм его подводит и мстит за все хорошее и не очень. И пока тело Тоширо реагирует на воду, Сого мог бы понаблюдать за ним. Он мог придумать сотни красочных видов казней и пыток, и после просто уйти, оставив все в своей голове, где образы и идеи крошатся и трескаются, обращаясь в прах. Его до сих пор не отпустило после обнаруженной данной тайны, и теперь он чувствовал себя соучастником чего-то подлого. Одно дело было нести грех в одиночку, другое — с кем-то. Гинтоки, может, и не хотел такого «счастья», но вселенная не делает ошибок, а судьба сама решает, кому и когда встретиться. Саката не в курсе, что Сого натворил, не в курсе, что тот молчит уже столько времени, когда хочется кричать. Не в курсе, что Окита винит себя за неправильную любовь — ведь Мицуба любила так честно и искренне, а он лишь создал образ и подогнал под него встреченного Хиджикату. Подогнал, да стыда не ощущал. Ведь изначально Сого ждал чувства, а не человека. Чувство пришло раньше Тоширо, а сам Тоширо оказался таким, какой есть, и Окита принял его, потому что сам не был идеалом. Но тяга его была обречена, и он уничтожил ее заранее. Никого не спрашивая. Сого ведь всегда был взрослым мальчиком. Здесь, среди оравы тупых и стонущих трупов, король садистов ощущает себя в своей тарелке. Здесь нет Хиджикаты и вечного напоминания, что Сого успел похерить, даже не дав этому начаться. Утром в штабе Шинсенгуми гомон. Ямазаки обещал вернуться к вечеру с положительными вестями, а вот Окита вернулся недавно, довольный и пугающий. Весь в темной крови и ранах — незначительных, но выматывающих — с блеском в прищуренных бордовых глазах и блаженно-маниакальной улыбкой на губах. Хиджиката зачем-то подумал, что Сого выглядит посвежевшим. Замкомандующего цыкает и берется обрабатывать царапины от мечей сам — зачем? просто они всегда так делают. Даже Сого, мечтающий прибить Тоширо, без тени сомнений обеззараживает легкие ранения и накладывает повязки. Хиджиката порывается спросить, к чему тогда все эти выкрутасы, но прикусывает язык — если Сого так хочется, пусть, он странный, с этим смирились все. И сейчас, смывая мертвую и гнилую кровь мертвецов с крепких плеч, думает, что должен был быть рядом. На всякий случай. Сого не слаб — Хиджиката уверен, если бы садист взялся убить его по-настоящему, то место замкома давно бы отошло ему — просто Тоши привык находиться неподалеку и присматривать за активным парнем. Он обещал Кондо-сану когда-то давно защищать семейство из брата и сестры, что приютили их всех, и Мицуба ничем не отличается от Сого, он такой же Окита, как и… Хиджиката тормозит секунду, фыркая мыслям. Перед глазами встала своя фамилия на худой девичьей ключице со знакомыми завитками, которые Тоши и в этот раз проигнорировал. Наверное, он отвратительная душа, раз из раза в раз тянется к младшему Оките. С ним Тернистому подростку было комфортнее, пускай мальчишка и проявил свои садистские наклонности слишком рано — еще и непосредственно в его сторону — но Сого всегда знал, как увлечь и отвлечь, и тогда — в зависимости от проделок светловолосого — Хиджиката либо был взбешен из-за него, либо смеялся громко и от всего сердца. Когда Сого шикнул и легонько стукнул замкома по голове, Тоши понял, что слишком сильно прижал ватку к ране, из-за чего вновь пошла кровь. А в груди был такой подъем и радость, словно все так, как и должно быть. Столкнуться нос к носу с Йородзуей было… Да никак не было, эти придурки вечно в самом эпицентре околачиваются. Все это, конечно, путем «случайных» стечений обстоятельств Гинтамы. Пока Сого с интересом поглядывал кого там китаеза и очкарик втаптывают в кусты, Хиджиката в привычной пассивно-агрессивной менере выяснял, что здесь забыли эти бездельники. Кондо-сан же отдавал приказы на прочесывание местности. Старый заброшенный мост, который оставили по причине аварийного состояния, стал укрытием процветающей радикальной группировки, нацеленной