***
Ветер хлестал беспощадно. Крупицы льда, что зависли в тучах позднего осеннего неба, жестоко ранили холодную, нечувствительную кожу. Скорость полёта отдавалась свистом в ушах и гудением в тяжёлой от мрачных дум голове. Но так было лучше. Лучше, чем если бы тусклые капли стекали из её очей на приречный камень, прожигая его насквозь. Лучше, чем если бы Кровь Небес растекалась по её жилам, пьяня рассудок и притупляя горечь, несравнимую ни с чем. Дотоле она и не подозревала, что план её может обернуться крахом теперь. Теперь, когда, казалось бы, череда безумного отчаяния и жажды мести прошли, силы всё возрастали, появлялись союзники — сильные, древние, вселяющие ужас иногда даже в неё. Теперь, когда всё было сыграно точно по её желанию, без единой промашки, без единого сомнения в том, что она точно знает, что именно происходит в голове этого человека, знает, на какие точки воспоминаний надавить, чтобы получить желаемое. Когда сам несгибаемый ирийский тайрун пал перед смесью, тщательно ею подобранной именно для него: железной логикой, воскрешением в памяти его грехов и точного понимания его истинных желаний. Однако скрепя сердце необходимо было признать. Где-то она допустила ошибку. И ошибка это оказалась для неё ударом, несравнимым ранее ни с чем. От ярости и жажды разрушения глаза её сверкали лихорадочным огнём, светясь изнутри чем-то необъяснимым и страшным. Бессильно застонав, юда ещё пуще разогналась, и ветер, — не приласканный ею в этот раз, неподчинённый, — яростно сопротивлялся её полёту, то сбивая встречными вихрями, то осыпая градом колючих льдинок, вышибая из глаз слезы и раня кожу. Лететь незнамо куда было плохой идеей. Но сейчас всё сознание юды было полно лишь сжигавшими её мыслями о поражении.***
Огромной кривоклювой птицей Югка уселась на ветку, тяжело на ней качнулась, сверкнула огромными глазищами и слетела вниз, обращаясь женщиной. — Что у вас происходит?! — нахмурив чёрные вразлёт брови, деловито поинтересовалась Югка. — Ты чего Навь сотрясаешь? Но вид Моры вмиг заставил Хранительницу Огненного Чертога умолкнуть. Никогда от сотворения Родом миров она не видела старую (во всех смыслах) подругу столь напуганной. И впервые Мора была столь многословна. Югка слушала молча, мрачнея с каждым новым словом. Переведя тяжёлый взгляд на хижину, негромко позвала Чакосу. — Мы видим, не по зубам оказался юде Родов Ирий. Мы видим, она сейчас слаба, она в смятении. И мы не видим, где она сейчас. Но мы знаем, ты легко найдешь её. — Югка холодно усмехнулась и шагнула к Чакосе, почти ласково коснувшись ледяными пальцами его лица. — Убей её. Убей, пока не стало слишком поздно. В Яви и Нави есть немало ладных женщин, любая усладит тебя. Но эта безымянная нечисть должна сгинуть, пылью развеяться, иначе обратимся пылью мы. Сам не сможешь — меня позови. Заглядывая в чёрные глаза напротив, Югка пыталась считать мысли Морова любимца, но без толку. И это встревожило Хранительницу. — Я знаю юд. Чакоса, они не ведают жалости! И любви не ведают! Нет у них сердца! Нечем любить! И эта такая же. Все они одинаковые. Она и тебя сгубит, и нас, и Мировяз. Ненасытна она! Ишь, что удумала — Родовы земли покорить! Ты хоть представляешь, чем это грозит нам всем? Явь и Навь находятся в равновесии от первой искры. Одно дело, родовичи со степняками удалью меряются, и совсем другое — живые с нежитью схлестнутся. Не будет победителей! Понимаешь? Останови всё это, когда придёт время. Просто развей её. Неопределённо мотнув головой — то ли соглашаясь, то ли нет — Чакоса отступил от Югки и рассеялся седым туманом. Напоследок сквозь туман сверкнули лишь его чёрные сапфировые глаза. — Ты зачем её в ученицы приняла, туесь тьмонеистовая! — вдруг в гневе обернулась на Мору. — Совсем ополоумела? Вцепившись в посох, Мора открыла было рот и тут же захлопнула, принимая справедливое поругание.***
