овсяное печенье

Комната номера Пять пахла мятной жвачкой и страничками новых, недавно напечатанных книг, развороты которых хрустели под гнётом худощавых мальчишеских ладоней. Он мог увлеченно прочитывать их за одну ночь, а после, не отойдя от эмоций, вызванных историей, закидывать их в дальний шкафчик и всё оставшееся время до рассвета пялиться в потолок, размышляя над текстом. Всегда, даже в самые холодные ночи, открытое окно несло за собой прохладу, что приятно освежало накалившееся от бушующих гормонов тело и пускало в комнату звук шелестящих из-за ветра листьев, дарящие душевное спокойствие. — Когда ты начнешь высыпаться? — раздается сзади тихим, еле различимым шепотом. Пять, потирая уставшие глаза кулачками, аккуратно, словно боясь спугнуть кого-то, поворачивается на пятках и прищурившись пытается разобрать в темноте хотя бы силуэт. Но поглотивший весь коридор черный не даёт и малейшего шанса на то, чтобы разобраться в этом, поэтому мальчишке приходится полагаться на свой слух. — Восьмая? — в пустоту спрашивает Пятый и зевает, прикрывая рот рукой. В паре шагов от него загорается тусклый свет, как ответ на его вопрос — это определенно Восьмая. Она подносит свой маленький кулачок к брату и преодолевает расстояние между ними, тем самым огонёк, располагавшийся в середине её ладони, освещает их лица. — Бу, — шепчет Ви и широко улыбается, — страшно? — Очень, — тихо смеется Пять, он прекрасно знает, что из всех послушно спит лишь Диего, мирно сопя и пуская слюнки в подушку, но всё же старается быть максимально беззвучным, чтобы не вызывать появление лишних глаз и ушей. — Так когда ты начнешь высыпаться? — вторит Оливия и аккуратно, практически невесомо бьет брата в плечо, чтобы тот ответил на вопрос. — А когда ты перестанешь воровать печенье? — спрашивает парень и тем самым начинает нечестную игру. Восьмая в показушном недовольстве закатывает глаза, на ней мягкая пижама с вышитым на груди зонтиком, такой же виднеется и у номера Пять, а ещё она пахнет кучами ароматизированных свеч, но в нос впивается почему-то именно цитрусовая. — Ты ведь не откажешь своей сестренке в услуге, — с загадочным, хоть парнишка уже и знает, чего от него хотят, взглядом Ви ухмыляется, глядя на брата из-под лба, и выглядит немного как маньяк. — Услуга за услугу, мышонок. — Мог бы и за просто так сделать, как сестре, — номер Восемь дует губки, словно обиженный ребенок, но она быстро меняется в лице, расплываясь в улыбке, — ладно, чего хочешь? Пятый вновь немного посмеивается над девушкой, пряча смешки в кулаке, и касается её руки, в которой до сих пор горел маленький огонёк. — Жди меня в моей комнате, я сейчас буду, — он растворяется в пространстве, вызывая после себя кратковременную и, как кажется Ви, довольно яркую вспышку. На кухне он быстро ориентируется, воруя любимое печенье сестры не впервые, да и мама никогда не перекладывала его в другое место. Всё тот же нижний шкафчик слева, возле холодильника, на верхней полке за крупами прячется огромный пакет с запретными сладостями, что ночами нередко отправляется в желудок нарушающих запреты отца шкодников. Вновь бело-голубая вспышка освещает изгибы кухонных тумб лишь на секунду, а в это время Пятый, довольный собой, гордо приподнимает голову вверх и возвышает над ней злосчастный пакет с печеньем. — Пятый, ну дай, — Оливия, уже успевшая пригреться на кровати брата, лениво тянется рукой, — я не хочу вставать! — Холодно? — заботливо спрашивает тот, так и не опуская шуршащий мешочек с лакомством на тот уровень, на котором сестра смогла бы его перехватить. — Я могу закрыть окно. Последние слова вызывают на лице Восьмой легкий румянец, который так удачно прячет полумрак, ведь номер Пять всегда дорожил прохладой в своей комнате, категорически не перенося жару, и этот жест выглядит как проявления высшей степени заботы. — Нет, не стоит, — отмахивается Ви и отодвигается к стенке, хлопая по нагретому собой месту, — просто отдай мне это дурацкое печенье. Пятый всё-таки сдается под давлением щенячьих глаз, смотрящих на него с мольбой, и ложится возле сестры, просовывая ледяные ноги под одеяло. Он кладет пакет себе на коленки и аккуратно раскрывает его. — Тебе срочно нужны тёплые, вязанные носки! — как мамочка произносит Оливия, дотрагиваясь пальчиками ног к его прозябшей коже, и сама ежится от холода, прижимая коленки к себе. — Бр-р. — Ешь уже, — Пять хватает печенье с пакета и сует его в рот сестре, которая собралась сказать ещё что-то, — минута тишины! — Я не договорила, — несмотря на всю воспитанность, Восьмая принимается говорить с набитым ртом и выговаривает целую тираду по тому поводу, что он обязан носить носки, чтобы не простудиться и не лежать в кровати с температурой. Крошки вылетали из её рта, которые она инстинктивно стряхивала к проему в стенке. — Понял? — сглотнув последний кусок печенья, спрашивает она и грозно смотрит на брата. — Ты насорила в моей комнате, мышонок, — в стиле привычного Пятого произносит тот, — я заставлю тебя здесь убираться! На самом деле, ему не было дела до своих холодных ног, до этих крошек, в которых ему придется спать, да и все слова Ви он успешно пропустил мимо ушей, настолько он был увлечен рассматриванием девушки. Косичка, заплетенная с вечера, растрепалась и некоторые прядки выбились и иногда лезли в лицо, и Пятый еле сдерживал себя, чтобы не заправить их за ухо. — Какой ты безнадежный! — с тяжелым выдохом Восьмая облокачивается на подушку, а после соскальзывает вниз, укладывая свою голову брату на грудь. — Но если не будешь носить носки, то укушу тебя сильно-сильно! — она убирает с его коленок пакет и откладывает на прикроватную тумбу. — Что, уже наелась? — удивленно наблюдая за тем, как та убрала печенье, Пятый застывает на месте и боится даже дышать, не привыкший к такой близости. Ответом ему послужила тишина и завывающий ветер на улице, не слышный для них из-за их собственных мыслей, путающихся внутри клубком. Когда-то они обязательно сознаются друг другу в любви, что будет на вкус как самый крепкий кофе в мире и сладкое овсяное печенье, но сейчас Ви сладко спит на груди Пятого, обнимая его одной рукой, а тот гладит её по волосам, улыбаясь, как какой-то дурак.