создать побольше зомби-воинов и захватить власть в Эдо. Ничего нового. Даже какая-то скука одолела. Часть Шинсенгуми под предводительством главнокомандующего спустилась под мост — небольшое белое здание квадратного типа очень привлекало внимание — а другая осталась снаружи по обе стороны переправы, следить за обстановкой. Шинпачи вытягивает шею и смотрит вниз. Расстояние до воды приличное, да и течение — упадешь и сразу покойник. Напряжение хоть жуй, все на взводе и ожидают худшего. А так как они не ожидали напороться на полицию так скоро — Зура, вычесывая ветки и листья из волос, сейчас прятался в пролеске, пристально следя за мастерами на все руки. Маскировки он не захватил, и надеялся как-нибудь позже влиться в гущу происходящего, под «шумок». Гинтоки поглядывал в его сторону и спрашивал себя, нахрена вот он ввязался? «Все из-за нее, определенно», — вздыхает самурай, вытаскивая деревянный меч. Тут же, впрочем, мужчина куксится и думает, что началось все раньше, гораздо раньше. Зомби повалили один за одним — целые полка, и откуда, спрашивается, их столько?! Полиции пришлось вступить в бой, мертвецы заняли все места, где не было ноги живого человека, и разом все пространство моста оказалось под натиском трупаков. Гинтоки сказал своим не ступать на переправу — не ровен час и она обвалится, под весом стольких то тел, но воинов Шинсенгуми никто предупредить не удосужился, и те, отчаянно бросаясь в бой, напрягали подпорку, что завыла как металлический волк. Края моста задрожали и пошли трещинами. Сого видел это так же ясно, как чавкающего разорванными губами противника. Им бы уходить отсюда в срочном порядке, но если они двинутся все, зомби последуют за ними и они упадут прежде, чем поймут какой температуры вода. Ледяная, скорее всего. — Хиджиката-сан, Кондо-сан только что сообщил мне, что нашел главного и ему требуется помощь, чтобы поймать его: придурочный направился к тропе у начала моста. — Понял, ты..? — Я прямо за вами. Конструкция заходила ходуном. Сого соврал — ему не привыкать. Рация осталась в машине, и идти следом за Хиджикатой он не собирался. Никогда не шел, был только рядом, так что это проблемы Тоширо, что он не понял. Хорошо, что остальным можно просто приказать — те радостно бегут прочь от практически бессмертных мертвецов. Вот смеху то. Окита изо всех старается проредить ряды смрадных тел, выигрывая время товарищам, и лишь краем глаза видит, как рушится почти часть моста с одной стороны — и чуть позже с другой. Здорово, он добровольно остался один на один с ордой зомби, еще и Хиджикату спас — стареет он, что ли? Никак дурость подхватил от одного кучерявого демона. Минутку. Сого рубит очередную голову и видит перед собой Сакату, как ни в чем не бывало вскрывающего животы бывшим Джои. Ирония, господиблятьчертподери. — Данна? Что вы… — Помирать в одиночестве будешь, когда станешь бесполезным мадао, которого собственные внуки не будут навещать, потому что: «папочка, дедушка такой страшный, со всеми этими плетками и кожаными трусами в шкафу! А еще он воняет гориллой и сигаретами!», — Гинтоки отрезает жестко, вставая ровно и глядя на капитана первого отряда совсем по иному. Оките этот взгляд в новинку. От Йородзуи исходит волнами опасность. Если бы сердце и душа Сого уже не принадлежали одному демону, он бы с радостью отдал их этому. — Спасибо, данна. Их спасет только чудо, что вряд ли, и Сого отстранено думает, что погибнет также, как сестра — не найдя отклика от родственной души. Она не нашла, потому что не встретила. А он — потому что дурак. Их одежда давно окрасилась красным, ноги ныли и просили хотя бы секунды передышки. Они сражаются спина к спине, отбросив все человеческое. Демон и садист — гармоничная парочка убийц. Может, в этом все дело? Родственная душа не может быть одна. Загонять ее в единицу, значит поставить грубые рамки, а ведь душа — многогранна и многолика. Родственный — значит очень