Я — Учиха Итачи

На непроницаемом лице Сасори появляется обвинительное выражение в тот же момент, когда дверь захлопывается, и он переводит тяжелый взгляд на Орочимару. — Не смотри на меня так, будто я придушил всех твоих скорпионов, — он с трудом давит желание закатить глаза и ни за что не признается, что на целое мгновение почувствовал капельку вины. Сасори издает полное невысказанного яда хмыканье и складывает руки на груди, согласно кивая: — Конечно, ведь ты их просто выпустил, — а после смотрит на него с тем же самым выражением и, помедлив, искренне признается: — Я не хочу ничего знать. Просто скажи, мне стоит беспокоиться? Орочимару моргает и совершенно бессовестно задумывается. В самом-то деле, если он вмешивается во что-то, то само собой стоит… И тут же мысленно кривится, осознавая. Естественно, что его напарник не стал бы интересоваться подобным, если бы не углядел что-то… Что-то. Выбивающее из понятия нормы для Орочимару, что уже совсем-совсем нехорошо. Хотя пока что его все устраивало, и он действительно не видел повода для беспокойства… Если, конечно, забыть о том, кто, собственно, сам Орочимару и то — что-что, а беспокоиться стоит кому угодно, но не самому ученому. — Нет? — предполагает саннин и не удивляется, когда Сасори вздергивает бровь самым скептичным образом из всех, что у него когда-либо удавались. Минуту Орочимару честно пытается его переглядеть и убедить в своей правоте прежде, чем тяжело вздохнуть, вновь мысленно посетовать на упрямство и внимательность некоторых кукольников и с крайней неохотой признать: — Возможно… немного? — Вот же… — Сасори с явным трудом удерживается от грязных ругательств, тяжело вздыхает и трет переносицу так, будто у него невыносимо болит голова. На кухне повисает гнетущая тишина, и в ней почти эхом звучат их тяжелые мысли. — Немного, — повторяет Орочимару больше для себя, чем для напарника, и неосознанно переводит взгляд на дверь. Итачи была интересной, такой мило-настороженной и безумно увлекательной, будто те же скорпионы Сасори, которых так забавно дразнить и наблюдать за их попытками убить его в ответ. Не-Итачи была интересной, невинно-любопытной и такой опасной в своем знании... Неизвестная переменная, чьи действия и конец так непредсказуемы. Это будоражило Орочимару, интересовало и не давало покоя, заставляя наблюдать за Учихой, искать то, чему не придавал раньше значения, и радоваться будто ребенок, находя эти маленькие, такие незначительные отличия, что влияли на все. Итачи, но не-Итачи. Они были так похожи, так едины, что вся их разница — это лишь разность взглядов-воспитания-мировоззрения шиноби и обычной гражданской. Хотя, цинично усмехается саннин, едва ли ее можно считать таковой сейчас. И едва ли сама Итачи-не-Итачи понимает это. Как и в принципе осознает свое влияние на их мир и то, что того возможного варианта будущего, что знает она, уже не будет. Она сама об этом позаботилась. Как позаботится и Орочимару — не прямо сейчас, не срываясь с места от этих жалких обрывков информации, но когда будет знать все… Итачи была безумно талантливым и интересным шиноби: его смерть от ее рук даже звучит захватывающе — каким же, должно быть, восхитительным и будоражащим был их бой, Орочимару облизывает губы от представленных картин и расплывающегося внутри восторга, какой же, должно быть, смертельно-опасной куноичи стала его Учиха, — однако пока она еще недостаточно сильна для того, чтобы представлять хоть какую-то опасность для него. У них еще есть время повеселиться и поиграть в кошки-мышки с ответами-вопросами: до того момента, чтобы сравниться с ним, у них еще много, много времени. Он уверен в том, что она сказала ему лишь малую толику того, что знала, посчитала достаточно важным и не опасным: так бы поступил любой шиноби, и просто не мог не… Эта мысль заставляет его замереть, задумываясь. С момента их появления на его базе каждый взгляд и действие Орочимару так или иначе были прикованы к Итачи, изучая, наблюдая, делая мысленные пометки напротив графы с ее именем, и эта ее беспомощная уязвимость наряду с полным