Игрушка

Светловолосый аристократ аккуратно придерживал хрупкое тельце мальчика рукой на своих коленях; дыхание юноши было сбито после недавней драки, и он тяжело дышал, что смотрелось едва ли не комично по сравнению с тихими хриплыми стонами, срывавшимися с губ его друга. Худой и иссиня-бледный до болезненности, тот весь был покрыт чёрными пятнами, пахшими мёдом и лавандой, а на абсолютно лысой голове уродливо бугрились "рожки". Конечно же, такими не рождаются; исколоты странными серьгами уши, на шее всё ещё надет ошейник, покрытый кривыми зубами шипов. Длинные пальцы, будто бы забрызганные чернилами, слабо сжимают запястья друга, тонкие синеватые губы сложились в кривую усмешку. - Жалко меня, так? - голос шуршит подобно осенним листьям, - Жалость... плохое чувство. Блондин зябко поёжился - шуршание его слов повисло в воздухе подобно серой паутине, разом превратив роскошные апартаменты в какой-то склеп, украв всю жизнь и, кажется, весь кислород. На мягком ковре под мальчишками расползалось тёмно-багровое пятно. Всё сильнее был запах мёда и лаванды. - Не знаю, - тихо выдохнул блондин, поудобнее перекладывая голову гостя. Он хотел бы перевязать его раны, как-то облегчить муки, но сейчас просто впал в какой-то ступор, не в силах пошевелиться. - Хочешь, я расскажу тебе свою жизнь? - вдруг предложил слабеющий мальчишка. Блондин кивнул. "Когда-то меня звали Гэри, когда-то у меня была семья, веришь? Знаю, странно сейчас такое от меня слышать... но тогда я был счастлив. Нас в семье было шестеро, все здоровые и прекрасные. Денег нам хватало даже на парк развлечений по выходным, представляешь? Мне было восемь, и меня ждала прекрасная, беззаботная жизнь." Мальчишка закашлялся. Блондин осторожно перенёс его на кровать и сейчас возился с перевязкой: шок немного прошел, но покрытый ужасными ранами труп отчима всё ещё пугал юношу, которому было лет семнадцать на вид, и по всему: осанке, дорогой одежде, нежной, мягкой коже на руках - выходило, что он никогда не знал нужды в чём-либо. Аристократ, любимый сын ныне почившей матери. Эгоист, никогда и никого не любивший, сейчас перевязывает раны рабу для плотских утех. Иронично. "Но всё изменилось, когда я заболел. Сначала у меня просто появилось несколько чёрных родинок на щеке, и я даже не обратил на них внимания. Потом появилось достаточно большое пятно на лопатке - тогда меня повели к врачу. Потом, спустя полгода, я весь был покрыт этими пятнами, моё тело разлагалось при моей же жизни и пах я настолько отвратительно, что даже любимая младшая сестрёнка не могла выносить моего общества больше двух минут." Хриплая усмешка, снова кашель. - Тебе очень больно? - беспокойство в своём голосе аристократ даже не пытался скрыть. Он осторожно укрыл мальчишку мягким одеялом и взял его за руку, тут же почувствовав, как сжались тонкие бледные пальцы, покрытые маленькими чёрными пятнышками. Глаза Гэри слепо смотрели в покрытый лепниной потолок, и вряд ли он слышал вопрос. "Все наши деньги ушли на диагностику, на разных целителей и дорогие лекарства; ничто не помогало и никто не знал, что со мной происходит на самом деле. Мои братья и сестры практически ничего не ели из-за моей болезни, и всё, чего я хотел, сгорая каждый день по чуть-чуть - умереть, чтобы моя маленькая сестричка снова ела эскимо вместо ворованной гнилой картошки. Мои родители, измождённые и вечно голодные, совершенно не могли работать, хотя и очень старались. Мама часто падала в обмороки, отец стал нервным и, в итоге, был уволен с завода. Так мы остались совсем без средств к существованию." Блондин осторожно гладил лысую макушку Гэри. В глазах аристократа впервые в его жизни стояли настоящие, не наигранные слёзы. В его груди бешено билось желание: "Пусть он будет жить, пусть будет жить!". Да, наверное, он должен был сожалеть о том, что пришлось убить отчима. Но никакого сожаления не было и в помине, и если бы представился случай вернуться в прошлое, парень снова