схожий, даже если вы слишком разные. Те, кто не могут принять многоликость душ — не способны построить что-то стоящее и долговременное. Нельзя кого-то подогнать под себя, нельзя быть с кем-то, просто потому, что так сказала судьба. Она лишь дала свет — этот человек тот из многих, кто сможет тебя понять, а что с ним делать дальше, решать тебе. Сого смотрит на далекого Хиджикату, и наконец принимает свое решение ненавидеть и любить. Оба чувства он сам выбрал, за них ему и отвечать. Потому что с Тоширо не может быть иначе — он ведь грешник, старающийся исправиться. А данна… он его тоже понимает. И та китаеза. И Кондо-сан. И те, кто близко к нему — они все понимают его, и каждый по своему, и каждый прав. Теперь понятно, откуда взялись люди без меток — их не надо было тыкать носом хоть в кого-то, кто бы их понял. Они справляются прекрасно и без этого. Сого не сдерживает улыбки. Он будто прозрел. Хорошее настроение перед смертью — разве это не то, к чему стремятся все? Он по-детски хочет поделиться этим с Гинтоки, но вместо этого тот сам кое-чем с ним делится. Также случайно, как почти недавно Окита. И даже в том же месте. Пыльная кровь прилепила белые волосы к шее, открывая обзор на метку за ухом. Правым. — Эй, данна, у вас за ухом тоже грязь. — Я знаю. — А вы в курсе, что ваша грязь — политический преступник? — Если выбирать из наших грязевых пятен, то твое грязнее! К тому же воняет майонезом. — Согласен, но, данна, ваша грязь — идиот. — Согласен. Оба усмехаются и идут в новый бой. Зомби встают и бьют снова, а они, раз решили взять все в свои руки, не имеют права на отдых. За смертельным танцем двух лучших мечников Кацура наблюдает с замирающим восторгом — как и тысячи раз до этого — и невольно шепчет: Широяша. Тот самый демон, которого он однажды полю… Зура трясет головой, отбивая отточенную атаку бывшего союзника и фантомная боль режет по легким. Здесь, на земле, мертвецов почти не осталось, и теперь они расправляются с «живучими» остатками. Котаро старается не отходить от детей Гинтоки, следя за ними краем глаза. А лидера Джои и впрямь не заметили, несмотря на то, что тот сражается почти посреди других полицейских. Враг моего врага, наверное. Кацура постоянно отвлекается, и как результат — шелк черных волос в последний раз обнимает шею и падает вниз. Кацура смотрит на них, потеряв лицо, и забывает о защите. — Кацура-сан! Осторожнее! — Шимура дергает его в сторону, пока Кагура с громким «КАРЛ!» в прыжке сбивает с зомби мягкую голову. — Вы в порядке, Кацу… Шинпачи смотрит на новоявленное каре самурая и его блеклое выражение лица, понимая, что лидер Джои ни черта не в порядке. — Ваши волосы… — Волосы отрастут! — вдруг вопит Котаро, смеясь сквозь слезы, что для Шинпачи выглядит как истерика. — Кто это сделал, скажи мне, я буду иметь в виду такого отличного парикмахера, пока…- Зура встает на ноги и поднимает меч, кровожадно скалясь, — пока буду по кусочкам отрезать его ***** и ****! — ЧТО ВЫ ТАКОЕ ОТРЕЗАТЬ СОБРАЛИСЬ, ЧТО ЭТО ДАЖЕ В ФАНФИКЕ ЗАПИКАЛИ?! — Шимура держит воина за плечи, оттягивая назад. Скоро Шинсенгуми его заметят, и тогда вспыльчивый террорист попадет под общую раздачу вместе с зомби. Парень продолжает тянуть самурая, невольно притягиваясь взглядом к шее лидера Джои. «Арэ? Это что? Метка? Прямо возле кромки волос. Арэ? Такие знакомые иероглифы. А? Почему? Неужели это…» — Шимура громко орет, отпуская из захвата черноволосого, отчего тот теряет равновесие и падает. — Вот же ленивый старик! И ничего не говорил нам! Кацура-сан, вы могли бы и поделиться, раз этот бездельник не удосужился! — Ты о чем, Шинпачи-кун? — Кацура потирает ушибленный подбородок, морщась. Спертый вонючий воздух неприятно холодил оголенную шею. — Я о метке. Гин-сан не говорил, что вы родственные души. — Я пустой, у меня нет… Что? Кацура теряет дар речи, распахнув удивленные глаза. Грудину сдавило большим вдохом. — Только не говорите, что