Я — Учиха Итачи

Чем больше проходило времени с той ночи, тем лучше Саске понимал, что за всем этом стоит нечто… большее. Он наблюдал за взрослыми, прислушивался к слухам, откровенно подслушивал и со скрипом зубов осознавал, что никто ни с чем разбираться не собирается. Расследование той ночи заглохло столь же резко, как и случилось произошедшее. А после прекратились и разговоры, так, шепотки гражданских, да пожирающие взгляды сверстников. Будто и не было никаких Учиха. Не было ни красноглазой полиции, ни маленьких соклановцев, ни массовой резни… деревня будто и не заметила никакой пропажи. Официально, конечно же, во всем обвинили спятившую на силе Итачи. Саске в этом даже не сомневался. Вот только почему-то поймать такую опасную и сумасшедшую куноичи, что совершила громаднейшее преступление против деревни, никто в Конохе не пытался. Хокаге не высылал никаких отрядов на ее поиски — это Саске знал точно, нагло подслушав пьяные разговоры-рассуждения Ино-Шика-Чо. Надежда найти в деревне что-то, что прольет свет на случившееся и причины ухода Итачи, незаметно угасала. Приходило понимание, что если и есть хоть что-то, то это надо смотреть в секретных архивах, куда попасть он сможет разве что с получением статуса АНБУ или личного разрешения Хокаге. Что, конечно, не грозило ему в ближайшие лет восемь — Саске не считал себя настолько гениальным, чтобы пройти по пути Итачи. Единственное, что немного заставляло смириться с таким сроком — это искренняя вера в невиновность Итачи и то, что она не могла уйти просто так. Да, нее-сан открыто сказала, что сделала то, что сделала, по своему желанию в идиотском стремлении силы, дала ему направляющий пинок и вроде как цель для жизни, но… Итачи не могла уйти из деревни, не оставив ему ничего. Это же нее-сан! Умная и предусмотрительная нее-сан. Она бы обязательно оставила какую-то подсказку, зацепку, хоть что-то, что немного прояснит ситуацию. Не говоря уж о том, что Саске до сих пор не верит в то, что она не позаботилась о его дальнейшей жизни, оставив его совершенно одного, без возможности следить за его жизнью и безопасностью. Нужно только найти это «что-то». Сердце совсем по-глупому перестает биться, когда Саске замирает в коридоре, глядя на приоткрытую дверь рядом со своей комнатой. Спальня нее-сан… вот только если Итачи действительно хотела убедить его в своей дурацкой лжи, она бы ни за что не оставила ему послание в своей комнате. Сжав зубы крепче, он мотает головой и, сделав усилие над собой, поворачивает в совсем другую сторону. Если бы Итачи-нее хотела убедить его и при этом что-то оставить, она бы замаскировала это под послание родителей. Кабинет то-сана выглядит так, словно ничего не изменилось, словно тот вот-вот переступит порог, приподнимая бровь и глядя на застуканного у стола сына с вопросом и усталостью, а сам Саске сейчас опять виновато отведет взгляд, втайне жадно пожирая глазами запретную комнату… То-сан терпеть не мог, когда они с Итачи заходили сюда без причины. Если бы не собравшаяся пыль на полках и беспорядок на столе, Саске наверняка бы снова задумался о том, что все случившееся лишь страшный кошмар. Громко выдохнув и хмуро покосившись на приоткрытое окно, он чуть качает головой и первым же делом заглядывает на стол, осторожно присаживаясь на кресло то-сана, придирчиво перебирая разворошенные ветром бумаги и всматриваясь в знакомый ровный почерк до рези в глазах. Отчеты, отчеты, отчеты… поставки на оружие, какие-то счета, снова отчеты… и всё — бумаги из полицейского участка. Саске хмурится, заглядывает дальше, но не видит ничего нового. Не видит вообще ничего по клану. А ведь раньше то-сан не брал так много работы на дом, предпочитая разделять дела клана и полиции… Прикусывает изнутри щеку, миг сомневается, напряженно вслушиваясь в звуки дома и шебуршания