I
Курогане. Мечник корчит недовольную гримасу, точно от боли: как если бы прописали тупой стороной катаны под рёбра, – и вжимается в кожаное кресло. Ставит правую руку на подлокотник и упирается щекой, недовольно, глухо цокая языком. Курогане. Фай раздражал с самой первой встречи. Мечник не понимал, что так занимало мага в прозвищах, когда он сам находил клички совершенно отвратительными. Будто собаку дворовую подзывали. Придумывал всё новые и новые, заставляя кровь внутри закипать от злости. Раздражение охватывало только из-за одного лишь присутствия, существования мага в пределах взгляда. А чёртов Фай каждый раз усмехался. Конечно, его явно забавляла отзывчивая реакция. И это бесило вдвойне. Курогане ведь понимал, что нужно было просто не реагировать. Но просто – не получалось. Да вообще никак не получалось. Куро-рин. Куро-тин. Куро-гав. Куро… По-разному маг разбрасывался кличками. Всегда с тупой улыбкой и дурной радостью в голосе. Серый Токио потрепал каждого из них, но Фая – особенно. Радостная маска рассыпалась, как зала от потухшего костра. Курогане хотел, чтобы его звали только полным именем, но он никогда и помыслить не мог, что собственное имя обратится против него и воздвигнет стену непонимания с магом. Курогане. Курогане – это же просто чёртово имя. Его имя. Но почему с уст этого тупицы оно звучит так тошно? Курогане. Фай тогда не спрашивал, можно ли как-то сокращать имя. Не спрашивал и в этот раз, мог ли звать его полным именем. И если у прозвищ, как казалось Курогане, не было причин, то резкий переход к официозу был более чем ясен. Но, несмотря на всю ясность, Курогане это совсем не нравилось. Он так не раздражался, когда Фай давал тупые клички. Возможно, потому, что тогда он стремился выместить злость на маге, а сейчас приходилось раздражение проглатывать, как мерзкую горькую микстуру. Только она не лечила, а как кислота, оставляла въедливые ожоги. Где-то там, внутри, где никто не видел. И ожоги неприятно ныли каждый раз, когда Фай называл его «Курогане».II
Перед глазами Фая мерцали силуэты и разноцветные вспышки. Сознание вот-вот отключится. Пальцы ног сбивали простынь, руки рефлекторно пытались за что-то ухватиться, чтобы ощутить хоть какую-то опору – и успешно. Курогане поймал Фая за предплечья, и маг вцепился в рубашку на груди, сжимая ткань до треска. Маг раскачивался из стороны в сторону, всё-таки теряя временами опору из-за поступательных спазмов. Органы устроили споры «я себя чувствую хуже – нет, я!»: желудок придавило, как после удара тупым предметом или ногой. Мышцы бились в судорогах, каждая клеточка тела, как оголённый искрящийся нерв, болезненно ныли. Боль прошибала до мозга и костей. Пульсировала и змеилась по венам, сплетаясь в тугой узел. Фай не думал, что существует боль сильнее душевной и той, что разлилась по телу, когда Шаоран выдавил его левый глаз. В моменте казалось, что больнее быть не может. Жаль, что только казалось. Жить, как узнал Фай, вообще было больно.III
Дверь скрипнула, и Курогане приоткрыл глаза, чуть повернув голову к звуку. В комнату зашёл Фай. Последние несколько дней его улыбка казалась совсем уж деланной, рабочей. Он уже не старался лучиться радостью и беззаботностью. Хотя до этих нескольких дней только Курогане отчётливо видел фальшь в фаевских «улыбках». Впрочем, оно и не удивительно. Принцесса потеряла память и не могла хорошо считывать людей и чувства, а Шаоран оказался клоном. Курогане ничего о клонах не знал, но сомневался, что они сильны в чувствах и их распознавании, как показывает произошедшее в Токио. Сейчас всё это было вообще чем-то далёким и чем-то, что не про сейчас. Сейчас в мыслях был только Фай. И… Курогане. Имя действительно начинало ужасно раздражать. Или мозг, упорно поднимающий это воспоминание. Маг умудрялся бесить даже в собственных мыслях. Вот уж уникальный кадр. Пока Курогане отвлекался на поток хаотичных мыслей, маг тихо подошёл к постели и явно не собирался идти на контакт. «Да кто тебе разрешал так меня называть, чёртов колдун». Тот факт, что им приходилось делить одну спальню, одновременно радовал и бесил. С одной стороны, хотелось остыть и побыть наедине с мыслями, с другой – раны заживают быстрее, если о них позаботиться сразу. И второй вариант Курогане нравился больше. — Ты не ел уже несколько дней, — бросил мечник, тупо изучая противоположную стенку. В ответ только тихие шаги. «Вот же чёртов придурок». — Я говорю, ты есть собираешься? Фай тяжело вздохнул, совершенно не скрывая неприкрытого раздражения – то ли из-за вопроса, то ли самого Курогане. Мечник точно знал, что дело всё-таки во втором. — Ты меня спрашиваешь? — маг заговорил ровным, спокойным голосом. — А с кем я, по-твоему, говорю? — цедит сквозь зубы Курогане. — Удивлён, что ты пытаешься дать мне какой-то мнимый выбор. Курогане. Курогане. Курогане! Опять чёртово «Курогане»! — Злись, сколько тебе надо. Даже если повернуть время назад, я поступил бы точно также. Хочешь – можешь мне даже врезать, если так ты остынешь. — Я не злюсь. — Конечно. — Просто не люблю, когда мне путают карты. — Вытащить тебя из лап