Лёгкий женский силуэт, подобный вихрю, мчался сквозь влажные потоки воздуха. В изумрудных водах Анзалового моря буйствовала стихия, и в том была заслуга юды. Огонь ли, вода ли — всё это неподвластно было ей, да и влекла её иная сила. Но в эти мгновения разум юды был охвачен штормом, сотканным из разочарования, отчаяния, ярости и злости, волны которого захлёстывали мысли женщины, заставляя ту задыхаться под их напором. И погода, внемля её настроению, портилась на глазах, ужесточалась, а женщина желала ещё больше мрака. Раскинув руки, юда зависла над рудожёлтыми каменными стенами портового города, с мрачным удовлетворением наблюдая, как грозные, исполинские тучи кипучей, сизой до черноты пеной стремительно затягивали светло-голубое южное небо и вот наконец заслонили солнце. Море бешеным зверем билось в пристань, с грохотом опрокидывало тяжёлые каменные цветочные чаши, смывало с мощёной набережной брошенные в спешке товары. От поднявшегося ветра стонали мачты раскачивающихся кораблей, опасно толкающихся разрисованными носами в огромный каменный причал, поднимались в воздух лёгкие плетёные корзинки, а местные жители, — чуткие к изменениям морской стихии, — уже загодя поукрывались в домах, едва вода у берега тревожно потемнела, а с моря потянуло холодом. Юда раздосадованно выдохнула. Жаль, было бы отлично ощутить их страх, послушать крики и посмотреть на беготню. Лодки рыбаков и корабли торговцев исчезали в мутной бушующей воде и вновь, как игрушечные, взлетали вверх на волнах. Все они были для юды одинаковы, а потому она не обратила никакого внимания на опасно кренившуюся под натиском ветров и волн лёгкую ладью с расписными золочёными бортами, большой косой парус которой алым полотнищем раздувался до треска. Волны остервенело бились в борт, заливали палубу, безжалостно поглощая всё, что удавалось смыть: бочки, людей, забытую утварь. С силой цепляясь за фигурные костяные поручни, Траян поднялся из трюма. Насколько хватало глаз — ширящееся тяжёлыми чёрными валами воды Анзалового моря, ещё утром удивительно ласкового. Не надо было быть мореходом, чтобы понять: в Тарсир-гавань вернуться они не смогут. Вдалеке яркими искрами проблескивали Морские Башни, направляя и предупреждая, но при таких волнах кораблю не войти в котон. Разобьётся. — Вниз! Спуститесь вниз и заприте все двери наглухо! — старался перекричать шторм смуглокожий дородный равель, перевёл дыхание и снова закричал: — Берегите ксаинку, баир! Спорить с мореходом не имело смысла, оставалось лишь ему довериться. В маленькой жамини, устланной цветастыми коврами, пропитанной сладко-терпкими маслами, среди раскиданных подушек спала юная дочь ксана Тарсир-гавани и всех окрестных земель, городов и портов, растянувшихся вдоль южного побережья Анзалового моря. Светлые волосы с диковинным отливом цвета утренней зари рассыпались по бархатистой смугловатой коже. Ткань, больше похожая на дымку, совсем не прикрывала обнажённое тело. Приподнявшись на локтях и открывая разгорающемуся мужскому взору высокую полную грудь, ксаинка соблазнительно потянулась, отчего массивный браслет скользнул вниз по на тонкому запястью, прогнулась в спине и поманила Траяна к себе. — Это твой первый шторм, анвали. — Девушка обвила шею мужчины руками, притянула к себе и успокаивающе-игриво коснулась губами его губ. — Не волнуйся, это лучший равель отца. Он сумеет нас вернуть в Тарсир живыми. Чуть отстранившись от ксаинки, Траян невольно залюбовался этой беспечной и бесстыдной юностью. Едва ли старше Лаи-Лим. Такая звонкая, такая сияющая, такая томная, непохожая ни на степняков, ни на родовичей, она напоминала Траяну каплю хмельного мёда, добровольно тянущуюся ему в ладони. И старый ксан не противился выбору младшей дочери. Его манила Великая Степь не меньше, чем Ар-Вана — Анзаловое море. И скрепить грядущий союз таким способом оба были не против.***