Наруто внизу, а после глубоко вздыхает и просовывает руку под низ кресла, быстро находя спрятанную там когда-то проволоку и впервые с мрачным весельем подумав о том, что то-сан однозначно не одобрил бы таких навыков. И, уж тем более, не одобрил бы его знакомства с теми, кто и научил его этому. Правда, каа-чан и Итачи наверняка бы повеселились, узнав обо всех обстоятельствах его знакомства с гражданскими мальчишками, дружбы в пару дней и вынесенных из этого выводов и умений. Привычно просовывает ее в замочную скважину ящика стола и парой ловких движений вскрывает замки один за другим. Осторожно прячет проволоку обратно, открывает ящики и разочарованно вздыхает. Счета, счета, счета… отчеты, отчеты, отчеты… Откинувшись на спинку кресла, Учиха на миг задумывается, а затем бросает пристальный взгляд на противоположную стену. Чуть хмурится, стучит пальцами по столешнице, раздумывая над повисшим вопросом, но все-таки сдается и направляется к картине с одиноким чахлым деревцем на берегу озера. Вообще-то, он не должен об этом знать, но… Саске рос очень любопытным ребенком и еще давным-давно облазил весь дом, отыскав многочисленные сладкие заначки нее-сан, припрятанные вещи родителей и даже позабытые кем-то до них пустые тайники. Глубоко вдыхает, прижимая ладонь к деревцу, пускает краткий импульс своей чакры, а после тихого щелчка облегченно выдыхает и сдвигает картину в сторону. И шумно выдыхает, с трепетом глядя на знакомый огромный свиток и неуверенно касаясь старой бумаги кончиками пальцев. Он так охотился за ним пару лет назад… даже почти успел заключить контракт, невесело улыбается Учиха, вспоминая, как нее-сан по чистой случайности застукала его в кабинете то-сана и, смертельно перепугавшись, впервые отчитала по всей строгости, заставив пообещать не заключать призыв как минимум до получения генина и разрешения сенсея. Ведь это так опасно. Его чакросистема была недостаточно развита, чтобы пропускать через себя количество, достаточное для призыва. Не говоря уж про то, что при заключении контракта его необходимо скрепить не только кровью и отпечатком чакры, но и пройти испытание самого призыва, которое редко обходится без травм даже у взрослых и опытных шиноби. Родителям Итачи, конечно же, ничего не сказала. Нее-сан часто прикрывала его шалости и помогала избежать наказания, даже не читала нотаций сама, но вот ее разочарованный взгляд бил, на самом деле, гораздо сильнее, чем любые слова каа-чан или то-сана. Сейчас бы он не отказался пойти даже на такую беспросветную глупость как заключение контракта, если бы знал, что это хоть как-то поможет найти Итачи или заставит ее вернуться в деревню. С горечью скривив губы, Саске на миг косится вниз, прислушиваясь к чужому шебуршанию и сдавленному бурчанию, а после прячет свиток призыва в рюкзак. Даже если он не собирается его пока подписывать, оставлять в пустом доме одну из ценных техник своего клана он ни за что не станет. Шумно выдохнув, Учиха с сомнением смотрит на пару толстых и исписанных до конца тетрадей, но все же бережно убирает их в рюкзак, решив заняться ими уже в доме Шикамару. Быстро пролистывает отчеты, ведомости по миссиям, счета, договора на поставки другими кланами… — Саске? — в проем заглядывает Наруто, заставив вздрогнуть от неожиданности, резко отшатываясь от бумаг. Саске пару мгновений смотрит на удивленного Узумаки, делает глубокий вдох-выдох и приподнимает бровь, делая вид, что ничего не произошло. — Я, кажется, что-то нашел, — он машет перед своим лицом каким-то белым листком. И воодушевленно продолжает болтать: — Ничего непонятно, но это было на кухне и тут куча каких-то цифр и букв! Наверняка секретный-пресекретный шифр, какие-нибудь координаты или… Что «или» Саске слушает уже фоном, забрав листок у Наруто и нахмурившись, изучая его. Последовательность