карт-бланшем от Лидера… Змей облизывает губы и думает, что он, собственно, этим и занимается, хотя, возможно, и в самом деле капельку… — Я увлекся, — с неохотным вздохом признает вслух Орочимару. И тут же добавляет мысленно, что его просто знали, чем подкупить. Кто бы на его месте удержался? И удержится. Отказываться от добровольно всученного ему леденца с подарочной ленточкой он не собирается, хотя и осознает, что поступает опрометчиво. Впрочем, что ему будет, легкомысленно отмахивается он. Из всей троицы саннинов всегда опасались больше всего именно его. И правильно делали: Орочимару действительно являлся самым опасным среди них. Не сильным, нет — та же Тсунаде даст ему фору в голой мощи и количестве чакры, но если кого и стоило серьезно бояться, так это его. — Немного, — ядовито соглашается Сасори, скрестив руки на груди и глядя на него все так же обвиняюще-осуждающе. — Если Лидер решит оторвать тебе голову за своего бесценного Учиху, я не буду ему мешать. Орочимару кидает на него полный иронии взгляд: — Я всегда знал, что ты от меня без ума. — А если, — продолжает кукольник, мастерски его игнорируя и делая вид, будто просто рассуждает вслух: — Учиха полезет куда не следует, то нарвется на неприятности. Змей щурится и смотрит на напарника, не мигая. Тот только приподнимает бровь, выглядя совершенно невозмутимо, и Орочимару вздыхает, согласно кивая. Сасори в своем праве: то, что в их недоотпуск-недоссылку попала Итачи, чистой воды случайность… Случайность, подкинутая Лидером и с энтузиазмом подобранная самим Орочимару, — присутствие Итачи вносит определенную новизну в их компанию, которой им так не хватало, не говоря про новые открытия касательно его будущего. И сейчас он никак не может позволить себе выпустить ее из поля своего зрения: Итачи не в порядке, что противоречит приказу Лидера: «привести Учиху в норму», и Орочимару совершенно не хочет гадать, какой стороной могут вывернуться тараканы в ее голове — вдруг еще вскрыться решит в ванной. А она может, рассеянно думает саннин, вспоминая пустые глаза и чувствуя, как внутри что-то недовольно ворочается. Потерять такой источник знаний о возможном будущем… было бы досадно. Сасори же изначально не нравилась эта затея, и одно то, что он все еще молчит насчет их задержки в две недели и не пытается никак переиграть их, уже хорошо: требовать большего просто не имеет смысла, напарник и так наступил на горло своей паранойе и гордости, прихватив Учиху из Кири и позволяя ей находиться рядом сейчас. Если же Итачи не хватит здравого смысла не лезть в дела кукольника… Что ж, Сасори ее не убьет: Лидер ясно выразился насчет ценности его Учихи, а неприятности… Неприятности неплохо закаляют дух шиноби, решает Орочимару и невозмутимо подносит к губам чашку чая, щедро сдобренного очередным ядом от напарника. *** Мы направляемся не на базу Акацуки. Эта мысль приходит внезапно, заставляя на миг замедлить шаг и поднять рассеянный взгляд на две фигуры в черных плащах впереди, выделяющихся среди желтых оттенков степи, как чернильные капли на белой бумаге. В голове мелькает что-то о расположении Стран, географических особенностях вроде тех, что на пути в Аме нам не должны встречаться степи-почти-пустыни и воздух должен быть холоднее, влажнее, а вовсе не таким сухим и жарким. Поднимаю глаза на светлое небо, щурясь от яркого солнца и чувствуя, как стекают капли пота по шее и едва-едва кружится голова. В горле сухо: вода закончилась, кажется, еще пару часов назад, и я облизываю пересохшие губы, прикрывая глаза, пережидая танцующих мушек, прислушиваясь к тому, как от горячего воздуха внутри все тает. Было плохо и одновременно так хорошо. Под раскаленным солнцем влажный и холодный туман, свернувшийся ледяной змеей под кожей, медленно уходит, растворяется в воздухе, будто его и не было. Я выдыхаю, качнув головой, и продолжаю свой медленный шаг, не торопясь их догонять и ничего не спрашивая. Бинты под рубашкой неприятно липнут к телу, и достаточно крепкая перевязка больно врезается в ребра, натирая кожу и заставляя слабо морщиться, неосознанно