Звон цитры

Впервые увидев Ю Мо сквозь яркое стекло витража, Шу невольно залюбовалась её тоненькой фигуркой в ципао, благородным лицом, гордостью подведённых глаз. Она казалась выходцем из другого мира, где главным законом был изящный вкус, воздух благоухал дорогими духами, а звон струн цитры не умолкал даже ночами. Но в этом мире, мире Шу, Ю Мо была грешницей, блудницей, которой нужно было избегать, как огня. И Шу старалась себя пересилить, выискивая в сердце хотя бы крохи ненависти. А ненависти не было, и подвал притягивал, потому что там – она. Шу не знала, когда это началось, когда она стала центром её мира, но ей было понятно, что такая зацикленность на падшей женщине постыдна. И несмотря ни на что, Шу продолжала следить взглядом за стройным гибким станом в ярком, под стать витражу, платье. Чаще всего она подслушивала её разговоры с Джоном. И с каждым звуком нежного голоса Ю Мо её сердце рвалось на мелкие кусочки, потому что ей нравился Джон. И тут же Шу корила себя за слабость, в исступлении раскаяния сжимая руки перед молчаливой скульптурой католического святого. Её душа металась, она хотела признать это странное чувство, признать его своим, неотъемлемой частью себя, но в то же время не могла этого сделать, ведь само наличие подобной симпатии к к какой-либо женщине было тяжким грехом, что уж говорить об увлечении проституткой! Для Шу словно не стало войны за стенами собора, потому что настоящая война велась в ней, в глубинах её сознания. И этот вихрь страданий внутри сосредотачивался на тонком силуэте и улыбке пухлых губ цвета сливы. Она стала замечать осторожную Шу, подглядывающую за колоннами и небрежно сбитыми досками, но сделала неправильный вывод, решив, что девочка влюблена в Джона. Если бы, со слезами вздохнула Шу, услышав её слова. Если бы это был Джон, всё было бы куда проще. Но реальная война пробилась сквозь эфемерный заслон соборной ограды, и жестокость каменной лавиной обрушилась на всех разом. Сначала ворвались японские солдаты, убив двух девочек, потом умер мальчик, оказавшийся на фронте, наверное, по ошибке. Потом погибли две женщины. Шу молча смотрела, как на нарумяненных щеках Ю Мо оставались полоски влажной соли. И не находила более сил сопротивляться чувству, которое не понимала и не могла назвать. Какая, в сущности, разница, грешно ли она поступает, грешно ли ощущать это, незнакомое, больное, к ней, и грешна ли она, продававшая себя? Всё равно война убьёт их всех, рано или поздно. Помощи ждать неоткуда. Бог оставил каменный собор в Нанкине, и все грехи остались где-то там, сзади, в полусне, где не было взрывов, криков и буро-зелёных японских мундиров. Осталось только молчаливое смирение, равнодушие и странное сладко-тоскливое томление при взгляде на лукавые, манящие изгибы тела Ю Мо, скрыть которые не мог узорный шёлк ципао. Потом пришёл полковник, и война показала свою уродливую морду, оскалив окровавленные клыки. О, Шу была совсем не глупа, она не верила отчаянным попыткам Джона солгать им в лицо. Конечно, никто там не ждал от них пения. И потому решиться на отчаянный шаг было легче, и легче было повести девочек за собой. Это стало бы лучшим выходом для всех. Над ними никто не надругается, а Шу не станет больше мучиться от безответной тянущей пытки в сердце. В последний момент появилась она, появилась как ангел, как свет. Как спасение. На этот раз в её прекрасных глазах слёзы были из-за Шу, и почему-то хотелось улыбнуться. Война почти забылась в то краткое мгновение, когда Шу не отрывала восхищённого, жадного взгляда от встревоженного лица Ю Мо. Ей было не всё равно. Она плачет из-за Шу. Ей не всё равно. Но всё разрушилось так же стремительно, как началось. Она вызвалась пойти вместо Шу. Было нестерпимо смотреть на то, как Ю Мо храбрится, улыбается через силу. Было нестерпимо знать, что ей осталось жить сутки. И Шу решилась. Она сказала Джону о своём желании просить прощения. Он не понял скрытого в этих словах, не понял тоски, спрятанной в глубине Шу. Может, он и не желал понять, потому что сам чувствовал ровно то же. Передавая Ю Мо одежду, Шу назвала её старшей сестрой. Это было почти кощунственно, потому что она была больше, чем сестра, больше, чем семья, больше, чем весь мир. А ещё она любила Джона. И самым нестерпимо больным стало то, как они вышли из его комнаты вместе, держась за руки. С призраком поцелуев на губах. Шу не видела, как японцы забрали Ю Мо, но была уверена, что Ю Мо не проронила ни слезинки, не сказала ни слова. И даже на том жутком вечере сохранила свою гордость и благородство, убив не одного врага осколком зеркала. Спустя много лет Шу поняла, что чувствовала тогда, под мрачными сводами католического собора. Любовь. Вот что она ощущала к этой сильной и вместе с тем хрупкой женщине. Женщине, потерявшей лицо, но не душу. И теперь, когда Шу уже немолода, уже стара, уже устала – она всё ещё не может забыть прозрачных отзвуков цитры и нежного голоса, пробивающегося сквозь завесу других голосов.