и задуматься было ужасно

      в первый раз эл пробегается взглядом по всем вошедшим. смотрит на него, но не видит. мацуда думает, что это дурацкая шутка или розыгрыш, а номер напичкан скрытыми камерами. этот человек не выглядит как гений-детектив, помогающий полиции по всему миру, он похож на того, кто на короткой ноге максимум с наркотиками, а не с интерполом. потом эл открывает рот и сердце пропускает удар.       — бах! ***       эл смотрит на мацуду, но не видит. мацуда в свою очередь старается не рассматривать его в открытую, держит взгляд внизу на столе, следит за движущимися пальцами и не пропускает ни слова: у эл удивительно мягкий, ровный голос, это нравится. мацуда любит такие голоса, они убаюкивают, но в то же время в них слышится: «я уверен в себе и поэтому спокоен». у самого мацуды голос выше и заметно эмоциональнее. мацуда не видит в этом ничего плохого, просто думает, что мог бы попытаться быть таким же собранным, но потом эл прекращает говорить потрясающие вещи и мацуда не может сдержать радостного вскрика. «здорово! вместе мы быстро поймаем киру!». эл смотрит на мацуду нечитаемым взглядом. ***       в тёмном номере глаза режет свет от экранов. мацуда почти один. они не спали трое суток и все выглядели до ужаса истощенными, в конце концов эл пришлось отпустить полицейских домой. «дома» мацуду ждёт одинокая квартира с мигающей лампочкой в спальне, пустой холодильник и комнатное растение, которое он назвал кико. хорошо, что кико может прожить без воды достаточно долго, потому что мацуда не хочет возвращаться. ему нравилась квартира его матери (удивительно ведь все говорили что тота всегда был похож на свою мать почему вы не назвали его так же нацуко он же вылитый ребенок лета). свет и порядок, солнце сквозь шторки, куча маленьких безделушек на шкафах и в шкафах, расставленные в хаотичном порядке книги по кулинарии («семейный рецепт риса однажды станет твоим, тота»), баночки со скрюченными чайными листьями, засушенные цветы возле фотографий в рамках, где маленький краснощекий мацуда улыбается беззубо, щурясь, в смешных оранжевых шортах; роботы на полках, с которыми он играл в детстве. в доме две кошки, так что они часто скидывают роботов вниз, но мама каждый раз поднимает и ставит их обратно на ровно те же места. мацуда думает, что давно не заходил.       он переводит взгляд на фигуру в кресле.       эл не выказал сопротивления, когда мацуда решил остаться, «вы можете делать, как считаете нужным, мацуда-сан, но я рассчитываю на ваше хорошее самочувствие завтра днём, чтобы продолжить проверку подозреваемых».       мацуда решает, что эл старается не замечать никого вокруг себя и ограничиться формальностями ещё и потому, что сам устал. он и правда выглядит истощеннее, чем в первую встречу. эл трёт виски и переносицу, жмурит глаза и тут же снова их широко раскрывает, будто всё в порядке, но пальцы его возвращаются на лицо и проходятся по линии скул и дальше, к ушам под волосы. мацуда возбужденно охает:       — у вас болит голова? — эл не отрывает взгляд от экрана, — может, мне сходить за таблетками?       — я боюсь, в этом случае это то же самое, что прикладывать подорожник к пулевому ранению, благодарю, мацуда-сан, но это не ваша забота.       перед тем, как уйти в квартиру-в-которую-совсем-не-хочется за сменной одеждой, мацуда приносит эл кружку чая с кухни.       — он сладкий. у моей мамы мигрень, и раньше она часто делала такой для себя, попробуйте.       эл смотрит на мацуду, будто впервые разглядел. ***       — а ведь ты говорил, что готов умереть, лишь бы взять его! — крик айдзавы отдается гулом от стен номера, он тянет эл за плечо. — ты хочешь, чтобы мы сидели тут и смотрели телевизор?       эл что-то отвечает, но мацуда думает не об этом.       укита только что погиб, и если перевести взгляд на экран одного из мониторов, можно увидеть его тело, лежащее на земле перед дверьми «сакура тв». мацуда сглатывает вязкую слюну.       —…нам не станет легче, если мы потеряем и тебя.       