казалась такой знакомой… и незнакомой совершенно. — Это банковский счет, — обрывает он спустя минуту мечтательно рассуждающего о тайниках с крутыми техниками одноклассника. Наруто заметно скис, разочарованно пробурчав: — И всего-то?! У-у-у, лучше бы это были крутые техники, с помощью которых можно стать самым сильным шиноби! Фыркнувший Саске уже было собирался воспользоваться любимой присказкой нее-сан, когда он начинал ныть о новых приемах, и сказать про то, что не техники делают шиноби — шиноби, когда замечает просвечивающий отпечаток чернил. Чуть хмурится, поворачивая листок и застывает, глядя на ровный почерк каа-чан с лаконичным: «Живи, Саске». И от этого воздух в груди застревает, заставляя сердце биться часто-часто. Глупая, глупая нее-сан… — Где ты его нашел? — сдавленно шепчет он, не поднимая глаз на внезапно притихнувшего с возмущениями Узумаки. Тот пожимает плечами, как-то неловко перекатывается с пятки на носок и почти неразборчиво бурчит что-то о холодильнике. Каа-чан часто оставляла там деньги и список продуктов, вспоминает он и криво усмехается, сжимает листок в ладони и убирает его вслед за бумагами в рюкзак. — Продолжаем поиски, — с вновь проснувшимся азартом произносит Саске, еле заметно улыбаясь. Они умудряются за оставшиеся пару часов облазить весь дом, но все, что Саске посчитал хоть сколько-нибудь стоящим внимания — это переворошенная комната Итачи, словно она в спешке что-то искала… или кто-то искал, что не нравилось ему гораздо больше. И мутные бурые разводы в ванной, от которых они оба с Наруто побледнели. Саске криво усмехается, сидя на лестнице и крутя в пальцах маленькую фотографию их семьи, найденную на полу в комнате нее-сан. Зашифрованного послания все-таки не было. Признать это получилось легко, ведь теперь он знал, что Итачи все-таки постаралась позаботиться о нем. Вот только глупая, глупая нее-сан явно позабыла о том, что не выходящая из Конохи каа-чан физически не могла оформить счет в каком-либо банке помимо коноховского. А этот явно был другой… конечно, банк Конохи снимал средства и с других отделений Страны Огня, но вот оформить его тут? Он качает головой, обводя пальцем лицо нее-сан, и вдруг замирает. Или же она считала, что Саске не обратит на это внимания… не захочет обратить внимания, поправляет сам себя Учиха, пряча резко заледеневшие пальцы в карманы вместе с фотографией. От мысли, что нее-сан считает сейчас, что он верит в ее глупый обман и ненавидит ее настолько, что не обратит внимания на такую очевидную подсказку, внутренности скручиваются в ледяной узел. Ведь это… это многое меняет! Тем более, для нее-сан. Саске смотрит пустым взглядом в воздух, кусает губы и чувствует, как в груди сворачивается клубок ненависти к тому, из-за кого все это случилось. Ему не нравятся его вспыхнувшие подозрения, ему не нравится незнание о том, что с нее-сан, ему не нравится незнание о случившемся… почему, ну почему это случилось именно с их кланом? С их семьей? Он часто-часто дышит, до боли сжимает челюсти и искренне хочет, чтобы ничего этого не происходило. Вот только вся проблема в том, что оно уже произошло. От мрачных мыслей его отвлекает какой-то нечленораздельный звук в коридоре. — С тобой все в порядке? — с сомнением интересуется Саске и хмурится, когда в ответ ему донесся сдавленный голос Наруто, уверяющего, что все прекрасно. Нахмурившись, он встает с верхних ступенек, заворачивает за угол и с легкой озадаченностью смотрит на зависшего у их семейных фотографий Узумаки, что пялился на них с крайне завороженным видом. Саске хмурится, складывая руки на груди и искренне недоумевая, что того так заинтересовало. — Наруто? От голоса, раздавшегося совсем рядом, Наруто подпрыгивает, шарахается в сторону и неловким взмахом руки сносит пару рамок со стены, тут же торопливо поймав