Серой хмарью Хёлль скользнул в оконную щель и завис над спящим Лиалином, с колким разочарованием изучая свое дитя, отвратительно пропахшее Мировязом. Эта юда… от неё и то проку будет больше, хоть и не дочь она ему, а так, породок. Но юда уже полна. Её ненависть видела лица. Её злоба имела берега. Её желания знали пределы. Но главное — у неё была цель. И эта цель была ничтожна в сравнении с его намерениями. Она желала карать и покорять. Он же жаждал разрушения. До праха, до пыли. Бесполезная, трусливая Сайрийя, спасая свою сущь и самою себя, подкинула его дитя Мировязу. И что теперь? Куда делась вся та мощь, что рвала Сайрийю на куски, выжигая её земли?! В пустой деревне, в старой гнилой избе спит в обнимку с созданной им же полуживой тварью. По Мировязу волной прокатилась тревога. Хёлль всей своей сущью чуял — брат ищет его, проникает в него, разрушая, ослабляя. Тёмным облаком метнувшись было в перекошенное окно, Хёлль вдруг замер. Обернулся, неожиданно осознавая — как бы ни было дурно ему, его дитя спит мирным сном. Его не ищет, не тревожит Мировяз, его тёмный светич не разрушается светлой силой брата. Почему? Дыхнул пустотой и вновь завис над сыном. Чёрным пламенем полыхнул, разгораясь всё сильнее и сильнее. И вдруг осел ядовитой моросью на Лиалина, проникая сквозь кожу в кости, в сердце, в светич. Опаляя, отравляя. С коротким шипением погасла лучина. Взвился к потолку тонкий седой дымок. Жгучая боль жидким огнём разлилась по телу. Перепуганный взгляд широко распахнутых глаз слепо шарил в удушающей тьме. Больно… Друже… Друже!.. Закричать, позвать на помощь — но горло будто ледяная рука сдавила. Через кожу, через раскрытый в немом крике рот Тьма заполняла Лиалина до краёв. Пожирала его, подчиняла себе. Услышав тяжёлое частое дыхание хозяина, Друже поднял огромную морду, навострил уши. Глаза налились кроваво-красным. Глухой рокот прокатился по избе. Из приоткрытой пасти на высоко вздымающуюся рваными вдохами грудь выскользнул, зацепившийся на клыке, оберег Борума. Рассечённая им хмарь зашипела, завихрилась позёмкой по полу и сквозняком выдулась за порог. В светлеющем мареве, далеко-далеко, едва различимая среди кустов, замаячила тень давраха. Огромные лапы его ступали по мягкому влажному мху. Бесшумно. Лиалин радостно улыбнулся и потянулся к нему рукой. — Друже… — выдохнул и провалился в никуда. Уткнувшись мордой в своего человека, даврах тревожно заскулил.***
Отложив рукоделие, Дана замерла, прилушиваясь. Там, высоко над крышей подводного терема, пошла рябью озёрная гладь. — Слышишь? — обернулась к подруге, которая с хмурым видом скручивала плети-водоросли в кольца и запихивала их в заплечный мешок. — Руана, он просит о помощи. Тряхнув зелёными косами, берегиня лишь молча поджала губы и продолжила сборы. Да мало ли кто кого о чём просит. Вот кайсар просит их вернуться в Родовы Земли, а они… они и так уже затянули с отъездом дальше некуда. Помедлив с мгновение, принимая решение, Дана поднялась со скамьи, вышла на крыльцо, посмотрела вверх, убеждаясь, не ослышалась ли, и направилась к берегу, ступая по мокрому дну в расходящейся пред ней толще воды. Готовая взвыть подобно едва слышному зову давраха, Руана выскочила следом за подругой, но успела нагнать её лишь под ракитами. Высокая сребропёрая егея растревоженно закачалась над водой, зашелестела недовольно. — Остановись! — Плети-водоросли взметнулись вверх, заплелись с ракитовыми ветвями, стянулись плетнём вдоль берега. — Послушай, это чудовище — порождение сайрийской тьмы. Ему не помогать, его убить надо! Его и его хозяина, который принесёт погибель в наши земли! Дажь… — Дажь? А если ошибается Дажь? — Обернулась Дана, русые косы змеями заскользили по вздыбившейся воде. Отхлынув от берега, набирая скорость, волна ринулась к Руане, превращаясь в огромную ладонь, грозя снести на своём пути не то что берегиню, но и деревья на другом берегу. Испуганно распахнув зелёные глаза, Руана выпустила плети-водоросли, которые немедленно