он замечает, как эл прячет взгляд и трясущиеся руки, обхватив ими бледные лодыжки, поэтому берёт айдзаву за локоть и уводит в другую комнату успокоиться — они с укитой долгое время были коллегами и проводили много времени вне работы.       у двери он спиной чувствует взгляд и оборачивается: эл смотрит на него признательно. ***       он смотрит на мацуду всё чаще. под его пристальным взглядом мацуде ужасно хочется переступить на месте, как мальчишке, не выучившему уроки. в животе внезапно теплеет, словно к пупку изнутри поднесли церковную свечу. ***       эл оказывается рядом будто специально, нарочно нарушает личные границы, дышит чем-то приторно-сладким так близко, что шевелятся упавшие на лоб волосы. мацуде один раз хочется обсудить это с группой в баре, но он вовремя затыкается. ***       мацуда покупает монополию, шахматы, шашки, дартс, мафию и скрэббл. когда мацуда выигрывает у айдзавы (нечасто, обычно он играет сам с собой), он подскакивает и хлопает в ладоши. эл изучает лицо мацуды, склоняет голову; как человек, который смотрит на невиданный прежде инструмент и надеется овладеть незнакомым навыком, не сейчас, но позже, если очень хорошо постараться, когда-нибудь. ***       эл колется словами как шипами с ядом, но целуется невероятно нежно, почти деликатно. хотя когда это произошло в первый раз, мацуда думал, что эл хотел вывернуть ему запястье (в детстве мацуда уже ломал руку — он до сих пор помнит отвратительный тихий хруст кости: похожий на то, как трескаются под подошвой слоёные чешуйки снега). чувство мацуды не такое возвышенно-прекрасное, как было с первой любовью в школе или с девушкой из института, за которой он ухаживал. оно яркое, болезненное, отчаянное и сильное, смесь чистого восхищения, уважения и вожделения.       ему давно пришла в голову эта ассоциация: свою любовь к девушкам он воспринимал как некое сокровище, нечто тайное и почти священное, строгое и прекрасное, скрывающееся внутри хрупкой хрустальной оболочки, которую он бережно держал в руках. с эл нечего беречь — всё расколото и раскрыто, безжалостно обнажено, и кровоточащая сердцевина бьётся и трепыхается, пытаясь выжить без своей защитной скорлупы. ***       эл стоит на коленях. мацуда прикусывает язык так, что рот наполняется кровью, вплетается пальцами в чёрные волосы, неосознанно тянет на себя. эл поднимает голову и встречается взглядом с мацудой, и тот выгибается с долгим прерывистым стоном. мацуда ещё не закончил свой доклад о сегодняшних жертвах, но сейчас ему бешено хорошо, и задуматься — просто ужасно. эл смотрит на мацуду так, словно он думает о коленопреклонении перед святынями, о том, как в темноте собственной спальни слушал чужие молитвы, произнесённые страстным шёпотом; различимые, если прислушаться, думает о жертвах на древних алтарях, «может ты — самое светлое и чистое из всего, что я видел когда-либо за всю свою жизнь». ***       он вспоминает, как застал спящего эл в первый раз.       укрыл его одеялом прямо в кресле, не удержался, дотронулся до волос и скрытого за ними уха — мельком, ведь эл спит чутко. сейчас он уже не уверен, что эл спал. потом вспоминает, как они лежали в обнимку после того, как всё закончилось в первый раз: эл позволил гладить себя, сдался, у него всё равно не было сил отползать, и мацуда мягко прикасался губами ему между лопаток. эл дергался: он не любит — мацуда уверен — не любит, когда к нему прикасаются ни изнутри, ни снаружи сразу после оргазма, его словно бьёт от этого легким током: раздражающее, едкое ощущение на грани между приятным и болезненным. мацуде кажется, что раскрытые моллюски должны чувствовать что-то подобное, когда кто-то касается их беззащитной и нежной розовой мякоти, и их точно так же пронзает первобытный защитный рефлекс, требующий сомкнуть створки и спрятаться. но они лежали в кровати, и мацуда целовал его в мокрые лопатки, и эл позволял этому случиться — быть завернутым в чужие обьятия, чувствовать влажный нос и горячий воздух у шеи. ***       глаза эл широко раскрыты и смотрят прямо на него, и мацуда даже не тонет — вязнет в них. антрацит с греческого переводится как «подобный древесному углю», так может и в глаза эл кто-то добавил уголь — растер и насыпал на поверхность не затронув белок, и если сейчас силой удержать веко и провести по зрачку, то палец запачкается и станет чёрно-серым. эл откидывает голову назад, чуть отдаляется, прищуривается. (ты будешь что-то со мной делать или нет?). на нем всё ещё трусы (кажется?), но мацуда всё равно предпочитает не опускать голову вниз (он сам не понимает почему).       