одну из них. Тихо ругнувшийся Саске умудряется не дать упасть остальным, а после поднимает раздраженный взгляд на Наруто, что смертельно бледнеет, бросает косой взгляд на пойманную фотографию и тут же заливается густой краской. — Осторожнее, Узумаки! — сквозь зубы шипит Саске, бросая на него мрачный взгляд и забирая их с Итачи фотографию. Тот только смущенно ерошит волосы и угукает, старательно отводя глаза. Недовольно фыркнувший Саске только сжимает губы в тонкую линию, бросает последний взгляд на закрытые двери и спускается вниз. И все-таки интересно, что это сейчас было с Узумаки? *** Рассеянно прикусив кончик карандаша, я откровенно задумалась. Я искренне обожала тему с иллюзиями и запутыванием разума противника, с удовольствием применяла их в реальности, но… вся проблема гендзюцу была в том, что его легко можно прервать. Если понять, что это гендзюцу, конечно. И если тот, кто его наложил, не являлся истинным специалистом в иллюзиях, что, учитывая потенциал Итачи, не являлось такой уж проблемой. В перспективе, по крайней мере. Беспокоило меня больше другое. Гендзюцу не наносили физический вред. И считались не сильно опасными — на что, если честно, и вовсе плевать, мне же лучше, если противник будет недооценивать мои способности, но… гораздо большая проблема гендзюцу в том, что они действительно больше служили для маскировки, создания ловушек и отвлечения противника, чем реальным оружием, которым можно нанести какой-либо вред. Была у меня, конечно, мысль, что не все так просто — взять, для примера, хотя бы Какаши, который валялся в больнице до тех пор, пока не пришла Цунаде, сумевшая помочь ему восстановиться после Цукиеми Итачи, но эта же мысль подкидывала подозрение, что все дело именно в Мангеке. И использовать его постоянно на своих противниках… нет уж, я не хочу ослепнуть к двадцати. К тому же, я так и не выяснила насчет его влияния на свой разум, а спятить раньше древней старости также не являлось моей целью. Вообще, гендзюцу — это влияние на все чувства противника путем проникновения своей чакры в его организм. А чувствительность и осязание — это ведь нервная система… да в принципе, это всё нервная система. Меня искренне интересовала мысль, мелькнувшая на одной из тренировок с Джузо — убрать чувствительность противника, поменять его восприятие реальности и смертельно ранить до того, как он что-нибудь поймет. Это звучало… многообещающе, да. Набросав тело человека и основные узлы чакры, снова зависла. Погрызла кончик карандаша, постучала пальцами по столешнице… и крайне примерно добавила основные направления нервов. Хмыкнув, смерила взглядом получившийся набросок и довольно кивнула — все-таки увлечение анатомией в детстве и подростковом возрасте не прошло бесследно и хотя бы приблизительное местоположение органов-систем я помню. Больше и дальше, конечно, нет, но что-то в памяти да и осталось, все-таки с детства мечтала идти в медицинский на нейрохирурга… и пошла на строителя. Фыркнув, добавила столь же схематично кровеносную систему и с внутренним удовлетворением убедилась, что чакросистема крайне удобно вплетается между ними. Для полной убедительности стоило бы, конечно, отыскать какой-нибудь медицинский справочник — вдруг шиноби отличаются во внутреннем строении от обычных людей, но это уже дело завтрашнего дня. Или не завтрашнего… неважно, в общем, потом разберусь как-нибудь. Так… так-так-так… о чем это я? А, ну да, чувствительность. Нахмурившись, вспомнила об анестезии и загрузилась еще больше. А не будет ли это ощущаться как полное онемение тела? То есть, нужно убирать не всю чувствительность, а именно боль… если попадется мазохист — это схема однозначно не сработает, позабавленно фыркаю я, невольно вспомнив Хидана, и зависаю снова. Интересно, а если в гендзюцу полностью отключить какое-то из чувств? Или