сплелись над ней щитом, и прикрыла голову руками. Но волна вдруг схлынула, обдав девушку сверкающими брызгами, и вновь озеро успокоилось. Распрямившись, берегиня ошарашенно взглянула на подругу. Множество слов, гневных, изумлённых, готовились сорваться с языка, но Руана лишь хватала воздух ртом. — Ты видишь? Мы обе сильнее стали! Намного сильнее! — Дана подошла к подруге и, будто извиняясь, коснулась её плеч. — Ты видишь? Силой можно распорядиться по-разному. Сила — она не злая и не добрая. Всё только внутри нас. И он такой же. Понимаешь? Он ещё не злой и не добрый, пока ещё он просто другой. Разве ты этого не чувствуешь? Этим весь лес дышит. — Очертила широким взмахом окрестности. — Я не спорю — он причина перемен. Но не тех, что страшится Дашуба. Кайсар здесь не был, Руана, а мы живем с мальчишкой бок о бок много лет. Тебе ли не знать, какое это дитя на самом деле? Не ты ли его маленького из озера нашего вынесла, когда он сорвался с высокого берега и едва не захлебнулся? Не ты ли их с Борумом сети наполняла рыбой? Пока еще сайрийцу нужны мы, но очень скоро он будет нужен нам. Он уже нам нужен! Разве ты не чувствуешь, что ночами становится всё тяжелее дышать? Даже вода темнеет. — Потому что зима близится, — отвела гневный взгляд берегиня. Всё, о чём говорила Дана, было верным. Случайно осев на лесном озере, они годами наблюдали за Борумом и его приёмышем. И даже в голову им не пришло рассказать о них Дашубе, а тем более Варкуле. Им нравилась семья кузнеца. Но времена меняются, а люди — тем более. Этот сайриец — что волчонок, пока маленький — милый да забавный, но сейчас он вырос и, как должно по рождению, превращается в опасного зверя. Зверя, у которого вырезали стаю. И он видел, кто его враг, и как зверь однажды придёт отомстить. Но Дана… Она не могла это принять. И чем настойчивей звал их вернуться Дажь, тем сильнее упрямилась Дана. А Руана не хотела ввязываться в чужую драку. Хотела только домой, в Родовы земли, в родной Ирий, в отчий дом на берегу Смарагды. Всё, набродилась по свету. И себя показала, и других посмотрела. И если уж держать бой — то лучше в родной стороне, а не в Хладном лесу. А сила… так и без неё нормально жили, не тужили. — Потому что ночь близится. И хватит ли у нас огня осветить её — зависит от нас. Возвращайся в Ирий одна. Я знаю, моё место здесь. И, задрав подол длинного, будто расшитого каплями росы, сарафана, Дана вышла на берег, но зов к тому времени стих. Ускорившая шаг, встревоженно вбежала в лес, но куда идти теперь — уже не знала. И сколько бы ни бродила, ни прислушивалась — ничего больше не слышала.***
От натопленной печи в комнате стало жарко и душно. Тихий монотонный шёпот знахаря сливался с влажными парами, оседал ароматами горьких трав на раненых, что недвижимыми лежали на широких лавках. Задержавшись взглядом на чужаке в изрубленной кольчуге степняков — это особое, чуть сплюснутое плетение ни с каким другим не перепутать — Дашуба стиснул челюсти. Сомнений быть не могло — это Варкулов воин. Отчего же Лед так печётся о его жизни? Неровное частое дыхание перебивалось тихими мучительными стонами. Дажь обернулся к брату, мгновенно позабыв о варкулоте. Что-то недоброе творилось с Радом, по груди которого чёрной плесенью медленно расползалось пятно не от ран. Нахмурившись, Дажь коснулся его. «Плесень» жадно перекинулась на руку и потекла по ней вверх. Пальцы горели огнём, болью пробило по спине и сдавило голову. Что-то будто щёлкнуло в груди, будто лопнуло. Ослепительно-ярко просияли быстро чернеющие пальцы, и… всё исчезло, будто и не было. В недоумении сжав-разжав ладонь, Дашуба взглянул на знахаря, самозабвенно варящего зелье. Неимоверно захотелось распахнуть окошки. — Подсоби, — негромко окликнул знахарь кайсара, развернулся к вою, что Лед на себе приволок, и знаком приказал раздеть по пояс. — Сам, — хмуро бросил Лед, отодвинув Дашубу в сторону. Необъяснимая тревога