Unusually

      «Не волнуйся, Коллам. Я сохраню все твои секреты»       Ту презрительную ухмылку с нотками снисхождения Колл запомнил надолго. Но тот странный блеск в глазах де Винтера… Какой-то недобрый, лихорадочный… Даже сердитый. Тогда он не обратил особо внимания на этот взгляд, да и, признаться честно, и сейчас не обратил бы. Больно много чести Джасперу. Но вот только что поделать с мыслями, которые неизменно сводятся именно к Джасперу-черт-его-дери-де Винтеру? Мир определенно точно сошел с ума.       «Ты единственный, с кем я могу поговорить, Колл»       Кажется, это было самое честное, что Джаспер вообще когда-либо говорил Коллу. Не то чтобы Колл правда верил в это, просто факты налицо: смысл ему лгать теперь, решившись явиться в Паноптикон, пройдя шесть пропускных пунктов, вытерпев тщательные досмотры. Джаспер точно не лгал ему. Это было самое честное, да и вдобавок чуть ли не единственное, что было сказано де Винтером без привычного сарказма или ехидства. Тогда Джаспер казался Коллу совсем другим: непривычно открытым, удивляюще честным и безмерно уставшим. То ли ему надоело вечно цапаться с Хантом, будто кошка с собакой, то ли его обессилили все те беды, свалившиеся на них: гибель Аарона, заключение Коллама, расставание с Селией, которое, по меркам Колла, было совершенно незначительным проишествием по сравнению с другими.       «Ты в курсе, почему мы с Селией расстались? Я сказал, что хочу навестить тебя в тюрьме, а она заявила, что нельзя. Что ты Враг Смерти и убийца. Сказала, что я должен выбирать: ты или она»       Выбор Джаспера и по сей день остается для Колла той еще загадкой, отгадать которую, кажется, не смог бы и Шерлок Холмс. Почему же де Винтер, не особо жалующий Колла (что, кстати говоря, очень даже взаимно), сделал выбор не в пользу своей любимой девушки? Почему и в какой момент Джаспер стал безоговорочно доверять Колламу Ханту, Врагу Смерти, перерождению самого Константина Мэддена? Такая глупость с его стороны, но Колл… Кажется, он рад этому. Рад, словно ребенок маленький, которому купили новую игрушку. Только вот что будет, когда эту игрушку отберут? Когда игрушка сломается? Потеряется? Что будет, когда Джаспер разочаруется в нем?       «Я не имел в виду, что считаю тебя плохим человеком»       Определенно, де Винтер стал занимать слишком много его мыслей. Катастрофически много. С чего это он, Колл, в очередной раз прокручивает в голове его слова, вспоминая голос Джаспера? Почему он так счастлив от одной только чертовой мысли о том, что де Винтер не считает его плохим? Да какое ему дело, что Джаспер думает о нем? Почему это стало так важно? Когда это стало так важно?       Неприязни к Джасперу теперь не было. Странно, конечно. Непривычно. Все ведь знали, что Колл и Джаспер, пусть и по одну сторону баррикад, но терпеть друг друга не могут, с трудом скрывая раздражение при виде другого. Нет, мир однозначно сошел с ума. — Господи помилуй, Колл, иди уже к черту,  — несмотря на неприкрытую грубость, злости в голосе Джаспера не было. Лишь безнадежная усталость сквозит в нем, не таясь. Колл и рад бы уйти, а еще лучше съязвить что-то в ответ, вот только не хочется почему-то. Будто тиски стальные сковали, будто лозы длинные оплели. Язык словно отрезали — Колл даже чувствует металлический привкус во рту. Шея удавкой украшена, душит, пугает, воздух беспощадно отнимает, но не убивает. Он сам уже готов придушить себя, да не выходит — все равно ведь упрямо за жизнь цепляется, будто бы есть ради чего. Аарон мертв. Все знают, что Колл — Константин. Так смысл в этом беспросветном существовании, что лишь отравляет ядом горьким день ото дня, вызывая лишь жгучую боль, заставляя биться в агонии мучительной. И шепот странный становится лишь громче с каждой секундой — Константин? Ой, извините, Маугрис. Бред какой, Колл и есть Константин. Или, быть может, отголоски совести? А впрочем, плевать, легче от этого не станет — «Хей, Колл, не желаешь подавиться своей никчемной жизнью? Ну же, ты ведь так хочешь жить! Ха-а? Не хочешь? Прости, зло никто не спрашивал». И ведь мало того, что шепот каждый раз становится все громче и отчетливее. Все лучше в нем угадывается голос Джаспера — похоже, это не мир сошел с ума, а сам Колл.       Голос его под кожу пробирается, болезненно обжигая будто бы, оставляя на память следы невыводимые. Колл зачем-то считает. Один, два, три… На двадцати четырех сбивается, заново начинает. Один, два, три… Время становится лишь иллюзией, жизнь — жалкой ошибкой, а другие люди — бестелесными призраками, бродящими по свету в одиночестве, успокаивающими себя наивными надеждами на свое прекрасное «долго и счастливо».       Обида, годами копившаяся в нем, готова выплеснуться наружу неиссякаемым потоком откровений. Обида на несправедливость его судьбы, обида на магическое общество, обида на самого себя, в конце концов. Обида на Джаспера, который вновь предпочел какую-то девицу — они самозабвенно целуются с Гвендой, будто бы позабыв обо всем на свете. А в глубине души встрепенулось какое-то неясное, темное и всепоглощающее чувство, необратимо отравляющее и так истерзанного Колла вновь.       Жизнь теряет хоть какое-либо значение окончательно и бесповоротно.