у мацуды определенно гиганская температура и очень твердый член. эл скучающе хмыкает, ёрзает у него на коленях и, смачивая губы языком, берёт дрожащие руки мацуды в свои: не кончиками холодных паучьих пальцев, как он обычно держит предметы, а в ладони; кладёт себе на бедра, сжимает. от предвкушения удовольствия и стыда за такое удовольствие мацуду дергает. душно. он бы спросил, можно открыть окно, но это звучало бы глупо, так глупо, боже. мацуда не хочет казаться глупым, не сейчас. на нем сидят трое лучших детективов современности в одном лице и никакое окно они не откроют. эл медленно ведёт руки мацуды вниз по своему животу и вверх по груди, гладит, надавливает сильнее, неслышно дышит через рот (или слышно? в ушах шумит громче), и под рукой мацуда ощущает кожу, горячую и плотную как ткань, нагретую на солнце, но лучше. маленький пупок, мягкость и пушистость — ему хочется поцеловать рюдзаки, нет, эл прямо в живот, там, внизу у пупка. похоже ли это на то, как чувствуется летний персик губами? мацуда часто покупает персики для матери. ощущает рёбра (не успевает пересчитать, потому что забывает все цифры) и сосок под своей ладонью, прижатой сверху ладонью эл. он думает, что умрёт, если сейчас не поймает его ртом, втянет, дотронется языком и зубами. может, эл видит это по взгляду или читает мысли, потому что сам наклоняет голову мацуды и та послушно приникает к груди. он улавливает удары сердца кожей, свои — быстрые и громкие, и чужие — чуть ускоренные — доказательство того, что эл всё же человек, но мацуда готов боготворить его, делать всё, что он попросит: самый вкусный чай в мире, отчёт, массаж, завтрак или то, чем они сейчас занимаются.       он делает это, и это и правда похоже на сладкий персик, и мацуда впервые за эти минуты открывает рот, чтобы сказать это. «твой живот похож на сладкий персик». мацуда, ты же хотел без глупостей. эл смеётся, и это звучит теплее, чем можно представить. дурак, дурак мацуда.       ему кажется, что если бы они стояли, ноги давно отказали бы ему; ему кажется, что если бы они находились в сёдзе-манге, он давно затопил бы все полы, живот и лицо эл кровью из носа. стон и голос эл будто доносится из-под толщи тёмной воды:       — я хочу тебя, — от этих слов мацуде неимоверно, избыточно, разрывающе хорошо. всё вертится перед глазами, ему хочется сказать: «я постоянно о тебе думаю. о том не мёрзнешь ли тепло ли одёт чем ты сейчас занят и с кем о том какие у тебя друзья и есть ли они вообще что ты кушаешь во время работы каким шампунем пользуешься почему не носишь обувь где твоя семья и кто для тебя ватари думаю о твоих глазах и губах о том что ты чувствуешь когда убийца пойман и о том какая твоя любимая сладость я хочу знать о тебе всё хочу знать не грустишь ли ты ведь ты знаешь — я знаю — что ты великолепен и лгать всем доставляет тебе удовольствие потому что это делает всех идиотами и я уверен что для тебя это наипрекраснейшее чувство, но оно также изолирует потому что нет никого кто был бы на твоём уровне так что ты всегда будешь одинок и ты будешь плыть в этом одиночестве и я тебя не спасу». рука эл скользит под ткань нижнего белья, и мацуда захлебывается всеми своими словами из головы разом, умирает медленно. возможно, кира добрался до него? возможно, у него сердечный приступ?       — скажи мне, ты симпатизируешь ему? не стоит, тота. в таком случае тебе бы пришлось вздохнуть с облегчением, если бы он меня убил. да, ужаснуться, может сорваться, но потом вздохнуть с облегчением.       у него в глазах чёрные пятна, будто он долго смотрел в зрачки эл и те отпечатались на сетчатке.       — н-нет, я бы. я… я тебя…       всё вокруг плавает и мацуда проваливается в темноту, пока эл целует его в лоб.       — тота? тота, посмотри на меня.       когда он приходит в себя утром под одеялом, на столе стоит остывший чай. ***       кажется, ещё вчера мацуда видел угловатого подростка с блестящими глазами и красным школьным портфелем, прибегающего на работу к отцу. сейчас ягами лайт статен (выше мацуды и, пожалуй, чуть уже в плечах), очень красив и официально присоединяется к расследованию дела киры (в качестве подозреваемого — с грустью напоминает себе мацуда. он бы хотел проводить с ним больше времени неофициально, например, разок сыграть в монополию). лайт приветливо кивает мацуде, пожимает руку эл. это их дуэль, но никто не вооружён.       эл не смотрит на мацуду, когда он проходит мимо. сейчас он смотрит только на лайта. ***       уже за полночь. мацуде надо наполнить чайник заваркой. тихие, едва различимые звуки — то ли шум дыхания, то ли какая-то возня. голос из-за не до конца прикрытой двери звучит грубо и просяще. мацуда как загипнотизированный идёт на него, но в последний момент одёргивает себя и не входит. лайт, едва совершеннолетний ягами лайт, только недавно окончивший школу ягами лайт обнимает эл со спины, плотно сомкнув руки на его животе и водя ими вверх-вниз. лица лайта мацуда не видит: он вжимается им то в плечо, то в шею эл, иногда целуя. расцепляет руки и расстёгивает штаны, так налегает, что эл приходится опереться обеими руками о стол, чтобы не упасть вперёд.       мацуда отходит от двери. он не может потом объяснить самому себе, что заставило его сделать это, но он, рискуя быть услышанным, доходит до столика с сервизом, открывает чайник, где густой, почти чёрной заварки осталось лишь на палец, и начинает насыпать туда новую. потом с тщательностью, ему самому кажущейся в тот момент безумной, он заливает её холодной водой, плотно накрывает крыжечкой и ставит чайник на поднос.       в ушах стоит низкий гул, так что мацуда едва различает звуки, доносящиеся из соседней комнаты, и лишь когда эл хрипло вскрикивает: «кира!» — и стонет, мацуда вскидывается. он возвращается к двери.       лайт вжат и втиснут в эл. он двигается в нём плавными, уверенными толчками, и его бёдра ритмично, однообразно вычерчивают всё ту же траекторию: назад, потом вперёд и чуть-чуть вверх на исходе, словно подкидывая эл, снова назад, потом вперёд и вверх. на этом слабом рывке вверх эл коротко вздыхает, совершенно бесшумно, только губы чуть приоткрываются и подбородок дёргается, ловя воздух.       эл поворачивает голову, его взгляд впивается во взгляд мацуды и не отрывается от него. на его лицо невозможно смотреть, такая на нём противоестественная смесь неприятия и вымученного удовольствия. лайт вздрагивает и, пытаясь заглушить собственный крик, мычит сквозь сжатые губы, а потом начинает дышать часто-часто.       эл смотрит на мацуду с сожалением.       мацуда находит себя, убежавшего подальше, запертого в самой большой ванной отеля с разбитым зеркалом. член в штанах пульсирует и мажет по коже живота мокрым и горячим. мацуда кусает окровавленную ладонь и плачет. ***       — ложись спать, рюдзаки. когда проспишься, всё будет… нормально.       — не будет, — эл приезжает (ну конечно он знает его адрес) поздно ночью, взгляд у него странный: плывущий и мутноватый, словно с задумчивой плёнкой поверх. эл стоит на пороге его пустой квартиры, от него пахнет алкоголем, и мацуда не понимает, как ватари это допустил. обычно эл наотрез отказывается покидать штаб, но сейчас час ночи, и сейчас он здесь, и мацуде кажется, что эл не выживет в его квартире до утра, потому что холодильник абсолютно пуст. потом он заглядывает в сухие чёрные глаза и сдаётся. мацуда обхватывает его голову, заставляет посмотреть на себя, забинтованной рукой убирает волосы с лица, проводит пальцами по светлым, незаметным, почти прямым бровям. ему всегда нравилось трогать их — прослеживать пальцами легкий изгиб, ощущать жестковатую шелковистость волосков.       — раздевайся и ложись.       