Твои портреты на листочках

В замеревшей тишине что-то тихо скрипнуло, после небольшого шума. Почти затхлелый, оборванный на нескольких страницах, которые предательски выползали из-под переплёта, блокнот, полностью облепленный стикерами разных форм и цветов, одиноко лежал где-то на далёком дне обыкновенного ящика, прикрытый сверху кучей никому доселе не нужных бумаг, сильно придавливая неразлинованные листы, не давая им возможность сложиться по-нормальному. Наброски простым карандашом, начирканные уже давно, со временем немного размылись, засев невнятными отражениями на соседних страницах, и даже если бы там было ещё что-то нарисовано или написано, непременно бы испортилось ненужным вмешательством собрата по блокноту. Этого всего бы, возможно, можно было бы избежать, к примеру, подкладывать отдельные не загрязнённые ничем листы в места складок, но, по некотором причинам, Кокичи предпочитал делать всё по-другому. Вот и поплатился за своё халатное отношение к вещи, которое было тем небольшим кусочком, отправленное из прошлого в будущее, в надежде найти там хоть что-то, что соответствовало желаниям, написаными на листах старого блокнота. Однако… Ничего после этих «гаданий» и «ритуалов» от Юмено не изменилось. Не изменилось от слова совсем. Всё те же грустные улыбки, ненароком расплывающимися на его лице, когда он заприметит хотя бы вдалеке фигуру Саихары, на которого, честно говоря, Оума мог смотреть по времени пять-шесть уроков подряд. Невольно поглядывая на него со стороны, он, задумчиво, будто находясь в какой-то прострации, где никогда не замечал ни голоса преподавателя, ни обычный шум от карандаша, медленно, чтобы не отвлекать одноклассников, выводя такие приятные сердцу черты, старательно придерживаясь ровной осанки, дабы к нему не подошли разузнать, чем он там занимается, игнорируя расписанные на доске формулы и настойчивый голос учителя. И всё это он тихо вырисовывал в своём скетчбуке. Это происходило не всегда, но юноша иногда мог забыть любимый блокнот, когда особо сильно не успевал закинуть всё нужное в портфель. И тогда он, печально вздохнув, брал какой-то огрызок, а не листок, и рисовал на нём. Всё же выходило не шибко удобно, но Кокичи, приноровившись, мог спокойно выводить по бумаге линии, и уже не коря себя за неудачную складку, которую по никому неизвестной воле оставлял после себя ластик. После нескольких таких неприятностей, он решил, что и врагу такого вовек не пожелает. Да и, по необычайно скромному мнению Оумы, на таких жуть каких некрасивых огрызках рисунки выходили лучше, чем в специально подобранном для этого блокноте. Но невелика беда, он всё равно бросал свои наброски (а кто ему разрешит орудовать на уроке, когда все дружно зубрят материал, красками? Ну вот.) в этот самый скетчбук, «надёжно и прочно» закрепив обычным клеем для бумаги. «Прекрасно, ничего нельзя сказать». Юноша пробовал рисовать и что-то другое, например, он пробовал себя в чём-то более абстрактном, но получался в конечном счёте всё равно Шуичи. Даже в спокойной домашней атмосфере, пока родители ещё не пришли и не начали опять переругиваться из-за какой-то мелочи. Конечно же, по его меркам «мелочи»… Мягкие, иногда кажующиеся непослушными, волосы аккуратно обрамляли вечно задумчивое лицо Саихары, а его глаза, словно состоявшие из одного космоса, в которые ему хотелось смотреть всё свободное (да и не очень) время… Это всё было так трудно передать на листке чего-то, нужно было просто увидеть всё это. Однако, так или иначе, он старался совершенствовать свой навык и дальше, чтобы можно было бы передать всю красоту своего одноклассника. «Мечта влюблённого идиота», — фыркнул он тогда, но вечером опять сел за письменный стол, продолжая корпеть над очередным рисунком, который он опять, мельком поглядев на дверь, ведущую в его комнату, скроет в своём импровизированном сборнике, не решаясь никому показать. — «Моя мечта…» Кокичи как-то хотел совершить такое, как раз закончив