замедляя шаг еще больше. А непокрытая голова под палящим солнцем нагревается и все сильнее кружится… В какой-то момент недостепь с желтой, сухой травой, засохшими цветами и редкими, низкими деревьями сменяется золотистой пустыней и горячим, острым ветром, бросающим в глаза песок. Страна Ветра. Я замираю рядом с дожидающимися меня нукенинами на одном из золотистых барханов и смотрю вниз на бесконечные пески — завораживающий вид, на самом деле, так напоминающий безграничное море, — пока мои глаза не замечают вдали что-то очень похожее на стены и здания. — Остановимся переночевать в городе, — негромко предупреждает Орочимару, и я киваю, не отрывая взгляда от стен, так сильно сливающихся с песками, и рассеянно думаю о том, что истории о миражах приобретают гораздо более угрожающе-реальный окрас. А в следующий миг едва заметно вздрагиваю, резко разворачиваясь и встречаясь взглядом с вишнево-карими глазами, пока Орочимару продолжает негромко рассуждать вслух о том, что надо пополнить запасы… Сасори смотрит на меня с нечитаемым выражением, совсем не скрываясь, задерживая непроницаемый взгляд на мокрых висках, бледном лице и растрепавшейся одежде, а после вдруг кривит губы. Что-то внутри меня готовится угрожающе ощериться, а тело неосознанно напрягается, когда кукольник делает один быстрый, скользящий шаг ко мне… А в следующее мгновение я вздрагиваю и ошеломленно застываю, когда мир погружается в темноту. Моргаю, неуверенно касаясь головы и сдвигая надвинутую по самый подбородок шляпу, растерянно глядя в спину Сасори. Он, не поворачиваясь, кидает в мою сторону фляжку с водой и ненадолго останавливается, словно ожидая звук падения и чуть расслабляясь, когда не слышит его. А после, будто в воздух, произносит ровным голосом: — Солнце в пустыне опасно. И неторопливо начинает спускаться вниз, не обращая внимания на сверлящие его взгляды. Давным-давно замолкнувший Орочимару неясно хмыкает, разглядывая своего напарника с изучающим интересом, а я… Я растерянно сжимаю в пальцах пойманную на одних рефлексах прохладную фляжку и придерживаю бамбуковую шляпу за поля, не сводя темного взгляда с тонкой спины нукенина и одними губами выдыхая еле слышное: «спасибо». И только его дернувшееся плечо говорит о том, что меня услышали. А потом я чувствую чужое предупреждающее прикосновение к локтю и в следующий миг к спине — внутри расплывается прохладно-освежающая мята, принося чувство облегчения и смывая усталость. Я благодарно киваю Орочимару, уже привычно наблюдая, как он отмахивается, а после утягивает следом за Сасори, придерживая меня рядом и продолжая периодически касаться спины. Из груди рвется тоскливый вздох, который я с усилием давлю внутри. Огненная чакра Учихи может согреть, но никак не охладить — сожалеть об этом просто глупо. До города мы добираемся за несколько часов, и спина Сасори легко теряется в толпе — стоит лишь отвести на миг взгляд, отвлекшись на бесчисленное количество людей. Орочимару закатывает глаза и, недовольно скривившись, ворчливо сообщает, что в этот раз поиски гостиницы на нем, смеряет меня оценивающим взглядом, снова вливает чакру, а после, как и обещал, оставляет одну. Целое мгновение я борюсь с подкатившей к горлу паникой, потерянно стоя в стороне от дороги и глядя на эту толпу с почти читающимся в глазах ужасом. Не видела столько людей одновременно еще со времен своей жизни… А в голову, как назло, приходит осознание, что проще всего убить шиноби как раз в такой толпе. Только научиться прятать собственное ки, а там, походя, ткнуть ножом в печень… Обычных людей шиноби не может почувствовать так, как других шиноби, не может сразу среагировать, увидеть угрозу, потому что в обычных людях нет чакры — не в таком количестве, — под которую так заточены инстинкты. Соваться в толпу перехотелось окончательно, как и блуждать по лавкам в одиночестве. В конце концов, какая-никакая одежда у меня уже есть… Глубоко вздохнув, я мотаю головой и, загоняя страхи куда поглубже, углубляюсь в проулок, чтобы выйти с другой стороны уже совсем другим человеком. Да, использовать