он помогает эл избавиться от одежды, как ребёнку, хотя тот определенно не настолько пьян, чтобы не справиться с пуговицей на джинсах. мацуде просто хочется позаботиться о нём. когда эл ложится на бок, мацуда устраивается поверх одеяла рядом. в комнате темно, но он всё равно долго смотрит на эл, пусть и видит только расплывчатое пятно вместо лица и чёрную густоту волос, чётко вычерченную на белой подушке. ***       утром мацуда бежит в магазин за свежими булочками и яйцами, по пути прихватывает шоколадные круассаны и успевает подумать, что, возможно, его квартира не такая уж и плохая. когда он возвращается, эл там уже нет. ***       словесно эл бьёт жестоко, если нужно. на нём всё ещё медицинский халат и маска. на лайте тоже, но лайт стоит в стороне. это, скорее всего, самый стрессовый день за всю жизнь мацуды (он надеется на это). у него пока не было седых волос, но он не удивится, заметив их завтра утром. сейчас в зеркальной стене он видит только бледную, испуганную тень. разыгрывать собственную смерть никогда не было простым делом.       — ты идиот, мацуда. если бы ты работал официально, я бы обязательно уволил тебя к чёртям после этого.       эл смотрит на него невыразительно, будто впервые видит — для обычного человека. для тех, кто знает эл, это значит — яростно. ***       этой ночью они занимаются сексом четыре раза, под утро мацуда не чувствует ни себя, ни своих мышц. эл думает, что мацуда спит, когда шепчет, прижавшись губами к его ключице:       — я волновался за тебя. ***       — знаешь, если бы я знал, что ты говоришь обо мне так, как говоришь о нём, я был бы очень-очень счастлив.       эл останавливается в замешательстве, не донося вилку до рта:       — он массовый убийца и психопат. он опасен для общества. ты не такой, ты намного лучше, и я никогда не смогу сказать о тебе ничего подобного.       — дело не в том, что ты о нём говоришь, а в том, как. и в этом вся трагедия.       эл сводит брови и смотрит на мацуду так, будто сейчас заплачет, но мацуда знает, что эл никогда не плачет. ***       час ночи, они на кухне штаба, мацуда за плитой, эл за ноутбуком.       — ты совсем испортишь себе зрение. так говорит ватари. а ватари. всегда. прав. — с расстановкой обьявляет мацуда, перехватывая и целуя пальцы эл. он позволяет ему, призрак улыбки бьётся в углу рта. он знает — их время стремительно истекает.       мацуде снится, как умирает эл. мацуда просыпается от скрипа собственных зубов, дотрагивается до бешено стучащего сердца, сбрасывает одеяло, но эл здесь, посапывает рядом. мацуда не отнимает от него рук всю ночь и говорит сам себе, подожди. ***       мацуда весит гораздо больше, чем эл — когда он сверху, то чувствует, как впиваются тазовые косточки. мацуда не возмущается, хотя это не всегда приятно. он любит спускаться вниз и целовать их: одну, потом вторую и снова первую, медленно; но всё же думает, что было бы неплохо откормить эл традиционной японской кухней: супами, рисом и лапшой. ему придётся взять несколько книг по кулинарии у своей матери. эл наверняка понравятся кацудоны или такояки. в его воображении эл мог бы быть сладким, мягким и круглым, но мацуда и так счастлив.       — мне нравится твой галстук, — рука эл цепляется и тянет за галстук.       — а мой пистолет?       — уу, и твой пистолет… ты хоть раз стрелял из него? ах, нет, не отвечай, делай то, что делаешь.       — разумеется, я стрелял! по мишеням. и был самым метким на своём курсе!       мацуда явно хвастается, но эл удерживает его руками за щёки:       — я бы не хотел, чтобы тебе пришлось из него стрелять. никогда. ***       у эл всё ещё случаются ночные приступы мигрени, он описывает их как внезапные и берущие голову в стальные тиски, раскалывающие, сверлящие и пульсирующие. мацуда целует эл в виски, в затылок, в скулы и вокруг глаз — везде, где болит. встаёт посреди ночи и идёт делать чай по маминому рецепту. эл смотрит на него почти влюблённо. ***       когда он целует эл в закрытые веки — они ещё тёплые, будто он просто уснул на стуле. уснул на стуле и упал на пол, глупый эл. мацуда открывает их пальцами — он хочет, чтобы эл опять посмотрел на него.       эл смотрит на него.       но не видит.