убил бы его, но ещё более жестоко и куда раньше. Мужчина заслужил мучения, самые сильные, какие только можно найти в этом мире. "Тогда-то и появилась Она. Сначала я думал, что она - ангел... она согласилась помочь мне бесплатно. В ночь перед отъездом в её больницу я не сомкнул глаз: так велико было моё волнение, так хотелось скорее избавиться от той дряни, которая покрыла моё тело. Если бы я тогда знал, что за существо Аннабель... Если бы..." Снова кашель. Большие бледно-серые глаза, больные, переполнены болью и страхом. Страхом смерти, страхом одиночества - кто знает, каким именно? - Не уходи, не оставляй меня, - Гэри смотрит прямо на собеседника, - не бросай меня одного... - Не уйду, не уйду, Гэри. - Не уходи, Саймон, не уходи... - слабый голос постепенно переходит на шепот На глаза причитающего мальчишки наворачиваются слёзы, какое-то время он беззвучно рыдает, глядя в глаза Саймону, но потом возвращается к своему рассказу, будто бы какая-то сила захватывает его тело. Голос Гэри вновь становится твёрдым, из него пропадает дрожь; вроде бы, это и не он вовсе, это голос прошлого проходит через его измождённое тело. "Она просто купила меня у родителей. А они продали, чтобы прокормить остальных детей. Мне об этом сказали сразу по прибытию в клинику. Лечили меня долгих три месяца: различные инъекции, какие-то пересадки кожи - я успел привыкнуть, что моё тело всегда закрыто бинтами. По крайней мере, я больше не чувствовал запаха разложения. Поначалу мне было страшно, я просился домой, но потом - смирился." Саймон прерывать мальчика не хотел - живой Гэри ему нравился куда больше, чем полусумасшедший незнакомый ребёнок, бьющийся в агонии. "На мой девятый день рождения бинты сняли и я не поверил своим глазам: на моей голове были эти уродливые рога! Эти сволочи вмонтировали мне рога! Но удивило и другое: пятна перестали чесаться и вонять, теперь они пахли лавандой и сладостями. Аннабель была довольна, а я и вовсе был просто счастлив! Я верил, что теперь родители заберут меня домой, теперь, когда я больше не воняю и снова могу ходить, моя сестричка сможет меня обнять. Моя маленькая сестричка... но у Аннабель были другие планы на меня." Дыхание Гэри участилось, приторный цветочный аромат, исходивший от его тела, стал просто невыносимым, но Саймон не отпрянул, не ушёл. "Ты будешь жить, сукин сын, только попробуй умереть в моём доме!" "Этим вечером она пришла в мою палату и, улыбаясь добрыми глазами, повела меня куда-то. Мы долго шли, помню, у меня даже успели устать ноги, пока перед нами не показалась какая-то массивная дверь. На тот момент мы уже успели спуститься в подземелье и от запаха сырости мне чуть не стало плохо, но я доверял Аннабель. Как же я ошибался..." Снова хриплый кашель. Лицо Гэри искажает гримаса боли, он сжимает тоненькими пальчиками бинт на месте ранения. - Поспи, утром расскажешь... - начинает Саймон, снова поглаживая мальчишку по лысому затылку. Но тот прерывает его неожиданно крепким и звонким голосом. "В комнате сидели люди, много людей; она была ярко освещена. Едва зайдя, мы уже оказались на некотором подобии сцены. Моя благодетельница подтолкнула меня в одну из клеток, стоявших по краю, и закрыла дверь в неё. - Всё будет хорошо, малыш, - улыбнулась она, а я поверил. Вокруг меня в таких же клетках сидели другие дети "со странностями" - мальчик с коленями, согнутыми в обратную сторону, бесполое существо лет семнадцати, у которого имелась женская грудь и огромный член. Мне было восемь, так что я не рассматривал существо на наличие женских гениталий, но, мне кажется, они там были. Рядом со мной, в соседней клетке, на четвереньках стояла девочка... ну, как девочка. Руки и ноги ей заменяли лапы какого-то животного, скорее всего, дикой кошки. - Начнём наш замечательный вечер, дамы и господа! - сказала Аннабель. Я видел только её спину, и мне всё ещё казалось, что я вижу большие белые крылья." Гэри хрипло рассмеялся. Его смех был похож на