даже все, почему нет-то. В голову так и просились способности любимых близняшек Аро из Сумерек. Абсолютная боль и полное отключение всех чувств, хм-м-м… если сыграть на чувстве растерянности и страхах шиноби перед собственной беспомощностью… или даже усилить каркас этого гендзюцу, разобравшись с той, в которую я погрузила тогда Джузо, и умело переплести их основы, усложняя возможность вырваться из него… — Вот тут забыла узел чакры добавить и тут, — внезапно раздается над моей головой голос, заставив вздрогнуть. Уставилась на место, куда указывал палец с аккуратным маникюром, и на миг задумалась. — Они же даже есть не у всех, — произношу с вопросительной интонацией, однако машинально добавляю в рисунок новые детали. — Есть у всех, другое дело, что пользуются ими те, у кого аномально большое количество чакры, повышая циркуляцию и уменьшая нагрузку на остальные чакроканалы при высвобождении таких больших объемов. Для Узумаки и Сенджу, например, их использование — норма, но вообще это все индивидуально, — задумчиво поясняют мне, а после столь же бесцеремонно тыкают дальше: — Вот здесь скривила направление и забыла артерию, а вот здесь нервы сплетаются между собой… с чего такая заинтересованность, к слову? — чужой взгляд ощутимо уткнулся в мой затылок. Поворачиваю голову, встречаясь взглядом с задумчиво-заинтересованными змеиными глазами. Орочимару приподнимает бровь, выглядя невозмутимо, вот только от него почти физически исходит интерес, ожидание и еле уловимое напряжение. Мысленно хмыкнула и пожала плечами, ровным голосом объяснив: — Пытаюсь понять возможности влияния гендзюцу на чужой организм. В частности, на нервную систему. Глаза Орочимару заинтересованно вспыхивают, он как-то совершенно незаметно подается вперед, присаживаясь рядом, и весь его вид так и говорит: продолжай-продолжай, я внимательно тебя слушаю. Беззвучно фыркнув, задумываюсь — все-таки Орочимару был… достаточно скользким типом, чтобы делиться с ним своими идеями без всяких колебаний. К тому же, он вроде как истекает слюнями по моей тушке, искренне желая прибрать ее себе и всласть поизучать-поэкспериментировать. В каноне, конечно, здесь я подобных посягательств еще не замечала… но все равно: в свете такой вероятности делиться чем-то, что возможно поможет мне потом отбиться — глупо. С другой стороны… он действительно является гениальным ученым, что работает с техниками, чакрой, генетикой и ирьёниндзюцу. Он интересовался очень многим, а уж сколько знал… и если Орочимару выслушает и даст пару советов-пинков в правильном направлении, то это бы сильно ускорило работу. Да и насколько я помнила, гендзюцу он не особо увлекался… но мог придумать какой-нибудь способ противостоять этому прежде, чем я научусь его использовать. Ненавижу такие ситуации, когда и хочется, и колется. Вот просто терпеть не могу. И ситуацию нисколько не упрощало то, что в этой реальности они с Итачи в определенной степени… сблизились, пожалуй. Еще в деревне. Еще в то время, когда Итачи только вернулась с войны. Намного теснее, чем пара столкновений, показанных в каноне. И то, что она в принципе не ждала от него какого-либо удара — Орочимару слишком заинтересован в ней и ее потенциале. И в каком-то смысле увлечен наблюдением за ее развитием и становлением шиноби, чтобы позволить себе или кому-то еще прервать это интереснейшее занятие — следить за тем, в кого с возрастом превращается этот талантливый ребенок. Мысленно усмехаюсь. Могу поспорить, что если бы Орочимару к тому моменту не собирался уже уходить из деревни, он бы обязательно подстроил все так, чтобы стать сенсеем ее команды и наблюдать за чужими успехами в первых рядах. Такое увлечение немного… пугало, пожалуй. Даже несмотря на то, что он и в каноне увлекался собиранием-изучением-обучением талантливых детишек. Смотрю