Не верь безумию любви

      - Что это?       Листы плотной целлюлозной бумаги устилали пол-комнаты. Анакин наклонился и стал их собирать.       - Мои рисунки, - ответила Падме, складывая уже собранные в аккуратную стопку. - Я хотела освободить место, но поняла, что очень трудно выкинуть даже самую неудачную работу. Уронила, теперь собираю.       - Выкинуть? - Анакин поднял лист, на котором размытые пастельные пятна складывались в пригородный парк Тида под дождем. - Да ты что!       Над следующим листом он замер, не донеся его до стопки. На рисунке резкими, точными штрихами был изображен он сам - мирно спящий, вполоборота к зрителю. Механическая рука откинута в сторону, лицо спокойно и безмятежно. Рисунок был недавний, Анакин мог бы поклясться в этом, но спящий выглядел таким юным и уязвимым, каким Анакин себя давно не считал.       - Я правда так выгляжу? - спросил он.       Падме улыбнулась.       - Не знаю, каким видят тебя другие. Ты разный.       Анакин отдал ей рисунок и взял небольшой альбом - вспомнил, что видел не раз, как она в нем что-то черкает. Плотные желтоватые страницы были заполнены зарисовками - где-то проработанными до деталей, где-то лишь намеченными быстрыми штрихами, где-то черно-белые, где-то цветные, карандашом или аквамелками. Анакин в боевом, хмурый и сосредоточенный. Анакин с клонами - Ридж, Файвз и Транк слушают внимательно, Рекс смотрит прямо на зрителя. Анакин и Оби-ван на обзорной палубе. Анакин показывает на облачко проекции, Оби-ван смотрит, прижав кулак к губам. Рекс проверяет чей-то доспех. Асока в стойке с мечами, с хищной улыбкой. Анакин стоит, сложив руки на груди, и что-то говорит Асоке на фоне среднего шагающего танка - силуэт танка светлый, размытый, как будто в тумане, и два четких силуэта - высокого мужчины и тоненькой девушки, полосатые монтралы - как корона. Клоны идут в атаку, среди них угадывается силуэт командира-джедая - смазанный, будто глаз не успевает за ним уследить. Бэйл Органа у окна вполоборота - за окном дождь, навевающий тоску. Молодая женщина в простом белом платье, свободно стекающем с плеч, с коротко стрижеными медными волосами, стоит лицом к лицу с канцлером - по контрасту он, в своей тяжелой пурпурной робе с жестким силуэтом и темно-красной тунике, кажется тяжелее и мрачнее, чем на самом деле, а его благородный профиль выглядит хищным.       - Здорово, - Анакин вернул Падме альбом. - Почему ты не стала художником, как тот твой друг - помнишь, ты рассказывала?       - Потому что хотела другого. И я не так уж хорошо рисую, это просто поставленная рука, как говорят художники. Мне нравится, когда я могу вспомнить не только событие, но и как я его увидела. Это моя память, а не голорекордера.       - Да, это хорошая идея.       Он сел на пол, скрестив ноги, вытащил из вороха бумаги чистую половинку листа. Достал из подсумка стилус. Падме сделала шаг к нему.       - Нет-нет, постой там, пожалуйста, - сказал он.       Через несколько минут он протянул ей рисунок. Конечно, он нарисовал ее - несколькими линиями очертил лицо, разлет бровей, откинутые за спину вьющиеся волосы, губы, чуть приоткрытые в полуулыбке, взгляд сверху вниз, на зрителя.       - Я не знала, что ты так умеешь, Ани, - проговорила она. - Ты…       - Ну, я же умею чертить. И эскизы…       Падме опустилась на пол рядом с ним, притянула к себе и поцеловала. Его губы были теплыми и мягкими. Он оперся правой рукой об пол, а левой провел по ее распущенным волосам, пропуская пряди сквозь пальцы. Падме нащупала пряжку его ремня и расстегнула ее. Нашла застежку пояса-оби и тоже расстегнула, раздернула полы туники и нижней рубашки. Он резко, коротко выдохнул и прижал ее к себе. Она потянулась к поясу своего свободного домашнего платья, распустила узел. Его рука скользнула под ворот, легла ей на шею, переместилась ниже. Шелк сполз с плеча, оставляя ее в тонкой нижней сорочке. Анакин наклонил голову и коснулся губами ее кожи в вырезе, поцеловал грудь через тонкую невесомую ткань. Он держал ее на руках, и Падме положила голову ему на плечо и закрыла глаза, наслаждаясь близостью.       - Мне придется сегодня ночевать в Храме, - пробормотал Анакин. - И я улетаю рано утром.       - Тебя же отстранили?       - От командования, да. Я лечу на Татуин. Как частное лицо.       Не открывая глаз, Падме погладила его по лицу, провела пальцами по губам.       - Я люблю тебя, - прошептала она.       - Я вернусь, - пообещал он. - К тебе. Всегда.       Он не сказал - "Будь осторожна". Он лучше всех знал, какая у нее охрана, и считал Сенат не менее опасным, чем поле боя. У каждого из них была своя война. Слова тут были лишними. Поэтому он просто поцеловал ее еще раз.                            - Я смотрю, ты на меня злишься. Будь так добр, сядь и послушай.       Анакин сел на пустой контейнер и больше не возвышался над сидящим в гравикресле Клиггом, как опора испарителя.       - Я знаю, что ты думаешь, парень. Что я купил ее. Что мне нужна была женщина, чтобы греть постель и обхаживать хозяйство. Золотой ошейник - так это у вольных называется, да?       Анакин молчал и смотрел в сторону.       - Точно-точно. Врать ты не умеешь, все на лице написано. Так вот послушай. Это были не мои деньги. Ее это были деньги, уж не знаю, как она столько скопила. Я так по оговоркам понял, что часть ей передал один чужак, который ее сначала откупить хотел, но не сумел. Он вместо того деньги оставил. Даже не деньги, кристаллы какие-то. Ну, она припрятала. Так я думаю, чужак тот должен был тому мужику, который тебя увез. Джедаю.       Клигг вздохнул. Ему было больно вспоминать, и он не стал бы никому это рассказывать, но хмурый парень, сидящий на контейнере, - это было все, что осталось от Шми.       - Я ведь не всю жизнь тут в песке копаюсь. По молодости механиком был на разных кораблях, потом осел на Аторе, женился...       "Атор", - название стукнулось во врата памяти, и Анакин услышал скороговорку диктора: "Эпидемия на Аторе - по данным медиков, умирает каждый десятый из заболевших. Количество заболевших открытой формой перестало расти благодаря карантинным мерам, принятым планетарным правительством Атора. Пока идет работа над вакциной, свободное пассажирское сообщение с планетой прервано..." Он тогда первый год был в Храме, и новости по головиду были еще внове.        - Аика была учительницей. Ее брат работал со мной, в доках. Они умерли, когда была эпидемия, а у меня, так получилось, невосприимчивость. Оуэн вот тоже легко отделался. Меня там больше ничего не держало, Оуэн тоже не хотел там больше жить, ему мать постоянно мерещилась за каждым углом, так что вернулся сюда. Думал, забуду ее. Не вышло.       Клигг потер грудь слева, не заметив этого.       - За дроидами я тогда в Мос Эспу таскался. Познакомился там с Шми, она ж механик - волшебные руки, потому Уотто ее и не продавал, и выкупиться не давал. Но тут проруха вышла, проигрался Уотто. Я и говорю Шми - давай, наскребу денег да поторгуюсь, выкупим тебя, больше-то ему не на что играть стало. А она мне и сказала, что есть у нее деньги, только самой ей нипочем сделку не провернуть, Уотто все себе загребет, потому что рабам свое не положено иметь. Ну, я ее деньги взял, кристаллы эти тоже, стал с Уотто торговаться. Декаду ездил к жуку этому, так его уж корячило между жадностью и страхом, что за долгами придут. В общем, подписали мы сделку, я тут же вольную на Шми оформил. Попрощался и уехал. А через месяц она и приехала - через все Дюнное море, значит, на спидере. Одна. С дроидом этим, которого ты мальцом ей собрал. Так вот, сынок.       Анакин прикусил нижнюю губу. Выходит, у них с Оуэном общего больше, чем кажется. Посмотреть на Клигга прямо ему мешал стыд - тот правильно все понял, именно так Анакин и думал о нем, и теперь Анакину было стыдно.       Клигг подъехал к нему поближе и положил руку на плечо.       - Спасибо, что вернул ее. Так легче.       - Я их всех убил, - сказал Анакин. - Всех, вместе с детьми и животными.       - И за это все здешние тебе благодарны, - сказал Клигг. - Я знаю, из-за чего ты убиваешься. Это правильно - убиваться, когда от твоей руки погибли невиноватые. Станешь оправдываться - решишь, что можно и так. Но я тебе вот что скажу, сынок. Если бы мы тогда сумели их одолеть, перебили бы всех, кого смогли. Они нас не щадят, ни детей, ни...       Он внезапно всхлипнул и отвернулся.              Прошлый раз Анакин летел этой дорогой в сумерках и начале ночи. Сейчас оба солнца были еще в небе, и горячий воздух струился над дюнами, слоился восходящими потоками. Под нависшей скалой, с которой он когда-то спрыгнул на стоянку тускенов, за эти годы намело удивительно немного песка. Скала прикрывала этот распадок от страшных сезонных ветров, и присыпанные песком шатры из валяной шерсти все еще стояли на своих местах. Над телами убитых намело невысокие холмики, из которых торчали иссохшие конечности, обмотанные истлевшим тряпьем, поблескивали налобные шипы и вывалившиеся из гнезд окуляры. Ни один падальщик не прикоснулся к телам - только мелкие ящерицы-туфа, слишком тупые, чтобы чуять Тьму, выели плоть изнутри.       Это было место смерти, темное даже в разгар двойного утра.       Тот самый шатер стоял с краю, разрезанный войлок выгорел под безжалостными солнцами. Из прорехи дышало холодом ледяной преисподней. Анакин отшагнул назад - ему показалось, что если он поддастся искушению и заглянет внутрь, то обратно уже не выйдет. Обратно выйдет чудовище, сеющее смерть.       