истерический за единственным отличием - он прервался так же неожиданно, как начался. "Я стеснительно отвернулся к стене, когда она попросила меня раздеться, но выполнил её просьбу. - Завтра ты поедешь домой, если будешь хорошо себя вести, - улыбнулась она мне и подмигнула девочке-кошке, которая тоже улыбнулась ей в ответ. Мне показалось, что я счастлив: ещё бы, родители зовут меня обратно, они больше не хотят меня продавать! Как же я ошибался... - Лот двадцать два, девочка-кошка Матти! Милая, улыбнись нашим гостям. Начальная ставка тридцать золотом. Мужчины и женщины стали разглядывать Матти, которая вся сжалась в комочек, но не сдвинулась с места, желая скрыть наготу. - Матти, девочка-кошка! Никто не хочет себе такую? - в голосе Аннабель послышалось раздражение, но зал молчал. Тогда к клетке Матти направились двое амбалов-охранников, вышедших откуда-то из-за кулис. - Лот двадцать два снят с аукциона. Матти, милая, прости. Мужчины открыли клетку девочки и, за волосы выбросив её в центр сцены, стали пинать тяжёлыми ботинками извивавшегося рыдающего ребёнка. Я шокированно смотрел, как Аннабель всё так же по-доброму улыбается умирающей Матти...когда её стоны и всхлипы затихли, Аннабель, как ни в чём не бывало, произнесла: - Что ж, плохой товар должен быть наказан. А теперь... дамы и господа, лот двадцать три, Гэри, мальчик-демон! Дорогуша, повернись к нам! Начальная цена - тридцать золотом. Я послушно повернулся, мне очень захотелось всем понравиться, и я даже убрал руки, которыми прикрывал свой член. Какая-то бабуська в первом ряду несмело потянула вверх табличку с цифрой пять. - Тридцать пять золотом! Потом ситуация повторилась ещё с несколькими людьми. - Пятьдесят золотом раз, два... - потом я понял, что чуть было не был куплен красивой молодой девушкой с большой грудью и странными красными глазами, но тогда я лишь поразился её ненатуральной красоте. Однако, какая-то табличка с цифрой пятнадцать прыгнула вверх с самого дальнего ряда лавочек. - Шестьдесят пять золотом раз, два... продано, мсье Санрайзу! Можете забрать вашу покупку немедленно или дождаться почтового отправления. - Я заберу сейчас, - послышался голос покупателя. Меня колотила мелкая дрожь; изуродованное тело Матти всё ещё лежало на сцене, и я был рад, что не разочаровал Аннабель. Но меня смущала фраза про "покупку". Меня купили? Как корову на ярмарке?!" - Отчим? - несмело спросил Саймон. Гэри прикрыл глаза, сглатывая комок, перекрывший его горло, и дважды кивнул. Температура стала падать, так же быстро, как поднялась. "Он привёз меня сюда и запер в подвале, откуда забирал два-три раза в неделю, чтобы трахнуть. В первый раз он трахал меня шваброй вашей горничной; я кричал так, что, казалось, было слышно всему городу. Но никто не пришёл мне на помощь. В какой-то момент волна непонятного наслаждения болью захлестнула меня, и я стал постанывать от этого странного удовольствия. Тогда Санрайз вытащил из меня черенок швабры и, сбросив штаны, тут же заполнил опустевшее пространство собой. По ногам моим текла кровь, мой собственный член упирался в живот и был влажным, я точно помню прохладную влагу, сочившуюся из него впервые в жизни. Нащупав его рукой, я стал аккуратно надрачивать, так как это был единственный способ хоть как-то смягчить боль. Возбуждение действительно приносило лёгкое успокоение, и на пару минут я и правда совершенно забыл о боли, только что разрывавшей меня на части. Тогда я впервые кончил, мутная вязкость в моих руках, конечно же, напугала меня, тем более, что спустя несколько минут диковатых конвульсий спада возбуждения, боль вернулась в полном объёме, и я снова кричал, а не стонал. Санрайз двигался быстро и резко, тяжело дышал и совершенно не заботился о моих ощущениях: конечно, я же был его рабом. Когда поздно ночью я покидал покои этого чудовища, я впервые увидел ЕГО. Разочарованный, желающий скорой смерти для себя и Санрайза, я плёлся по коридору в свою каморку, когда ОН