воздушные замки

Грантер пытается не сойти с ума от количества парижских перекрестков. Дороги постоянно скрещиваются, перетекают друг в друга, вызывают в нем панические атаки; как дырки, только пересекающиеся палочки, дома-корабли, остроносые переулки, поджидающие в них демоны. Грантер пытается не сойти с ума от количества демонов, живущих в его квартале (и у него плохо выходит). Анжольрас встречает его каждое утро на автобусной остановке. - Сегодня, - говорит Грантер, вытирая рукавом слезящиеся от ветра глаза, - я продам пару портретов и заскочу к вам на огонёк. Анжольрас пожимает плечами. Огоньки зажигаются в окнах его квартала, когда он идёт, пошатываясь, опираясь о стену хрупким бутылочным стеклом, не пьяный, но больной (мать звонит ему раз в месяц, убедиться, что он не умер, и сегодня один из таких дней - когда нужно притворяться живым), из-за угла, из-за проклятого перекрестка, освещённого диким красным, слышится треск и смех. Так смеётся Кетта, когда кто-то пытается залезть ей под юбку и обнаруживает там сюрприз. За поворотом играет музыка, за музыкой - скрытая деревянной стенкой, выцветшей занавеской, играет Анжольрасовская команда. Грантер спрашивает: "Вы за красных?", Курф отвечает: "за голубых", Грантер смеётся, но ему почему-то хочется уйти. Анжольрас - со своим ужасным розовым блокнотом - стоит на столе. Грантер признается себе, что это выглядит хорошо. Это выглядит лучше, чем Анжольрас, стоящий в оконном проёме, с направленными на него - восемью. Он говорит: - Мы с тобой герои из чудной книжки. Чудно́й, веришь, нет? Веришь, нет? Анжольрас говорит: - Закрой дверь, когда будешь уходить. Грантер признается себе, что это звучит хорошо. Это звучит лучше, чем Анжольрас, говорящий ему "ты пьян". Он на самом деле пьян, осенний парижский воздух действует ему на нервы и действует на кровь, проводит химические реакции, вычищает вино от эритроцитов, всё одно - красный, так почему бы не вымочить знамя в виноградном соке; он, конечно, не спрашивает, но Курф наверняка посмеялся бы. Грантер признается себе, но Анжольрасу признается тоже, и тому как будто всё равно. Безразличие - хороший знак, весь мир к нему безразличен, безразличие - не презрение, и он, в конце концов, старается, засыпая в разбросанных по полу листовках, засыпаясь таблетками и закапываясь валерьянкой. Его не упрекают в пьянстве - больше нет, но Эпонина иногда смотрит своими по-коровьему нежными, огромными глазами, и приглаживает ему волосы. Он пытается пригладить Анжольрасу волосы, и тому как будто всё равно. На автобусной остановке в час пик маленький мальчик сидит на раскладном стуле, подставляя лицо под кисти, кожу под солнечный свет. У Грантера снова течет из носа, и он затыкает его салфеткой. Мама мальчика просит прощения - должно быть, и уводит его в сторону, оставляя недописанный портрет разочаровывающим багажом. Вечером он заглядывает на огонёк снова, и пробует взять Анжольраса за руку под столом, и тот руку не отнимает. Грантер думает, что они встречаются. Вечера в Мюзене теперь проходят особенно одинаково, особенно - когда Анжольрас поворачивается на него, и его подбородок не дрожит от раздражения, руки не комкают черновики и глаза не смотрят сквозь. Особенно - когда Анжольрасу, оказывается, нравится быть любимым. Словно раньше он никогда этого не замечал. Эпонина смотрит на него сквозь мутную бутылочную зелень полулёжа на столе и говорит, что не замечал. Ему некогда, говорит, замечать было, ему глаза застеклило пламя внутренней революции. - Я бы уничтожил огонь, - говорит Грантер, - в котором он горит. Я бы убил Прометея. Анжольрасу, оказывается, нравится быть любимым, но совсем не нравится любить. Вечера становятся холоднее, и смех Курфа превращается в лёгкий кашель, в лёгкий признак того, что завёрнутый в шарф красный лидер сляжет с простудой тоже, сляжет прямо с трибуны, вещающий про братство и никогда - про любовь. Грантер тащится с мольбертом на остановку и греет дыханием окоченевшие пальцы, Анжольрас ждёт автобуса, надев перчатки, выровняв спину, не топчась на месте, конечно, нет. Автобус приходит по расписанию и Грантер целует его в щёку на прощание, потому что может. Анжольрас - потому что может - даже в окно на него не оборачивается. В Мюзене шумно, и Кетта с Эпониной отбивают ритм каблуками на древней деревянной столешнице, заглушая наружную музыку, друзья смеются, смеётся даже - Грантер видит в приоткрытую дверь - до дикости бесчувственный Анжольрас, но когда видит его - снова становится серьёзным. В Мюзене пахнет дешевыми сигаретами и никогда - едой, а Грантер давно бросил курить. Он смотрит, как огонёк зажигалки освещает уставшее лицо в тени внутреннего двора, и думает, что мог бы попросить немного для себя. Попросить немного чувств. Анжольрасу нравится (так говорит пьяная Эпонина), когда Грантер проводит его до дома, но когда он перестаёт - ничего не происходит. Анжольрасу нравится (так говорит Эпонина трезвая), когда Грантер с ним разговаривает, но когда он перестаёт - ничего не меняется. - Ещё один день, - говорит он лежащей на его коленях девушке, и вытирает с её щеки размазавшуюся тушь, - и я свихнусь. Грантер пытается не сойти с ума от количества парижских перекрёстков, но Анжольрас стоит на каждом из них и появляется на каждом углу, держит его за руку, позволяет себя касаться, позволяет на себя говорить и ночевать в своей кровати, но никогда не делает шаг навстречу. Встречаться с богом, думает Грантер в конце концов, свеч не стоит. Безответная грустная Эпонина над ним насмехается. На автобусной остановке ставят обогреватели, и Грантер жмётся к кучке бездомных по утрам, когда не бродит засохшей краской по измятой бумаге, набрасывая дешевые портреты и набрасывая на себя иллюзию важности. У него дома нет горячей воды, и он говорит об этом Анжольрасу в промежутке между петициями и проектами, в которых ему нет места. Анжольрас предлагает ему съехаться с Эпониной. Эпонина говорит, что он совсем съехал с катушек, и что она всё ещё питает надежды (Мариус женится следующей весной, но Грантер не может ждать до весны). Он думает, что ошибся. Что они не встречаются, что он сам встречается - с молчаливой копией человека, даже мысли которого вчера хотел целовать. - Я строю воздушные замки, - говорит Грантер, пока Анжольрас ковыряет выбоину в тротуаре носком ботинка, - на словах, которые ты мне не говоришь. Анжольрас облизывает обветренные губы и закрывает глаза. - Над Парижем рваные облака тянутся дольше, чем ваши отношения, - Эпонина драматизирует, рисуя точки у Грантера на предплечье. - Вы с ним герои из чудных книжек. Только книжки разные. Грантер смотрит из тени, как Анжольрас под электрическим солнцем лихорадочно дышит, пытаясь сконцентрироваться на речи. Курфейрак трогает его лоб и отдёргивает руку. - Я и сам об этом думал, - отвечает он, отворачиваясь. - Веришь, нет?