смерти – это путать карты? Теперь это так называется? — мечник отозвался с непривычным сарказмом. Когда Фай сел, кровать скрипнула под ним. Курогане проследил за магом и изучающе посмотрел глаза в глаза. — Ты просто ещё не совсем понимаешь, на что обрёк себя. — Тебе какое дело, на что я себя обрёк? Это был мой выбор. — А на что ты обрёк меня? — Ты – жив. Меня волнует только это. — А какой ценой? Курогане хмурится и поднимает голову. Внутри засуетился какой-то зверь, готовый взвыть: то ли от тоски, то ли злости. Но Курогане примет и стерпит всё, что в него полетит. Может, в момент, когда он принимал решение, мечник полностью не осознавал, на что обрекает себя и мага. Но это было единственное верное решение. Потому что только так этот придурок мог жить. — Я заплатил сполна. И не только я волновался. Но если тебе плевать на мои волнения, побеспокоился хотя бы о принцессе и Пончике. Уж эти двое точно себе места не нашли, если бы ты коньки отбросил. Даже если бы Мокона не попросила Ведьму о помощи, попросил бы Курогане. Он ещё не до конца осознал это странное, ноющее, зудящее чувство где-то в груди, просыпающееся, когда Фай исчезал из его поля зрения. И ещё меньше понимал щекочущий трепет, стягивающийся в тугой узелок, когда их взгляды встречались, а маг в шутку или игры ради касался оголённой кожи. Фай наклоняет голову и скрывает взгляд за плотной длинной чёлкой. Лица совсем не разглядеть, да и из света в комнате был только уличный фонарь, который находился в относительной близости к окну. Курогане встаёт с насиженного места, сопровождаемый треском кожаного кресла, и подходит к магу. — Я ведь был готов отдать это тело. — Фай поднимает руки, упираясь локтями в коленки и сжимает их в кулаки. — Это тело… плоть... причиняет определённую боль. — В душе не разбираюсь, к чему ты и о чём. Потому что ты у нас из молчунов и, похоже, все свои секреты готов унести в могилу, вместо того, чтобы поговорить и душу облегчить. Так вот знай: пока я не помру, ты тем более не помрёшь. Я тебе такой роскоши не позволю. Фай внимательно смотрит на мечника и улыбается. Вот всегда он так: решает за других и несётся с горячей головой в самую гущу, разрушая всё на своём пути: в том числе и попытки выстроить стены, надеть защитную броню от проклятых чувств. Головой Фай понимал, что сейчас не до них. Но сердце – не голова. — Жестокий ты. Кто тут ещё жестокий, – подумал было мечник, но озвучивать не стал. Курогане нависает над Фаем и прокусывает свою нижнюю губу, приближаясь. Он опускает руки на постель рядом с бёдрами мага и внимательно заглядывает в голубые глаза. Запах крови сладко щекочет нос и что-то глубоко внутри. Голод где-то в голове заставляет поддаться животным инстинктам. Плоть, кровь причиняли нестерпимую боль – и его, и Курогане. Фай даже на расстоянии ощущал запах его кожи. Слышал, как пульсировала кровь в венах, разгоняя её прямиком к грудной клетке, сплетая синими и красными ниточками сердце. Слышал беспорядочный стук, хотя лицо Курогане оставалось невозмутимым. Фай уже не думал. Спустил все мысли. Волей инстинктов и какого-то допотопного желания, которое, казалось до становления вампиром, он очень успешно подавлял. Маг касается холодными руками горячей кожи и тянется языком к ранке, обводя вокруг. Облизывает перепачканные кровью губы и отстраняется, оглаживая горячие щёки большими тонкими пальцами. Курогане хватает Фая за подбородок и фиксирует лицо напротив, не позволяя отстраниться. Под взором алых глаз маг чувствует, как очередной порыв жажды подступает к горлу, иссушая его, а следом неизвестное тягучее медовое чувство, мягко дрейфующее где-то в груди. Мечник невесомо, на пробу, целует податливые губы. Курогане легко проскальзывает внутрь, обводя языком клык. Фай цепляется руками за шею, спускается и оглаживает плечи, лопатки; обнимая. Курогане скользит большой мозолистой рукой по шее, поднимается к уху, почти невесомо гладя указателям пальцем за ним, затем по голове. Губы, кожа разгораются под поцелуями и прикосновениями. Дыхание сбивается, когда Курогане жадно впивается в Фая. Фай потерялся: это сердце Курогане или его собственное? Слишком громко. Оглушительно бьётся где-то в висках, с потрохами сбивая попытки восстановить дыхание и дышать через нос. Курогане и вовсе забылся, для чего всё это. Маг впивается когтями в плечо, и мечник, наконец, опомнившись, отстраняется. Курогане следит, как капелька пота медленно стекает по шее и облизывает губы. Хочется слизать. А на вкус только кровь от прокусанной губы, размазанной по подбородку – с металлическим послевкусием. И вино, которое маг успел выпить где-то перед приходом в комнату. Фай откидывается на кровать, восстанавливая дыхание. Кто бы мог подумать, что суровый мечник может быть таким жадным и неугомонным, когда дело касается поцелуев. Их чёртовы сердца были всё-таки слишком громкими. — В следующий раз дважды подумай. Прежде чем будешь отказываться. Угрозы в голосе совсем не было; дыхание всё ещё сбивчивое и горячее после поцелуя. Фай расплылся в лисьей улыбке. — А будет следующий раз? — Ты неисправим, ты в курсе?