шевельнулась в воеводе, когда он перехватил случайный взгляд друга. Для Дажя Немиза — враг. Он не знал лучника в миру, и сейчас не время было для разъяснений. А потому Лед сам одной рукой приподнял мальчишку, легкого как пушинку, и осторожно снял глухо перебрякивающую кольчугу. Всё так же осторожно уложил обратно на лавку, бережно поддерживая курчавую рыжеватую голову, и рывком разорвал рубаху, обнажая иссечённое ранами тело. Старыми, едва зажившими, от когтей. И новыми, от мечей. Бережно омыв его травяным отваром, Велимудр каждую рану мазью лечебной помазал. Быстро и осторожно ощупал руки, плечи, рёбра и довольно махнул рукой: — Жить будет. Да и на ноги встанет быстро. — А Рад? — с тревогой взглянул на знахаря Дашуба, но тот лишь сокрушённо покачал головой. Ничего он поделать со Сварожичем не мог. Ни сил, ни знаний для ран таких у него не было. — Да что не так? Ты и тяжелее раны залечивал! Похлопав кайсара по плечу, старец вздохнул и потянул его за собой к окошку, на котором тут же задёрнул занавеску, отчего светлица погрузилась в полумрак. — Раны у Сварожича пустяковые, хоть и крови много потерял он, но глянь. — Сухонький палец ткнул в сторону Радогоста. Дашуба обернулся и замер: над Радом курился чёрный дымок. Но не только это. Обе раны мерцали желтоватым сиянием, едва заметным, но все же… — Коли найдёшь лучника, что сбил брата твоего — ко мне приведи. Живым. Блёкло-серые от старости глаза Ведимудра всматривались в кайсара пристально, пока тот не сдался и не кивнул головой. Только после этого старец со вздохом побрёл к тяжко дышащему Радогосту. Как же не хватало ему сейчас его ученицы! Где ты теперь, Зоренька? И как мне брата твоего любимого спасать? Лёгким тычком в плечо Перун привлёк внимание Леда и кивнул в сторону двери. — Как оно? Но в ответ получил лишь насупленные брови. Красноречивее любых слов. Вроде не малые дети уже, и Рад — воин лихой, не раз вместе степняков гоняли, но… видеть его в крови… Перун с силой сжал перила. — Добро, что живы. Второй кто? Глубоко вздохнув, Лед переложил рукавицы из руки в руку, подбирая слова. Загорская вышивка на рубахе Немизы говорила сама за себя, а кайсар слепотой не страдал. — Он… хороший человек, Перун. — И лучник знатный? — Сверкнули жёлтыми камушками оперенья вынутых из-за пазухи обломков стрел. — Хороший человек, говоришь? — Кайсар сунул их Леду. — Так то́ мы ещё поглядим. Если брат выживет. А не выживет… Ударил дважды кулаком по перилам и спустился с крыльца. За дверью раздались и стихли шаги. Уже в который раз за день. Что-то разбегались сегодня. Скрипнула дверь, и полупрозрачная лаума, едва касаясь пола, «вплыла» в горницу, чтобы добавить в лохань горячей воды. — Пора. И это слово было больше похоже на дуновение ветра, нежели на речь. Молча повинуясь, Немиза встал. Дева бережно покрыла мазью раны на его груди и спине и туго перебинтовала. И хоть телу стало значительно легче, душа всё глубже погружалась во мрак и смятение. — Зачем всё это? — спросил лучник, когда лаума протянула ему чистое, добротное белье, но та в ответ лишь слегка склонилась в поклоне и растворилась. От слабости мутило, пришлось крепче вцепиться в край лавки, чтобы не качало. Зачерпнув в горсть воды из ушатов, что стояли у ног, Немиза приложил холодную мокрую ладонь к груди. Полегчало. Оглянулся: не темница. Без сомнений. Небольшая комнатка под самой крышей дышала теплом и уютом, словно её лишь недавно покинула хозяйка. Незаконченная вышивка, брошенная на столе под погасшей лучиной. Прялка с куделью в углу. Сложно расшитое очелье, забытое у окна. Там же, чуть поодаль, стояла крынка с молоком и лежала пара ломтей свежего хлеба, от запаха которого предательски заурчало в животе, но прикасаться к еде Немиза не спешил. Тихо заскрипели половицы лестницы под неспешной тяжёлой поступью. Воеводу Велего Бора, само появление которого многое делало понятным, лучник узнал с полувзгляда. — Я