Рыбы плывут

— Рыбы плывут, — говорит Вислав. «Рыбы?» — приподнимает голову Берта. И щурится заинтересованно зелёными глазами. — Нет, моя хорошая, — смеётся Вислав, — этих рыб тебе не съесть. А впрочем, кто знает, на что вы, кошки, способны... И замолкает, уткнувшись в кружку; пьёт кофе с молоком крошечными глотками и облизывается, невольно копируя разлёгшуюся на подоконнике Берту. Хорошо, что она не видит, слишком увлечена вылизыванием живота: с неё сталось бы и обидеться на такую невинную шутку и демонстративно уйти на шкаф. А Виславу уж очень хочется поделиться с кем-нибудь своим сном. А с кем ещё делиться снами, как не с любимой кошкой?.. — Мне снилось, что рыбы плывут, — продолжает Вислав, когда кофе остаётся буквально пара глотков. — Не настоящие, конечно, а стеклянные, удивительно тонкой работы, каждую чешуинку видно, представляешь? Берта вытягивается на подоконнике, укладывая морду на тёплое солнечное пятно; и можно было бы подумать, что ей совершенно неинтересно слушать какие-то человеческие сны... Но ухо Берта всё-таки поворачивает в сторону Вислава: ну давай, мол, рассказывай дальше, чего замолчал? — Я был совсем маленьким мальчиком, — с улыбкой вспоминает Вислав, — лет пять, не больше. Стоял под высоченным деревом с длиннющими ветками и целой копной зелёных листьев — то есть мне так казалось, что чудеснее него не сыскать; а на самом деле, думаю, оно было обыкновеннее некуда. «Какая скукота: мальчики, деревья... — зевает Берта. И косится зелёным глазом: — Ну и что же дальше?..» — Так вот: стоял я под деревом — голову запрокинул, рот распахнул. Потому что на ветках висели рыбы — побольше, чем у Айдаса груш созревает, а уж про его груши по всей нашей улице легенды ходили! Стойте, у какого Айдаса? Не знал никогда человека с таким именем; и на тех улицах, где жил, груши ни у кого не росли — а ведь, казалось бы, за чем дело стало, климат тёплый, посади дерево — и пускай себе живёт и делится плодами... Юля рассказывала, как её мама срывала груши в Петрозаводске; мелкие, конечно, дикие и северные, но всё-таки! Юля-Юля, как-то она сейчас?.. Нет, не стоит о ней ни думать, ни знать. «Айдас мне приснился, — допив жалкие остатки кофе, наконец соображает Вислав. — Он, видимо, был соседом меня-мальчика, выращивал груши — вот я и вытащил его из сна вместе с деревом и рыбами». Рыбы. Сон. Берта недовольно щурится с подоконника и ждёт продолжения рассказа. — На ветках висели рыбы, качались на ветру и плыли — не столько даже из-за ветра, сколько сами по себе. Я смотрел на них, и чудилось, что ни к какому дереву они не привязаны, нет на их спинах тонких ниточек, шевелятся их стеклянные плавники — точь-в-точь как живые. И сами рыбы давно перестали быть чьим-то причудливым украшением, оттолкнулись от веток и спешат к себе домой, ведь к нам заглянули всего лишь в гости... Знаешь, — улыбается Вислав внимательно смотрящей на него Берте, — так жаль, что этого никогда не будет в реальности, что такое может случиться только во сне: звёздное небо над головой, нравственный закон внутри нас, и полупрозрачные рыбы всем косяком уплывают домой, задевая твою макушку прохладными хвостами... Кажется, тоска по чудесному сну всё-таки прорывается сквозь улыбку и равнодушный взгляд: Берта прыгает с подоконника на стол, мягко перебирается на плечо и вылизывает ухо шершавым языком, мол, ты только не вздумай расцарапывать пальцы или шагать в окно, я за тобой слежу. — Спасибо, моя хорошая, — кивает Вислав, — но я в порядке. После такого сна, как ни странно, умирать совсем не хочется — хотя должно бы хотеться. «Ну раз так — в моей заботе ты не нуждаешься!» — и Берта, одарив