на терпеливо ожидающего Орочимару, еще пару мгновений разглядываю его лицо, но все также не могу уловить и капли враждебности или притворства. Ему действительно просто интересно. И, возможно, немного скучно, но сейчас он определенно оживился, предвкушая что-то любопытное. А еще слегка напрягся, словно хоть и не верил, но допускал возможность, что его пошлют куда подальше. Все-таки в этом мире своими разработками и техниками делились лишь учителя и ученики. Да и сама Итачи могла припомнить, что тот, с кем она когда-то сблизилась, оказался бесчеловечным экспериментатором, и закрыться, чтобы не оказаться втянутой во что-то подобное. Как же грустно, что на месте такой адекватной девочки оказалась не сильно здравомыслящая я. Все-таки я определенно несколько пристрастна… просто в силу личных симпатий. Люблю психов. Что ж, если я умру из-за этого разговора, на моей могиле определенно будет высечено: «Большая доверчивость — глупая смерть». — Я думала над возможностью убрать болевые ощущения гендзюцу, но решила, что провернуть это быстро и незаметно много сложнее, чем просто отключить все органы чувств… Орочимару чуть наклоняет голову, и на его лице читается явная задумчивость с интересом на протяжении всех моих объяснений своей задумки. Иногда он чему-то кивает, еле заметно хмурит брови или чуть усмехается — наблюдать за этим не менее интересно. — …или же, наоборот, усилить чувствительность настолько, что даже легкое дуновение ветра будет причинять невыносимую боль, — заканчиваю я с легким оттенком неуверенности. Все-таки, наверно, подобное уже несколько бесчеловечно, да? Хотя-я-я… в нынешних реалиях… Задумчивость в змеиных глазах сменяется позабавленностью. — Второе годится для устрашения или выбивания информации, но не для активного боя, — рассуждает саннин с оттенком веселья. И иронично добавляет: — Когда людям больно, они склонны кричать, а это весьма и весьма привлекает внимание… особенно, на чужой территории. — Заткнуть рот? — автоматом предлагаю я, задумчиво сверля взглядом нарисованную схему. Орочимару миг смотрит на абсолютно серьезную меня, а после смеется: — А ты знаешь толк в пытках, Итачи-кун! Фыркаю, осознавая, что брякнула вслух, и мотаю головой, переводя тему: — Чисто теоретически возможность такого усиленного влияния существует? — Ни разу о подобном не слышал, но почему нет? — пожимает плечами саннин. И с предвкушением: — Попробуем? — Сейчас? — я с сомнением смотрю на него. — А почему нет? — резонно интересуется в ответ он. Действительно, фыркаю я, глядя на оживленного Орочимару, и демонстративно оглядываюсь в поисках добровольцев, изображая задумчивое выражение лица. Орочимару в ответ только усмехается и смотрит на меня с такой… легкой снисходительностью. Говорящей снисходительностью. Доходит до меня быстро, и я откровенно пялюсь на него с недоверием и удивлением, не в силах по-настоящему поверить, что вот этот вот осторожный человек на полном серьезе предлагает сейчас поставить на самом себе эксперимент. То есть… как это? А потом я все-таки замечаю старательно припрятанные на дне чужих и таких притворно серьезных глаз энтузиазм и нетерпение и тяжело вздыхаю, осознавая, что ученые все-таки… такие ученые. Без тормозов. И терпения. И активирую шаринган. Орочимару даже не моргает, с искренним любопытством наблюдая за вращающимися томое и легко позволяя себя затянуть в иллюзию. Было даже такое настойчивое чувство, что если я замедлюсь, тот начнет меня поторапливать или и вовсе сам прошастает в гендзюцу. Не уверена, как он это провернет, но Орочимару все-таки являлся Орочимару — для него нет ничего невозможного. — Интересные ощущения, — делится он спустя пару мгновений, смотря вперед пустыми стеклянными глазами, в которых не было и намека на сознание. Как-то даже немного жутко, нервно дергаю плечом, морщусь