один из портретов своей любви и заприметив Шуичи одного, по виду явно во власти скуки, глядящего в окно, в котором на мгновение мелькнула мелкая пташка, взлетев с ветки дерева. Сглотнув в напряжении, Оума сделал неуверенный шаг вперёд, тихо ступив на твёрдый пол, ещё раз взглянув на Саихару, который так и не вышел из кабинета со своими друзьями. Глубоко вздохнув, будто надеясь собрать с этим воздухом всю свою храбрость, юноша направился к сидящему за партой у окна Шуичи, ощущая как сердце в груди своим кульбитом готовит очередные гонки со временем, выразив желание учащённо отбивать свой ритм, практически поглощая всё внимание на себя. Такое обыкновенное «Саихара-чан» застряло слипающимся комом в горле, и было такое чувство, словно кошка затачивая свои вытянутые острые когти, царапала и его шею изнутри тоже. «Мы же уже давно знакомы, и мы довольно хорошо общаемся…» Но, всё же, на несколько мгновений остановившись, Кокичи прикрыл глаза, снова глубоко в себя вбирая воздух. «Не признаваться же я иду, честное слово...» — Эй, Саихара-сан! Тебя тут зовут! «Не получилось». Оума тихо усмехнулся, вспоминая свой последующий стыд, да и вообще… Он чуть не совершил самую глупую ошибку в своей жизни. Вот что бы он сделал, после того как услышал бы кучу вполне понятных вопросов, объяснение которых кроется в нём самом. Хотя, всё равно Саихара узнал бы об этом, ведь на его рисунках всегда был Шуичи. Как-то, на обеденном перерыве, Кокичи, забыв забрать либо же спрятать свой блокнот от посторонних глаз, с уставшим видом вышел из класса, и, преодолев практически половину пути к своей цели, ускоренно зашагал в сторону своего кабинета, взволнованно дыша. С липким ощущением ползущего по спине страха, юноша практически пулей влетел в помещение, оглядывая всех присутствующих (некоторые ушли обедать в другие места). Облегчённо выдохнув, он как можно удобнее уселся на своё место, накинув на себя обычную маску безразличия, взялся на уже более внимательное рассматривание мелких уголков, в которые какой-то странный ученик от скуки забил куски бумаги. «Идиот, будет же потом убирать больше обычного». Прикрыв свой рот рукой, Оума еле слышно зевнул, наконец расслабляясь. Внезапно он увидел боковым зрением, что Шуичи, всё так же спокойно, как и он, сидевший за своей партой, встал со стула и стал мерить короткими шагами пол по направлению к юноше. Повернув голову, он встретился с серыми глазами, которые не мог точь-в-точь повторить на портретах, что заинтересованно посмотрели на него. Прерывисто вздохнув, Кокичи вопросительно поднял бровь вверх, заметив, что его одноклассник подошёл куда ближе, чем положено, склоняясь над ним. — Что? — поддельно спокойно бросил юноша, хотя внутри него пылал самый настоящий огонь, который ещё чуть-чуть и проник бы через кожу, сжигая всё на своём пути. Только Саихара, приблизившись к его щеке, опаляя её своим горячим дыханием, прошептал: — Красиво рисуешь, Оума-кун. — А?.. — вырвалось из приоткрытого рта Кокичи, и надо подождать несколько секунд, чтобы понять что сказал его одноклассник. Тогда, если с памятью повзрослевшего на три года Оумы всё в порядке, то та история закончилась лишь его скупой благодарностью и просьбой, которую он чуть ли не прорычал, не влезать в чужие вещи. На это Шуичи лишь добродушно улыбнулся, отходя от него. С тех пор в их иногда долгих разговорах больше не проскальзывало никакой тени скрытности, они вообще будто забыли о таком понятии. Кокичи, плюхнувшись на кровать, негромко чихнул. На задворках сознания до сих пор вертелось гадкое напоминание о том, что с того самого момента, когда он проснулся, прошло немного больше пятнадцати часов с минутами бодрствования, чем ему надо было. Поморщившись, юноша уткнулся в подушку, приятно обдавшую его лёгким холодком. «Смысл моего согласия на всякие недомагические штуки этой мелкой? Ничего же так и не изменилось...» Тяжело вздохнув, Оума невольно усмехнулся, вспоминая свою глупость, пестрящую