ведь… — от слабости слова давались с трудом, — просил… — Таких воинов не убивают, — присел рядом Лед и заглянул в усталые зелёные глаза Немизы. — Даже если они просят. Зачем? На колени лучника легли обломки стрел с таралами. Пальцы коснулись рябого оперенья, погладили неровные жёлтые грани камней. — Он был отравлен… её тьмой. Как Варкула. Он спасал девушку, значит, она важна, — тихо ответил Немиза. — Вместе они бы погибли оба. — Его зовут Радогост, и эта девушка — его сестра младшая. Он спасал не просто девушку, а свою сестру. — В воеводе не было злости, только непонимание. То, что Рад ещё жив, значило лишь одно — лучник и не собирался его убивать. — Он меченый ею. Она придёт за ним. Обязательно. И заберёт. — При мысли о ней ушедшие было страхи вернулись с новой силой. В тёмно-зелёных глазах отражалась такая безысходность, что Леду на мгновение стало не по себе. Немиза приоткрыл было рот, но лишь беспомощно выдохнул. Как объяснить необъяснимое? Он и сам не знал толком — кто она такая, что она такое. Почему он выстрелил? Потому что над всадником парила тьма. Да кто в такое поверит?! Молча выколупал из хвостовика стрелы тарал и вложил в ладонь воеводе. — Пусть твой друг на груди его носит. Может, и поможет. — Уходи. — Лед сжал ладонь с камушком в кулак и поднялся. — Как свечере́ет, уходи. Никто не остановит. Нельзя тебе здесь… — Мне идти некуда теперь, воевода, — перебил его Немиза, устало навалился плечом на стену, прикрыл глаза. — Лучше здесь помереть, чем ей служить. Варкула сейчас, поди, в Велем Бору, а затем через перевал в Загорье уйдет. А потом в Стан… Кровь отхлынула от лица воеводы. Как он не подумал раньше! Велий бор — Сагал. Загорье — Турон. Стан — Велир. Варкула же говорил об этом ещё на заставе. Ужас ледяным змеем скользнул по спине. Если Варкула поведёт своё мертвое войско по степи, то ирийское побоище — не беда, а так… Стан! Если Стан падёт… Траян! — Немиза, — крепко взял лучника за плечи и легонько встряхнул, — она — это кто? — Не знаю. Я не знаю. Но она повсюду. В мыслях, во снах. Она меня искала в Велем бору. Звала. Она всех нашла, а меня нет. Сагал сказал не отзываться, спрятаться. Я не знаю, как. Я не знаю, как! Как спрятаться от той, что поднимает мёртвых и заставляет их служить себе?! Я не знаю. Кликнув чернавку, Лед наказал ей присматривать за лучником до своего возвращения, сам выскочил из горницы на поиски Дашубы. «Что за новая напасть…». Слова Немизы прочно засели у воеводы в мыслях, а на сердце легла тень волнения. Полный мучительной боли крик вспугнул птиц за окном, стоило тусклому желтоватому камушку коснуться почерневшей кожи на его груди. Радогоста крутило, выгибало дугой, рвало чёрной слюной, пока не кончились силы. Тяжело опав на ставшие грязными простыни, Рад судорожно хватал ртом воздух. Постепенно дыхание выровнялось, успокоилось. Велимудр скинул одну из простыней на рвоту, чтоб не маячила перед глазами, и коснулся рассиявшегося камушка на посветлевшей коже. — Диковинка. Столько лет живу, а такого не видал. — Обернулся на Леда, но расспрашивать воеводу не стал. — Мастера позови, — с лёгким по-старчески нетерпеливым недовольством бросил Дашубе, — чтоб оправу сделал. И выйдите уже оба, только под ногами путаетесь. Сам теперича управлюсь. Высоко в небе раздался протяжный, чуть хрипловатый соколиный крик. Птица донесёт тревожные вести раньше, чем Варкула пересечёт перевал. Это всё, что они сейчас могли сделать для Траяна. Даже если выдвинуться ему на подмогу, то лишь на собственную погибель. Как победить войско павших? Дашуба положил руку на плечо Леда и слегка сжал. Даже если ледов лучник встанет рядом с ними — что они смогут против полчища мёртвых, когда каждый павший сотоварищ становится врагом? Такого врага ирийцы ещё не видели. Это совсем не тот сайриец, о котором вещал Слышащий. Уже смеркалось, и вдоль улиц на крылечках зажигались факелы, однако на площади было