не знали о метке, — парень смотрит на воина с легким снисхождением, как сморят взрослые на нерасторопных детей. — Где она? — Вы серьезно… Кагура выхватывает катану лидера Джои и ломает ее на две части, под возобновившийся вопль Зуры. — ЛИДЕ-Е-ЕР! — Смотри, балбесина, — Ято ставит лезвия под углом, делая зеркало, чтобы самурай смог увидеть и прочесть собственную метку, о существовании которой действительно не знал. Он ведь… Он всегда носил длинные волосы, да и мысль искать связь с кем-то на шее ему в голову не приходила. «Саката». — Не может быть. Он ведь сказал, что… Кацура вспоминает при каких обстоятельствах Гинтоки сказал ему, что его душа умерла. Во время войны, проводя освободительные походы, они разбили лагерь подле спасенной деревни, и кто-то пустил слух, что Широяша нашел здесь связанную. Все из-за глупого недоразумения. Саката нашел метку давно. Еще в детстве. Еще до Шое-сенсея. Правое ухо. Неудобно, зато скрыть — проще простого. И вот, во время сражения с аманто, кто-то из товарищей увидел огрызок черных иероглифов, складывающихся в "цура", когда Саката взъерошил мокрые от пота кучеряшки, и сболтнул другому, а тот третьему, и до четвертого дошли уже совсем иные вести. Так Гинтоки узнал, что, оказывается, здесь находится его душа, и должен непременно ее показать остальным. Широяша глядел на Кацуру и не знал, смеяться ли ему или что вообще? Но пришлось подыграть, ведь за столько времени он так и не смог сказать Котаро о связи, а раз и тот молчит, либо это все же другой Кацура — сомнительно — либо его метка в месте, где увидеть нельзя. Гин подумал только о волосах, но не стал углубляться в размышления. Его эта связь не беспокоила, ведь Зура, хоть и дурак, все же отличный воин, верный товарищ, понимающий друг и хороший человек. Гинтоки не стал торопить судьбу, и просто был с осознанием, что Кацура Котаро — заядлый приверженец традиций и бусидо самурая, его пара. Такой несуразный, драматизирующий и серьезный — в какой-то момент Саката поймал себя за улыбкой, пока они слушали у костра очередную историю Сакамото. Сочинял ли их кучерявый или правда «было дело как-то», неважно — с ними всегда было весело и уютно, будто вокруг не было мертвых друзей и войны. Белый Демон смотрел на утонченного и сильного Кацуру, чувствуя жгучий огонь в районе желудка. Он надеялся, что это саке, но наваждение не прошло с наступлением утра и похмелья. Не прошло и мутировало во что-то, из-за чего Гинтоки не мог сказать Котаро «нет». Не мог принять его желание умереть красиво, ляпнув какую-то глупость, о которой сам уже не помнил, но она зацепила Зуру, а значит, все не напрасно. Не напрасно… Так ведь? Когда Саката ушел навернуть пару кругов по деревне, чтобы скоротать время, парни принялись обсуждать, кто же мог стать избранницей Белого Демона. — А если это парень? — вдруг говорит Такасуги. — Такое бывает редко, — отвечает кто-то. — Ну, а если? Чтобы ты вот делал, Котаро, если бы твоей душой оказался парень? — Шинске усмехается и смотрит с нервирующим прищуром. Кацура теряется на мгновение, ему нужно выдать что-то вроде… — Такого бы никогда не произошло — у настоящего воина не может в паре оказаться человек одного с ним пола, — говорит Зура, и как раз в этот момент подошел Гинтоки, уставший от бессмысленного хождения туда-сюда. Саката смотрит на Котаро и глаза наполняются непередаваемой дымкой, которой никто не смог дать объяснения. Кацура смотрит в ответ, чувствуя себя паршиво. Он сказал то, что от него ждали, но не хотел, чтобы сереброволосый это услышал. У него ведь… У Гина пара могла оказаться мужского пола — Зура бы стиснул зубы, но смирился — сам же!.. — и тогда его слова могли задеть друга, чего Зура, в свете многих событий, не мог допустить. — Так кто она, Саката? — Она умерла, — говорит Гин и идет дальше, поддерживая образ самурая в трауре и скорби. Так будет лучше для них обоих. Вселенная не делает ошибок. Судьба