мелькнул в освещенном лунным светом дверном проёме хозяйской столовой. Сын Санрайза был совсем другим; я хотел обнять его, прижаться, чтобы он успокоил, провёл рукой по моим волосам... у меня тогда росли замечательные чёрные волосы!.. И всё это из-за одного беглого взгляда на его лицо. Это была глупая детская любовь, так ведь?" Саймон понял, что Гэри говорит о нём. Конечно, у отчима не было своих детей, только он, Саймон, пасынок и наследник всего состояния матери по её завещанию. "Он не видел меня, а я часто подглядывал за ним, сбегая из своей каморки по ночам, когда Санрайз, удовлетворённый своей жестокостью, уже засыпал, и как-то раз, набравшись смелости, я решился заговорить с мечтой. Понимая, что, увидев моё лицо, он точно испугается и расскажет всё отцу, я решил закутаться в занавесь, которую предварительно забрал из пустующей комнаты. Разговора в тот раз, конечно, не получилось, но я уже выяснил имя своей мечты. Саймон, его звали Саймон." Гэри затих; его глаза были закрыты, дыхание выровнялось. Мальчишку перестало колотить, он спокойно спал, замученный событиями последних семи лет своей жизни. Дальше Саймон и сам знал эту историю. Аккуратно поцеловав Гэри в покрытый не-чернильными брызгами лоб, он разжал пальцы мальчишки на своём запястье и принялся убирать следы своего преступления. Высокий мужчина лет тридцати в окровавленной рубашке удивлённо смотрел в белый потолок подёрнутыми поволокой прекрасными зелёными глазами. Санрайз был красив, мать Саймона потому и вышла когда-то за него замуж. Он всегда казался Саймону хорошим человеком. До тех пор, пока юноша не узнал про Двадцать Третьего. Они подружились почти сразу: нелюдимый эгоист и нахал Саймон откровенно радовался возможности общения с боготворящим его мальчишкой, хоть и таким странным. Двадцать третий попросил его не говорить отчиму об их общении, и Саймон, прекрасно понимая, что отчим всё это быстро прекратит, действительно молчал. Иногда Саймон слышал чьи-то стоны из комнаты Санрайза, но он даже предположить не мог, что там творится. А сегодня он стал свидетелем этого. Как раз накануне побега, который друзья планировали совершить вместе. Санрайз за шею тащил извивающегося Гэри в гостиную; Саймона сегодня не должно было быть дома, и мужчина надеялся поразвлечься в новых декорациях. Бросив задыхающуюся игрушку в угол комнаты, Санрайз быстро стал расстёгивать ширинку. - Я убью тебя! Ты надоел мне, мерзкий гадёныш, - проревел Санрайз, направляясь к забившемуся в угол полуголому Гэри. Тело мальчика и без того было покрыто шрамами от постоянных побоев, но хозяину этого было явно мало. Схватив со стола тонкий фруктовый нож, он явно вознамерился убить свою игрушку и, поняв, что терять уже нечего, Гэри выпалил на одном дыхании: - Саймон, я люблю тебя! - и зажмурился, ожидая удара. Несколько секунд ничего не происходило, и мальчишка решился открыть один глаз. В дверном проходе стоял Саймон, рядом валялась выпавшая из удивлённо разжавшихся пальцев книга. - Что здесь... отец, что здесь... Поняв, что раскрыт - а абсолютно голый мужчина наедине с полуодетым мальчиком, замахивающийся на ребёнка ножом, явно не был бы одобрен обществом, Санрайз бросился на пасынка, застывшего в ужасе и недоумении. Гэри не понял, как он это сделал, но каким-то невероятным образом он успел оттолкнуть Саймона и принять удар на себя. Брызнула тёмно-бордовая кровь, послышался тихий вскрик, глаза Санрайза сверкнули гневом, но нож всё-таки выскользнул из его рук, со звоном упав на пол. Подхвативший железку Саймон не долго думал, на чьей быть стороне, и несколько раз полоснул острым как бритва лезвием по шее и животу отчима. Спустя полчаса тщательной работы с ковром, с уборкой было покончено. Глядя, как языки пламени отопительной зимней печки в подвале пожирают труп садиста Клауса Н. Санрайза, Саймон и Гэри молчали и улыбались. В их юных самонадеянных головках уже зрел план следующего убийства - Аннабель должна была умереть.