по-прежнему людно и шумно. Из леса доносились гулкие удары топоров и зычные окрики. Пробороздив пятернёй русые кудри, Дашуба неспешно обернулся вокруг себя. Ирий — поистине прекрасный город. Отцово наследие. Их с братом гордость. Люди и нелюди, живые и нежить — все ра́вно почитаемы. По малой толике, шаг за шагом, они с Перуном создавали его, грезили, что таким весь Мировяз сделают. И теперь горе и пепел вместе со снегом оседали на крыши уцелевших домов, а он даже понять не мог — кто их враг и почему пришёл к ним. Мимо просеменил приземистый леший с всклокоченными волосами, забитыми шишками и еловыми ветками, и горящими красными огоньками глазами, в тёмно-зелёной рубахе и коричневых полосатых штанах, заправленных в короткие сапоги. Взмахом руки поприветствовал кайсара. Дружба с лесным народом давалась непросто, однако… сейчас вдоль частокола сновали растревоженные лохматые лешие, недовольно хмурились, но мужикам подсобляли. У погорелых домов суетились домовики, помогали женщинам и детям выносить уцелевшие пожитки да перетаскивать их по соседям. Пока новые избы справят… Не скоро. А зима была на пороге.***
В печи дотлевали угли, от их угасающего мерцания в избе становилось уютно и тепло. Тепло и уютно… Сама застава, люди в ней будто вселяли в него неведомую дикую силу, расправляющую опустившиеся плечи. Тепло и уютно. Улицы пахли хлебом и миром. И запах этот исцелял лучше любых снадобий. Здесь Сагала приняли как родного. И в этой почти вальяжной безмятежности, когда дозор без тревоги смотрит вдаль с башен, у него вдруг мелькнула мысль, что здесь он бы хотел остаться навсегда. Чуть приподнявшись на локте, Рада поудобнее устроилась на груди Сагала. — Есть у тебя здесь близкие старики? — Мужская рука нежно обняла её плечи, крепче прижимая к горячему телу. — За Смарагдой тётка живет. А что? — Девушка приподнялась на локте и вопросительно взглянула на Сагала. Густые светлые волосы волнами рассыпались по спине, в сиянии ярких звезд и сама Рада, казалось, светилась. — Что-что, — его пальцы скользнули вверх по её руке, шее, очертили мягкие зацелованные губы, — утром свататься пойду. Тревожный гул набата раздался над заставой, поднимая людей. С грохотом обрушились воротные башни и часть частокола. Крики и запоздалый лязг оружия вспорол ночную тишь Велего Бора. Со свистом мимо окон пронеслись тени. Вскочив с полатей, Сагал торопливо натянул на себя штаны и выхватил меч из ножен. Спешно отыскав на полу рубаху, путаясь в рукавах, Рада едва успела просунуть голову в ворот и одёрнуть подол до пят, когда ударом распахнулась дверь и в избе стало светло от факелов. Вскинув меч, Сагал загородил девушку собой. Тех, кто ввалился посреди ночи, он узнал не сразу. Окровавленные, со зверскими оскалами, вои мало напоминали теперь людей. Молча расступившись, они пропустили вперед Варкулу. Сагал растерянно опустил оружие. Окинув раздетого дружа и простоволосую девицу позади него насмешливо-внимательным взглядом, тайрун взмахнул рукой. — Добро. На коней обоих. Живо. Исполняя приказ, четверо отделились от толпы, сгребли с сучковатой вешалки тёплые вещи и швырнули их Сагалу в руки. Кони галопом вынесли их сквозь разбитые ворота, быстро оставив позади полыхающую заставу. Прижимая к себе перепуганную Раду, Сагал старался не отставать от тайруна. Всё, что он понимал сейчас — в Ирии Варкулу не приветили. А Немиза… В темноте не разглядишь, но Сагал нутром чуял: нет лучника рядом. Жив ли? Отвесные скалы скребли серое низкое небо острыми вершинами. Сагал внутренне содрогнулся, когда отряд замедлился, а вскоре и вовсе остановился перед чернеющей пастью Юдового перевала. — Куда мы? — едва слышно спросила Рада, вжимаясь спиной в грудь Сагала. — В Великую Степь, — оглянулся на девушку Варкула, но слова его предназначались другу. — Больше они нас не тронут. Теперь их крылья и когти служат мне. И вереница всадников уверенно потянулась к ущелью.