чакру все еще лучше по минимуму, но… Иллюзии не тратят ее так, как другие техники. Тем более, такие простые, как эта — сменить прическу и оттенок волос, немного поправить фасон и цвета одежды, изменить черты лица… Ничего сложного — все ложится на идеальную основу и подкрепляется развитым воображением, меняющим несколько штрихов, от которых весь вид изменяется до неузнаваемости. Поддавшись собственной паранойе я жмусь ближе к стене, выискивая взглядом здание банка. И, найдя его, облегченно выдыхаю, торопливо ныряя внутрь, чтобы еще через десяток минут выйти гораздо более состоятельной: в заплечной сумке, помимо двух фляжек и многострадального халата саннина, что я нагло приватизировала и таскаю с собой, теперь греет сердце тугой кошелек. Задумчиво касаюсь бедра, где закреплены полупустые подсумки, и окидываю еще более задумчивым взглядом виднеющиеся прилавки. И не сдерживаю тоскливый вздох. В таких городках, как этот, найти нормальное оружие — большая удача. Хорошее оружие продавалось в скрытых деревнях, а здесь… Обычный ширпотреб, купить который — расписаться в своей специализации и привлечь ненужное внимание. Увы, доля нукенина незавидна. Отсутствие нормального снаряжения, невозможность лечения, редкие заказы и частые отказы в обслуживании — в гостиницах ли, тавернах или даже просто войти в город. В те же столицы вход неблагонадежным элементам в виде нукенинов категорически запрещен. Проникнуть-то, конечно, можно, но если попадешься, то участь крайне незавидна. Были и нейтральные города, доступные всем и свободные в обслуживании. Единственное правило: никаких разборок в черте города, за порядками в которых строго следили свободные кланы и в особых случаях присоединялись Гакурезато. Впрочем, города — это небезопасно, только привлекать внимание и расписываться в своем присутствии многочисленным охотникам за головами, что вполне могут подловить на выходе. Собственно, поэтому шиноби-отступников и не так много. Как бы не романтизировали все это дело в книгах, мол, сбежал ради любви — да, я успела ознакомиться с парочкой романов тут и, поплевавшись, решила больше никогда не допускать подобной ошибки, — или даже беря во внимание канон… То, с какой легкостью сбежал Саске, чуунин Академии со своим свитком или тот мальчишка — младший брат Ибики, — у них у всех было куда идти, кроме, пожалуй, последнего, но его, в целом, мозгами обделила природа, насколько я помню. По крайней мере, Ибики он уступал во всем и сильно, а я плевалась и закатывала от него глаза почти так же, как и от своего мелкого. Чуунин, предлагавший стырить свиток Хокаге Наруто, уже имел договоренности, причем, задумчиво моргаю, кажется, с тем самым Дождем. Или это было все-таки Облако? Впрочем, неважно. Его были готовы принять в свои ряды, что уже не такая редкая ситуация среди шиноби — переманивание и воровство талантов-геномов в свою деревню вообще считалось чем-то вроде местной национальной забавы. Получилось — герой, а попался на горячем — изгой, которого-то и знать не знают в родной деревне. А вот с теми, кто переманился и вовсе веселее: чаще всего переманивались-то как раз все такие непонятые, ущемленные, неудобные власти или просто глупые и жадные. И что в своей деревне, что в новой — их продолжали презирать и бросать на грязные миссии. Предательство у шиноби не в почете, да. Правда, маленьких детей это не касалось, там… Другое. С самим Саске ситуация и вовсе получилась совершенно исключительная: до тех пор, пока ко власти не пришел Данзо, а умный мальчик не вступил в Акацуки, тут же напав на брата Райкаге, он не считался нукенином. Так, внутреннее дело Конохи и самих саннинов, которое не касалось никого больше. И потому же за нападение на Саске любого из представителей посторонней деревни реакция последовала бы точно такая же, как и за нападение на любого из шиноби Конохи. И ведь он не просто болтался по миру, а находился в ученичестве у Орочимару и считался практически его преемником. А трогать что-то, что принадлежит змеиному саннину… Дураков нет, да. Да даже если брать в расчет самого саннина… У него