сама решает, кого и когда свести. Кацура оседает на землю, обескураженный. Значит, все это время Гинтоки знал и более того, ничего не предпринял и не сделал, потому что Кацура сказал, что… Зура обвиняет себя в идиотизме и с замиранием сердца следит за приобретенной душой. Не мог же он тогда сказать Шинске, что, будь у него метка или нет, с женским или мужским именем, он все равно уже любил Демона. Просто не хотел вставать между связанными истинными. А оказалось. Тоши сетует на себя за чрезмерную доверчивость к Оките, выкашивает небольшие остатки зомби и поглядывает за садистским дуэтом, решившим поиграть к героев. К хуям таких героев, если сдохнут. Только пусть посмеют. Оба. Детишки Йородзуи там с кем-то возятся, но Хиджиката не хочет идти к ним через все небольшое поле, предпочитая думать, как вытащить с «островка» двух идиотов. Он стоит окропленный плотью и болотной кровью, морщится из-за длинной раны от плеча до предплечья правой руки, сдерживает порыв расчесать ссадину на шее и переводит дух. Огонь зажигалки озаряет вымазанное в грязи лицо. — Мицуба была бы счастлива узнать, что ее младший брат вырос таким добрым и храбрым самураем. Да, наверное, она всегда это знала, — вдруг говорит Кондо, появившийся с главарем на плече. Демонический замкомандующего с вытянутым лицом смотрит на начальника, как ни в чем ни бывало держащим босса шайки, на которую они угробили пару месяцев спокойной полицейской рутины. Тоширо привычно пробегает по нему глазами, отмечая несерьезные травмы и тут… — Кондо-сан…вы в порядке? У вас кровь… — А? Где? — Исао вертится, разбрызгивая кровь из задницы с катаной, и Тоши резко его останавливает, прося не крутиться больше. Меч пружинисто дергается и замирает в своем первоначальном положении. Хиджиката не может перестать думать, правильным ли решением будет его вытащить. «Но кровь же и так идет? И почему он не замечает? У него в прямой кишке меч торчит! Это как с тем сном про сопли? Я сплю? Нет… Тогда какого черта?!» — Тоширо тянется к катане, и та загинается в другую сторону. «ЧЕГО?!» — замком роняет сигарету. Лезвие вновь распрямляется. Тогда Хиджиката идет на хитрость и меняет тему. — Кхм… Мне показалось, или вы назвали короля садистов «добрым»? — во время реплики мужчина пытается схватит меч, но тот с завидной ловкость извивается, и крови из задницы главнокомандующего становится еще больше. Кондо смеется. — Конечно, добрый, он ведь ее брат, а значит, тоже Окита, — странным тоном говорит Гори-сан, перехватывая босса группировки покрепче. «Тоже Окита» — засело в голове замкома, и мысли забегали как крысята. Меч в анусе Кондо перестал его заботить, появилось кое-что важнее… В памяти всплыли иероглифы своего имени на бледной ключице, и завитки, такие вялые и тонкие, которые он уже видел. И видит постоянно, когда Сого сам пишет отчеты и доклады, а не заставляет делать это кого-то из подчиненных. Хиджиката смотрит на потерянную сигарету среди плешивой травы, и не понимает. Не понимает, как все так в итоге обернулось. У меток нет особенности шрифта — они будто все сошли с конвейера, и были такими идеальными, что лучший каллиграфист не смог бы повторить. У метки Мицубы были чертовы завитки. Тоширо прямо сейчас может представить, как Сого выводит их. Господи. — Зараза. А меня даже не потрудился спросить, — бурчит замком, и, как потерянная сигарета под ногами, поворачивается к обрубку моста, где его душа рискует собой снова. Снова. Он всегда хотел Сого защищать. Он не любил его как названного «младшего брата» или как-то иначе, он просто чувствовал, что хочет его оберегать — ни больше ни меньше. Они оба росли, и, как оказалось, выросли и чувства. Желание уберечь стало невыносимым, но замком ощущал это ко всем в Шинсенгуми, так что не делал акцентов. Но Окита всегда был рядом — это стало привычно. Он всегда хотел его убить — это стало привычно. Но оба действовали не всерьез — Сого не бил в полную