и провожу перед его глазами рукой. Орочимару никак не отреагировал, и я, прищурившись, щелкаю пальцем рядом с его ухом. Ноль реакции. — Как будто находишься в пустоте, — продолжает он задумчиво. — Нет чувства тела, звуков или чего-то, за что можно зацепиться глазам — абсолютная тьма. Только собственное сознание. Задумчиво хмыкаю, пару мгновений сверлю его взглядом и осторожно касаюсь бледной руки, поднимая ее и беря в свою. Никакой реакции не последовало — Орочимару продолжал отстраненно-механически говорить вслух о своих ощущениях и пялиться куда-то вперед пустым взглядом. С интересом рассматриваю худые пальцы с застарелыми следами ожогов и тонкими шрамами, черные, аккуратно подпиленные ногти без единого скола лака, длинные запястья… Вздохнув, отпускаю чужую руку и для чистоты эксперимента подхожу к расслабленно сидящему безумному ученому, довольно болезненно ткнув пальцами под его ребра — проигнорировать подобное крайне сложно. И… ну в самом деле — не резать же его, чтобы проверить реакцию на боль? Хотя Орочимару бы наверняка меня понял и не стал ругаться, с тяжелым вздохом кошусь на него, а после резко замираю. Бросаю осторожный взгляд на его лицо, прислушиваюсь к окружающему пространству… и прикусываю изнутри щеку — мое любопытство точно загонит меня в могилу, осознаю с досадой, но сил удержаться нет. Тем более, никто об этом и не узнает, да?.. а я удовлетворю мучающие меня вопросы… и я решительно протягиваю руку, еле ощутимо прикасаясь к бледной щеке кончиками пальцев. Обвожу линию острых скул, твердого подбородка, а после делаю глубокий вдох-выдох и… да, касаюсь знаменитой фиолетовой подводки… …не подводки, поправляю себя и торопливо убираю руку, пряча ее за спину и вообще отходя на свое место, чтобы не продолжить ненароком лапать всяких тут искренне верящих в мою порядочность саннинов. Наивный. И отхожу я крайне вовремя — Орочимару моргает, возвращая взгляду осмысленность, и задумчиво шевелит пальцами, молчаливо что-то обдумывая. — Это было познавательно, — наконец, выдает он. И более оживленно, продолжая беззвучно постукивать пальцами по столешнице: — Ошеломляющие ощущения. И для шиноби, мало знающих о додзюцу, пугающие, я думаю. Отсутствует всякая взаимосвязь с телом — зрение, слух, обоняние, осязание… можно сказать, что в распоряжении остается только собственное сознание. Вырваться сложно, — с легким удивлением в голосе признает Орочимару внезапно. И тут же добавляет: — Но возможно. Если бы не ошеломление от потери всех органов чувств — это было бы и вовсе просто. — Следует добавить, что ты знал, что это гендзюцу, — откидываюсь на спинку стула, задумчиво прикидывая перспективы. — Знал, — легко соглашается Орочимару. — Однако это поймет любой, когда уймет панику и решит подумать головой. Особенно, если знает о возможностях шарингана. А знание, что ты в гендзюцу, уже наполовину ослабляет его действие и помогает вернуть контроль себе. Прозвучало крайне многозначительно. Крайне. Он же не… — И еще, — Орочимару улыбается, глядя мне прямо в глаза: — Чем больше времени проходит, тем слабее становится эта иллюзия сама по себе. Видимо, столь полный контроль над всеми чувствами все-таки не возможен на долгое время. Определенно стоит над этим поработать, Итачи-кун. …знает, осознаю я с замиранием сердца, одной только силой воли удерживая на лице невозмутимое выражение Вот я… вляпалась. Блять. Нет, все-таки на моей могиле будет выбито что-то про то, что любопытство ее сгубило. Или же облапанный саннин, оскорбленный в лучших чувствах? Хотя нет, Орочимару скорее потребует отдать плату за несанкционированное покушение на его тушку своей тушкой… От ответа, который явно ждали, меня спасают распахнувшаяся дверь и громогласное: — У нас миссия, мелочь! У тебя ровно десять минут, а после я потащу тебя на улицу за шиворот!