были накопления, связи и множество уже построенных убежищ по всему миру. И — внимание! — его тут же подобрали под свое крылышко Акацуки, не говоря про то, что он еще и свою деревню умудрился основать вскоре после того, как покинул организацию. Что ни говори, а никто из саннинов бы не потерялся в такой ситуации. Вот только мало кто из новоявленных нукенинов имеет такую крышу, как Саске, или силы и знания змеиного саннина. Я молчу про отступников Кири: их сейчас пруд-пруди, прелести кровавого режима во всей красе, так сказать, и последствия уничтожения кланов, но эта ситуация тоже исключительна. Да и в целом, если так прикинуть, все члены Акацуки, так или иначе, политические жертвы, которые оставались бы в деревне, если бы не сама деревня и их ебанутые решения. Суна изничтожает саму себя, пытаясь избавиться от всех сильных шиноби — та же Пакура, павшая жертвой откупа… И неизвестно, действительно ли ее прибили шиноби другой страны, Кири, кажется, или же прибили свои, свалив на врагов. Сасори повезло заматереть в своей деревне — спасибо бабуле Чиё, порвавшей бы за внука всю верхушку, однако и он предпочел уйти из Суны. Гораздо более интересный вопрос: а является ли он официально нукенином или Чиё смогла отмазать внука, уйдя из Совета с братом и в целом с политической арены Суны? Про Кири и говорить нечего — у них свои дрязги, от которых все умные шиноби Тумана разбежались по континенту или присоединились к одному из лагерей. Если, конечно, еще не пали жертвой охоты своих же за геномами. Коноха от них, кстати, не так уж и далеко ушла, разве что все еще умудряется держать картинку светлой и цветущей деревни перед своими и чужими. Вот только резня Учих, пропажа Сенджу, угасание Хатаке, Курама, других кланов, возня старейшин, воспринимающих деревню, как большую песочницу, похищения детей и эксперименты Корня… Все это говорит о совсем другом — могу поспорить, что, если бы не начавшаяся Четвертая Мировая, Коноха последовала бы за дурным примером Кири в случае открытого столкновения или же ослабла, как Суна, стараниями своих старейшин. Даже интересно: а сильно бы изменилась ситуация, сумей Учихи все-таки захватить власть? Про Иву и сказать-то нечего, их Каге застал еще Хашираму с Мадарой и потому власть кланов там сильна, как нигде. Да и известно про нее не так много, однако, насколько помню, того же Дейдару, несмотря на его ученичество у Тсучикаге, обвинили в терроризме. И сколько там правды — сказать нельзя. В самом-то деле, сколько ему было? Лет десять-двенадцать? Терроризм в возрасте генинства? Югакуре отказалось от собственных шиноби, став полностью курортной страной, да и сам Хидан… Религиозный фанатик, о прошлом которого ничего не известно. Кто знает, может быть, к Джашину его подтолкнуло как раз решение своей деревни и желание доказать, что их шиноби еще могут что-то из себя представлять? Про Какудзу и вовсе можно ничего не говорить — предала собственная деревня, испугавшись его силы и попытавшись убить. На моих губах появляется горькая усмешка. Как же между собой схожи все эти деревни… И мотаю головой. Вот уж точно, увлеклась и аж полезла в политику, которая никак меня не касается. Не сейчас, по крайней мере, точно. О чем я там?.. Ах да. Обычные нукенины — уровня средних шиноби, а не члены Акацуки, стоящие почти вровень с Каге, — не живут долго. Раны, трудности жизни, плохое снаряжение, преследование со стороны их деревни и те же охотники за головами… Вот тут-то как раз и начинаешь ценить организацию и благодарить себя за то, что последовала за лжеМадарой. Лидер действительно дает многое своим ручным нукенинам: место для сна и отдыха, возможность свободного прохода через Аме, покупку различного оружия и снаряжения, лечение в госпитале и регулярные миссии. И требует за это всего ничего — порядок в организации и какую-никакую дисциплину. Если, конечно, не считать гонки за биджуу и участие в развязывании войны, но, право слово, до этого еще и дожить нужно. Из груди рвется тяжелый вздох, и с большой неохотой я все-таки решаю поискать оружейные. Купить, может быть, и