силу, иначе, Тоши знает, он бы давно перегнил в своем гробу, а сам Хиджиката никогда не злился по-настоящему — Сого такой какой есть. Менять его глупо. Хиджиката не говорит вслух, но все время, что они знакомы с Окитой, он боится налажать и потерять его. Ведь Сого так старается — даже сейчас. Молча встает на защиту ублюдка-Хиджикаты, и Тоши понятия не имеет, как долго это длится и сколько раз садист-капитан прикрывал ему спину на самом деле. Сого все решает сам: сам решил отойти и дать сестре любить не истинного. Сам смирился с тем, что истинный его не примет. Сам все время метался от «ненавижу» и «скажи, что просто будешь рядом». Сого такой взрослый мальчик, Хиджиката и не понял, как это случилось. Если кто-то спросит, любит ли замком короля садистов, то тот лишь посмеется. Глупые вопросы — они ведь давно семья. Мицуба была Окитой, и Хиджиката ее любил, но не подпустил и сказал «нет». Если бы признавался Сого, Тоширо не уверен, что смог бы ответить так же. Просто с этим мальчиком, насквозь пропитанным чернотой, такой понятной и знакомой — Хиджиката чувствует родство и комфорт. В Сого ему портить нечего. Тот сам его извратил и не дал измениться в праведника, чтобы смыть грехи. Сого словно говорил все это время — мне плевать, какой вы, Хиджиката-ублюдок, просто будьте рядом, боже. И Тоширо вновь хочется хохотать, как утром, когда ватка впилась липким поцелуем Оките в ребро. Но если этот болван сдохнет здесь, Тоши так ему и не всыплет за сокрытие правды и страданий в одиночку. Зомби теряют численное превосходство, и наконец поспевают вызванные Кондо вертолеты. Могли бы на следующий день прибыть, чего уж. Саката располовинивает еще одного, падая на одно колено. Силы почти оставили измученное многолетними сражениями тело, которому хочется поскорее уйти на покой, судя по всему. Левая нога страшно ноет и пульсирует, есть ощущение, что у него там половина костей теперь в сеточку. В затылке шумит и бьет маленькая версия барабанщика из Queen, кровь залила пол лица — из-за нее веки одного глаза слиплись. Отчего-то правая рука все хуже слушается, не потому же, что из нее торчит обломок меча? Сознание путается. Жутко хочется пить и завалиться спать. Еще не поздно повернуть назад? Ох, а вокруг вода. Гинтоки прикусывает губу, возвращая трезвость разума и вовремя блокируя выпад мертвеца. Рядом возится Окита, и выглядит он не лучше. Зато он хотя бы на двух ногах. Мысль снова ускользает и Саката с немым удивлением видит как накреняется мир. — Данна! — Сого подскакивает и с натяжкой ловит самурая, встряхивая того. — Эй-эй, решили раньше меня с Богом поболтать? Не выйдет, вставайте в очередь. — Окита-ку-у-ун… Ты в другой очереди — на беседу с Дьяволом. Капитан хмыкает, помогая сереброволосому встать. — Вертолеты. Если хотим отложить беседу с внеземными существами, надо пробиться к вертолетам, — Сого часто дышит и щурится, примериваясь к спустившимуся летательному аппарату. Подкрепление не может открыть огонь, но может их подхватить и вытащить с этого блядского острова гнили и смерти. К тому же мост вновь начинает опасно скрипеть и дрожать. Йородзуя приходит в себя и помогает очистить путь до края переправы. Их все равно прижали — разбег не взять, а вертолет ближе подойти не может. Сого запыхался и устал, ему осточертело биться с теми, кто умирать не хочет, как бесконечная рулетка в ожидании выстрела. И вдруг — стало совсем не больно. Сого опускает меч и стеклянным взором таращится на торчащую из груди руку с обломанными пальцами. Хиджиката перестает слышать крики и шум от лопастей. Он видит, как судорожно наклоняется мостовой островок и часть зомби падает в воду. Рядом о чем-то орет Кондо-сан. Но Тоширо уперто продолжает смотреть на опадающего Окиту — с новым аксессуаром в виде ебанной мертвецкой руки в одном из легких. Того ловит Саката — в долгу не остался — и пинком отшвыривает наглого трупака, возомнившего себя ниндзей. Мост