Тогда была ночь, и Анакин не особо оглядывался по сторонам. Сейчас он увидел, что тускены устроили тут стоянку не просто так - в скале были пещеры. Две или три представляли собой гроты, в которых у тускенов были то ли хранилища, то ли убежища, то ли святилища. В самой большой ничего не было - ни выгоревшего тряпья, ни хлама, ни куч костей.       "Погребальные обряды возникают вместе с разумом, способным на создание чего-то большего, чем простые орудия для добычи пищи, - вспомнил он. - Именно погребение умерших мы можем назвать первым признаком культуры, первым деянием разума, которое дошло до нас".       Начальный курс культурологии им читал Оби-ван, и на лекции набивался полный класс, приходили даже старшие падаваны, даже подмастерья и ученики из других Корпусов. Поначалу - ради того, чтобы поглазеть на Убийцу Ситха, а потом - ради самих занятий. Оби-ван никогда не сделал бы того, что сделал Анакин. Стыд жег Анакина, как полдневный жар двойных солнц.       Никто не знал, как тускены хоронят своих мертвых. Неважно.       Он сложил все останки в большой грот, разложил там их оружие. Перетащил туда даже обтянутые лохмотьями шкур остовы массиффов - пусть лежат поперек входа, охраняя своих хозяев.       Желтое солнце взобралось почти в зенит и заглянуло под прикрытие скалы, белое висело в небе слишком низко для этого. Но все же сразу камень раскалился и горячий воздух поплыл слоями. Анакин огляделся. Крайний шатер с разодранной боковиной стоял на краю скального ребра. За ним еще была тень. Надо было пересидеть самые жаркие часы, и Анакин завел спидер за это ребро. Узкий распадок между двумя скальными ребрами был обращен к полуночной стороне и туда никогда не попадали прямые лучи солнца. Однако отчего-то тускены не поставили тут ни одного шатра... Словно бы по тому месту, где стоял шатер жертвы, проходила граница.       Тут не было Тьмы. Обычная сухая жара пустыни, но хотя бы тень, не солнцепек. Анакин прошел дальше и увидел зев пещеры. Он, не раздумывая, шагнул туда. Постоял на пороге, привыкая к темноте, потом различил уходящий ввысь свод, расходящиеся стены, вдохнул прохладный воздух с намеком на влагу. Ни факела, ни фонаря у него не было, но сияние светового меча с успехом их заменяло.       Когда-то эту пещеру расширили, выровняли стены и свод, убрали ненадежные камни. Когда-то кто-то высек под стеной чашу. Анакин провел по ее ободу рукой - ни песок, ни ветер сюда не долетали, чтобы так сточить и отполировать базальт. Когда-то в ту чашу собиралась вода...              ...Мне снился дождь. Мне снился сад в пустыне. Я грезил о любви, а время все текло сквозь пальцы, как песок. Мне снилось пламя. Покрывала тайны окутывают розу в сердце сада. Ее шипы мне ранят руки, кровь - вот плата за тайну. Она - словно пламя в ладонях, жизнь, свет и путь...       Все это было в одном моменте времени - роза, Падме, вуали пламени и дыма, ночь в пустыне, свист ветра, сияющий меч, опадающие лепестки, источник обжигающе-чистого света в руках. Небо сделалось глубоким, из темноты проступили все звезды вселенной, и не было между ними никакой тьмы, а он был сердцем света среди света...              Когда он очнулся, воздух в пещере отчетливо пах влагой. Скала ощущалась иначе - в ней что-то сдвинулось, соединилось и распалось, открыв путь воде из подземной водяной линзы. Скала работала, как природный влагоуловитель. Из еле заметной трещины по стене сочилась вода и собиралась в источенную временем чашу. Анакин зачерпнул немного воды и попробовал. Чистая, хорошая вода, даже лучше, чем из стандартного фермерского влагоуловителя.       Голова была странно легкой. Он чувствовал себя как в детстве, когда, выплакав гнев, ярость и бессилие, просыпался без их тяжести, словно все было смыто слезами, и мог жить дальше, даже улыбаться и радоваться.       Выйдя из пещеры, Анакин с удивлением понял, что оба солнца уже клонятся к закату. Видение розы длилось не меньше четырех часов, неудивительно, что голова кружится. Он вывел из укрытия спидер и тут заметил, что еще изменилось вокруг. Жертвенный шатер обрушился, превратившись в груду обломков, торчащих сквозь ветхий войлок. Пятно Тьмы оставило свой след, но все же дыры в космический холод там больше не было. Схлопнулась, как сам шатер.       Свет становился вечерним, золотым, воздух под скалой сделался медовым, и надо было успеть добраться хотя бы до Мос-Айсли, пока солнца еще в небе.              Прежде, чем лечь спать, Падме всегда проверяла сообщения на этом датападе. Сообщения приходили не каждый день, но сегодня было одно - рисунок, сделанный стилусом прямо на экране датапада, четкими линиями. Наполовину роза - наполовину женщина, и подпись: "Мне снился дождь. Я видел свет в пустыне".