не куплю, но посмотреть необходимо: вдруг все-таки найдется что-то не совсем дерьмового качества? Хотя, тратить свои кровные на что-то паршивое душила жаба, нашептывающая, что проще дожить до Аме или все-таки попробовать заглянуть в один из тайников Учих… Правда, светить местоположением своего наследства перед Орочимару жаба душит еще сильнее. В мире шиноби нет ничего ценнее техник, тем более, честно натыренных и старательно собираемых столько лет хапугами-предками, дотошно записывающими каждую мелочь, отчего меня обуревает искренний восторг и жадность, запрещающая заикаться об этом кому-то, помимо Саске — и то под большим вопросом, зависит от того, насколько маниакальным мстителем он вырастет. И ведь в их закромах может оказаться буквально что угодно! Учихи… И этим все сказано, да. Те еще хомяки от мира шиноби. Сомнений в том, что там что-то таки и есть, совсем нет. Как минимум оружие и припасы, а если учитывать, что Фугаку озаботился вывозом самого ценного… Желание зарыться там на несколько лет так и накрывает с головой, да. Стоя в оружейной и скептически вертя в руках кунаи средней паршивости, я действительно мысленно пытаюсь себя убедить в том, что оно мне надо. А ведь в предыдущей лавке даже баланс был намного хуже, тяжело вздыхаю я и с крайней неохотой тянусь за кошельком под довольным взглядом торговца. Оставив в лавке почти половину взятой суммы и пребывая в крайне мрачном настроении: «потратить столько денег на гребанные кунаи и сюрикены подобного качества!» — собственная жаба продолжает скулить и исходить на яд, несмотря на то, что покупка была необходимой, а уж в нынешних условиях и вовсе-таки неплохой. То, что здесь оказалось хоть что-то получше дерьма, — удача, а то, что меня не обобрали до последней нитки, — и вовсе уже не так грустно. Подавив очередной тоскливый вздох, я все-таки отправляюсь блуждать дальше, ища одежду. Надеяться на что-то, походящее качеством на одежду Учих, даже не приходилось — уж точно не здесь, но хотя бы пару футболок-водолазок, да штаны… Задумчиво покосившись на порыжевшее небо и вспомнив о резких перепадах температур в пустынях, мысленно добавляю в список походное одеяло и что-нибудь легкое, может быть, наподобие одеяний песчаников. С одеждой оказалось проще всего, да и я не находила в себе сил излишне придираться. Цена не кусается, ткань дышит и на ощупь приятная… Правда, купив уже пару темных вещей и отойдя на приличное расстояние, вдруг вспомнила, что к темному солнце так и липнет и потому летом носят светлое. С досадливым вздохом пришлось возвращаться и купить еще парочку, но уже песчаных оттенков, потому что менять торговка отказалась — ну еще бы, мысленно ворчала я, расплачиваясь повторно, темное тут явно не популярно, — а также прихватить обычную майку для тренировок. Рассеянно закинув на плечо потяжелевший рюкзак, я вздыхаю и молча радуюсь тому, что для шиноби вес не так критичен, и я бы спокойно перетащила и съестные запасы, но… Честно, кашеварить в походных условиях — это не мое, а переводить деньги еще и на то, что я так или иначе испорчу… В общем, да, мой благородный порыв в корне задушила собственная жаба. К тому же, у меня еще оставались выданные Орочимару пилюли — менее отвратительными они не стали, но, кажется, к этому можно привыкнуть. Как, впрочем, и ко всему в мире. В отличие от еды, запасы одежды не пропадут, все равно, судя по всему, в Стране Ветра мы задержимся и вряд ли будем останавливаться в городах — мелькало что-то такое в оговорках Орочимару. Правда, тогда я на это внимания не обратила. Ходить по такой жаре в пропахшей потом одежде не хочется, а постираться… Искренне сомневаюсь, что в пустыне на каждой стоянке будут встречаться оазисы и небольшие водоемы. Есть, конечно, шанс, что у Орочимару и тут есть убежище, в которое мы и направляемся, но слепо надеяться на это попросту глупо. И, только расплатившись за одеяло буквально последними купюрами, я потерянно замираю рядом с дверями лавки, обводя опустевшие улицы растерянным взглядом и осознавая, что понятия не имею, где мы остановились… Вот же блять.