продолжает крениться, и Йородзуя, не придумав ничего лучше, кричит подмоге «ловите!» и бросает им Сого, как мешок с углем. Хиджиката и Кондо дергаются, будто это они должны ловить, но парни в вертолете их опережают — и капитан оказывается в безопасности. Почти мертвый. Гинтоки прыгнуть следом не успевает — мост рушится, и Широяша летит в реку вместе с мертвецами. Все как в стремном фильме без спецэффектов замедленной съемки. Моста нет. Гина нет. И все в одно мгновение. Кондо старается не терять уверенности и раздает приказы и наставления, и Тоши хотел бы соответствовать, да взгляд никак не отцепится от вертолета, что направился в сторону Эдо — минута промедления и спасать капитана Окиту будет бессмысленно. Преступники направлены в отделение, тяжело раненные эвакуированы в больницы. Остальные — кто был в состоянии ходить и не собирался блевать внутренностями через каждые два шага — остались искать Сакату. Хиджиката подумал, что, будь Сого здесь и будь он в сознании, тоже порывался бы пойти, на что замком строго бы брякнул, что с дырами в легких не бегают. Не дышат. Не живут. Исао отрезвляюще хлопает подопечного по спине и просит не хоронить Сого раньше времени. — Он еще нас переживет. — Не сомневаюсь. Они рыщут уже час, и, честно, Кацура начинал отчаиваться. Прежде, чем сереброволосый самурай потерял опору под ногами, Кагура и Шинпачи уже поволокли его в сторону реки, чтобы, если что, не столкнуться с полицией. Когда же опорная колонна рухнула и Гинтоки вместе с трупами упал в воду, Котаро чуть не кинулся следом. Шимура попросил воздержаться от самодеятельности, и предложил разделиться. «У тебя умные дети, Гинтоки», — думает Кацура, шаря в темноте взглядом. Река шипит, пенится, рычит. Зура беспокоится, кусает изнутри щеку и бежит. Где-то час. Если Сакате удалось выжить в таком течении и с такими ранами, то от них же он скончался где-нибудь на берегу. А Кацура никак не может его найти. Гинтоки всегда мог, и всегда приходил вовремя. Почему Котаро так не может? — Черт, — Зура рвано дышит, спускаясь по очередному извилистому склону. У этой гребанной реки так много ответвлений, как ему… У глухого мелководья, где поток не такой быстрый, и свалено наводнениями множество деревьев, в воде лежит сереброволосый самурай, тихий и будто искусственный. С этого места Кацуре не видно, вздымается ли спина, а подойти и узнать — страшно. Гинтоки лежит лицом вниз, такой умиротворенный и спокойный, что Зура не решается рушить это мгновение. За столько лет битв и потерь, скорби и боли, печали и отчаяния — разве не заслужил воин покоя? Кацура мягко садится на колени — прямо в воду — и делает вдох. — Гинтоки… Ты сможешь меня простить? Я… был тогда молод и глуп. Я боялся. Мне казалось, скажи я тебе о чувствах, ты никак не ответишь, а этот слух про твою пару… Мне не хотелось думать, что кто-то будет с тобой только потому, что имеет твое имя у себя на теле. Этот человек ведь совсем тебя не знает! А я знаю. И то, что я знаю — с меткой или без — меня восхищает и притягивает. Я был одурманен Демоном, но в итоге привязался к человеку. Кацура мягко гладит мокрые волосы, глотая слезы. Саката не шевелится. — Я был уверен, что самураю не положено любить кого-то своего пола, и все равно самозабвенно смотрел на тебя каждый раз… Каждый раз. Простишь ли ты меня, Гинтоки? — Прощу, но сначала вызови скорую помощь, — Гин открывает не слепленный спекшейся кровью глаз и улыбается лишь им. — Она уже здесь, — Котаро дергает легонько самурая за ухо, выдыхая. — Ладно. Тогда ты прощен, — кряхтит Саката, пытаясь приподняться, но безуспешно. — Черт подери, Зура, я думал, что коньки отброшу, пока дождусь твою нерасторопную задницу. Ног не чувствую!.. В противовес словам, Гинтоки поднимает тяжелую голову и косо ухмыляется. Из взгляда пропадает дымка. Кацура помогает своей душе подняться и опереться на себя. — Ты идиот, Зура, — вяло бормочет самурай, роняя голову на