наивностью со всех щелей. Еле слышное бормотание, исходящее от накинувшей на себя чёрную мантию Химико, наполняло тишину чем-то мистическим, загадочным, если не считать некоторое количество свечей, которые и так по-мистически отгоняли полную темноту от двух человек. — Теперь приготовься. Тебе придётся молчать до конца ритуала. — Слушай, а твои фокусы хоть как-то изменят моё положение? — насмешливо протянул юноша, хотя что-то внутри в волнении замерло, желая надеятся на успешный исход всего этого. — Твоё будущее пока сокрыто проведением приворота, не бубни, — вяло отметила девушка, взяв в руки свечу с капающим воском. — Я в этом деле далеко не профессионал, но могу дать слово, что всё пройдёт как надо, потому что ты согласился открыть мне своё тонкое тело для моей практики. Я же маг, я знаю. Кокичи еле сдержал смешок, прикусывая внутреннюю сторону своей щеки. Он не понимал почему, но всё же всё его тело словно ударило током, отчего юноша дёрнулся. — Так, теперь слова… — хрипит Юмено, сосредоточенно зашептав что-то себе под нос. Оума не стал тогда вслушиваться в её голос, справедливо отметив, что он не хочет слышать ещё что-то, кроме тех слов, что ему понадобятся в будущем. Юноша, немного поёрзав на жестоковатом стуле, опёрся головой о сжатую в кулак ладонь, внимательно следя за движением свечи. Огонёк горел прямо, не двигаясь из стороны в сторону, а Кокичи завис в таком положении, по ощущениям, надолго. — Вот, теперь всё. Не разбалтывай об этом никому, не пиши ничего об этом туда, где другие смогут прочитать. Сеанс закончен, благодарю за посещение. Кокичи лениво потянулся, уходя из тёмной комнаты, в котором осталась Юмено и сама стала прибираться, ведь не терпела, когда её добро трогали чужие руки. В каком-то смысле у юноши была надежда, что его жизнь кардинально изменилась с того момента, однако… Ничего вообще не изменилось. Сколько бы раз Оума не раздумывал, что пошло не так или что он сделал не то, но всё было бестолку. Он всё равно упирался в тот сухой факт, что магии не существует. Хотя он пытался поверить во всё это, всё равно возвращалась мысль, которая бессчётно твердила, что он в романтическом плане не привлекает Шуичи даже после вмешательства приворота. «Жаль…» Но как-то раз, когда он собирался идти домой, они с Саихарой встретились и, начиная с обычного «как дела?», разговорились, вместе шагая по дороге. И, кажется, Кокичи уже поверил бы в любую магию, что встречал на своём всё ещё малом жизненном пути, как их развязная болтовня переросла во что-то поистине неловкое. — Почему ты не записался в художественный клуб? У тебя же огромный потенциал! — Саихара-чан, я рисовал только тебя, это даже по меркам художников «топтание на одном месте», — хмыкнул Оума. — Да даже если бы я заскетчил бы отдельно твои глаза или губы, это бы большо было бы похоже на «выход из зоны комфорта». — Ну, наверное… — мягко улыбнулся Шуичи. — А почему именно я? — внезапно для Оумы задал вопрос собеседник. — Может быть, если… — Я люблю тебя, Саихара-чан. — мгновенно сорвалось с губ юноши, который не сразу это заметил. Быстро моргнув, он вдруг остановился, в ожидании чего-то вцепившись фиалковыми глазами в Саихару. — Прости, Оума-кун, я… Я не могу. Я не могу ответить тебе взаимностью. — Почему?.. — такой бесполезный вопрос, который мало что интересного ещё откроет ему. Где-то в груди разочарованно стучит сердце, а он сам, внутри, просто кричит, ведь ничего ещё не остаётся. Хочется прямо сейчас развернутся и уйти, однако он почему-то стоит и ждёт. «Так глупо». Тяжело вздохнув, Кокичи перевернулся на спину, уставившись на белый-белый потолок, от которого немного рябило в глазах. Он непроизвольно скривился, устало смотря наверх. — Каким я был наивным... — натянуто улыбнулся Оума, пропуская единичный смешок. — Не стоило бы даже и пытаться. Что бы ты сказал сейчас, смотря на всё это скопившееся добро, мои рисунки, на которых до сих пор один ты, Саихара-чан? Красиво, да?