высокомерным взглядом, неспешно возвращается на солнечный подоконник. А Вислав, рассмеявшись: она совершенно неисправима! — берёт одну из рассыпанных по столу конфет. И всё-таки какой удивительный приснился сон. И... реальный. Слишком реальный для простого сна, так что обиженно подрагивают губы: нельзя простым смертным видеть такие сны, после них обычная жизнь кажется как никогда скучной и серой. А впрочем, успел уже привыкнуть, что последние лет двадцать каждую весну приходят точно бы не сны, а воспоминания о какой-то чужой, возможно, райской жизни — жизни-до-рождения-в-этот-унылый-мир. Как раз на днях ладони начали светиться, самое время для таких душераздирающих снов. Так жаль, что этого никогда не будет в реальности... А точно ли не будет?.. Когда длинной стрелке наручных часов остаётся жалкий десяток делений до полуночи, Вислав выходит из подъезда с упаковкой практически не тронутых цветных мелков. Оглядывается воровато, прислушивается к дыханию спящего города: не идёт ли кто-нибудь застукать его на месте преступления? — но всё тихо, соседи спят, и ни один любитель поздних прогулок не бродит по улицам. — Вильнюс-Вильнюс, прикрой меня, а? — с нервным смешком просит Вислав. И, уняв дрожь в руках, вытаскивает мелки. Стеклянных рыб, конечно, ему ни в жизни не сделать: никогда не работал со стеклом, — и на другие материалы и техники умений не хватит, даже оригами не осилит — да и где взять столько бумаги?.. Зато нашлись купленные когда-то мелки — вместо сдачи их, что ли, вручили? — а уж изобразить рыб так, как рисуют совсем маленькие дети, сможет любой дурак. «Вот и проверим, дурак ли я», — усмехается Вислав, выводя на подъездной двери линию за линией: это спинка, это брюшко, вот плавники — и, конечно, шикарный шелковистый хвост... И не забыть про цветную чешую и большие глаза: рыбам надо различать друг друга в звёздной темноте и видеть, куда они плывут. Хотя мелки у Вислава самые обычные, ни капельки не светящиеся, — чудится, что от каждого штриха разливается во все стороны свет. Или то уже встаёт солнце, а он слишком медленно рисует и никак не успевает закончить в срок, ночью?.. Да нет, над головой — всё то же небо, полное тусклых звёзд, и значит, дело не в мелках, а... например, в том, что каждая линия проведена светящейся рукой. Как же ей после такого не светиться?.. Когда последняя рыба обретает широко распахнутые, чуть удивлённые глаза, наручные часы показывают какую-то половину первого. Ну надо же, был уверен, что целая вечность прошла, а справился за какие-то сорок минут. Даже обидно немного: думал, всю ночь будет увлечённо рисовать, уйдёт домой, едва небо начнёт синеть, а тут вон как, полчаса — и свободен. Словно бы и не вложился как следует, не постарался, не отдал рыбам всего себя. «В моём ли состоянии всего себя отдавать?..» — качает головой Вислав. Вместо того, чтобы спокойно идти домой, садится на крыльцо, выдыхает устало, пряча в коробку остатки мелков. Оглядывает с довольной улыбкой свою работу: вон какие круглые и яркие получились, таких не стыдно было бы друзьям показать, будь у него хоть кто-нибудь, кроме Берты, — и, моргнув, протирает испачканными пальцами глаза. Потому что рыбы — плывут: отрываются от двери, встряхивают чешуёй, как птицы крыльями, выстраиваются косяком — и уходят в небо, касаясь на прощание мягкими хвостами макушки. А говорил, в реальности такого не будет. Вот уж точно дурак. «Рыбы плывут домой, — полусонно думает Вислав, глядя, как исчезают в звёздной вышине разноцветные плавники. — Интересно, где же у них дом, в каком из наших бесчисленных созвездий?..» «Рыбы плывут домой — и я когда-нибудь тоже доплыву».