голую шею Котаро. Кажется, здесь раньше были волосы? — Знаю. Я не Зура — я Кацура, — лидер Джои улыбается и стискивает ладонь на чужой талии сильнее. — Знаю. Шинсенгуми притворились, что понятия не имеют, кто это такой тащит Широяшу практически на своем горбу. Когда Кацура подводил Гинтоки к карете скорой помощи, полицейские отчаянно сильно отворачивали головы в стороны, громко восклицая, что это чудо, что полуживой Саката Гинтоки сам вышел из леса. Приходить в себя было так тяжело, что Сого бросал эту идею раз десять. Во сне было прохладно и хорошо. Там, кажется, говорила сестра, он слышал ее мягкий голос и бежал к нему, желая поскорей упасть от изнеможения в объятия. С другой стороны, где его звали живые, была огромная сеть из лжи, которую он не хотел распутывать. На самом деле, он говорил себе, что готов понести наказание за молчание, но на деле — нет. Он не хочет. Сого хочет, чтобы ему вновь было восемь, чтобы мир ни на что не делился, чтобы люди были либо только злые, либо только несчастные — других мальчик не знал. Была такая простая жизнь, где ему не приходилось делать ровным счетом ничего. Только радовать сестру и сносить гордое одиночество. Он был так свободен, а метка на ухе приносила только любопытство и будоражила фантазию. Он был ребенком, и многого от него никто не ждал и не требовал. Потом случился Кондо-сан со своей харизматичной улыбкой. За ним пришел Хиджиката со своим бродячим и раскаянным видом. За Хиджикатой пришла непрошенная взрослость, где восьмилетний мальчик решил пожертвовать всем ради сестры. Здесь, в темноте, где сестра о чем-то рассказывает, он чувствует себя вновь свободным. Ему обязательно возвращаться? «Не заставляй его терять так много Окит», — говорит голос сестры, и Сого театрально вздыхает, но подчиняется. С охотой. Он не планировал умирать до того, как отправит Хиджикату на тот свет перед собой. Этот Тернистый заслужил умереть со знанием, что кто-то дорогой ему остался на этой стороне, и не нужно вновь и вновь кого-то хоронить. Не нужно считать ушедших. Не нужно оставаться одному. Сого готов уйти после, готов вручить Тоширо такой маленький подарок. Готов сделать так, чтобы Хиджиката перестал рыть могилы. Всего одна услуга. Я убью вас, Хиджиката-сан, а затем пойду за вами. — Очнулся, засранец? Надо поговорить. — О, нет… кажется, я снова слышу, как меня зовет сестра… — ЭЙ! Ты кого там слышишь, сволочь?! Только попробуй после всего этого так просто отделаться смертью! — …Что? Говоришь, идти к тебе, и прихватить вяленого кролика?.. Хочешь устроить пикник?.. — Э-ЭЙ! КТО БЫ ТЕБЯ НЕ ЗВАЛ, ЭТО НЕ ТВОЯ СЕСТРА! СОГО! СОГО, БЛЯТЬ! — Да… Я вижу мангал, Ямамото-сан, мне помыть шампуры? — НЕ МОЙ НИКАКИЕ ШАМПУРЫ! ЯМАМОТО-САН, СКАЖИТЕ ЕМУ НЕ ТРОГАТЬ ШАМПУРЫ! Сого открыл глаза и посмотрел на взъерошенного Хиджикату. — Ругаться будете? Меня бить нельзя — система вентиляции легких в моем теле приобрела новое оборудование. — У тебя сердце останавливалось два раза во время операции, если это как-то повлияло на твой мозг, то бить бессмысленно — там нечего вправлять. — Очень мило, что вы считали, Хиджиката-сан, специально, чтобы меня носом ткнуть? — Покажи. Окита пытался придать усталому лицу еще большую серость, но, кажется, за три недели комы он достаточно выспался и набрался сил - календарь на стене красноречивее помятого Тоширо у постели. Почти. — Меня руки не слушаются, давайте сами. — Где? — Левое ухо. Хиджиката наклоняется и дышит смрадным никотином в губы Сого, из-за чего тот кривится. «Хиджиката» — без особенностей почерка. — Мог бы и сказать. — Мог. — Но не сказал. — Не сказал. — Ты все повторять будешь? — Буду. Тоширо выпрямляется и смотрит испытывающе. Окита не выглядит виноватым. Не выглядит извиняющимся. Он выглядит заебавшимся. Хиджиката решает оставить расправу на потом. А пока, можно просто быть рядом. Рядом — и это справедливо. Грязь всегда найдет грязь — и это тоже справедливо.