Творческие вечера

      — Нил, сколько можно?       Взмахи кисти за мольбертом, изящные и почти невесомые, говорящие о том, что его просто так не дозваться. Муз, в лице действующего агента ФБР, слегка недоволен и поворачивает голову в другую сторону. Невыносимо застывать, как древнегреческая скульптура, неделю напролет.       — В исходное положение, Питер, — не глядя командует Кэффри, берет кисточку в зубы деревянной частью и сухим кусочком тряпки подтирает контур на будущем произведении. Питеру остается только вздыхать, осторожными движениями разминая собственную шею.       Искусство в каждом движении и вдохе. Ни капли фальши или хитрых уловок, к которым бывалый «вор и мошенник» прибегает в только в крайнем случае. Отец (не вспоминать бы его вовсе, но он часть их истории) не зря говорил, ему свои картины писать нужно, а не шедевры прошлых столетий подделывать. Теперь он окончательно и бесповоротно уходит вдоль по нехоженой тропке.       — Будет не отвертеться, если Моззи зайдет, — Питер пытается шевельнуть ногой и чувствует приятную, на всех космических уровнях, боль. Мышцы, оказывается, совсем затекли. — Кстати, что-то он тихий в последнее время.       Если не знать Моззи, можно подумать, что его отпустили сильнодействующие препараты и теперь он мыслит сродни обычному человеку, но разве с ним такое бывает?       — Только на первый взгляд, — изящные мазки словно всполохи в занавешенной шторами комнате. Нил только краем глаза посматривает в сторону, на сидящего в возвышении человека. — У него свои тараканы в голове и работают они с большей мощью, чем обычно. Не зайдет, Джун его задержит в случае чего.       Отвлечь и разговорить Нила во время работы фактически невозможно. Питеру приходиться идти на ухищрения. Ему, служителю закона и порядка, нужно использовать весь свой недюжинный ум, чтобы конечности до конца не отказали. И длится это, по его расчетам, порядка двух или двух с половиной часов. Без движения, почти без воды и хорошо без позывов по физиологическим причинам. Ну и кто здесь, как под стражей? Не дай боже Джонс или Бэрриган увидят его во всем своем великолепии, шуточек не обобраться до самого выхода на пенсию.       — Ты мне за что-то мстишь, — констатирует Питер, не поведя бровью. В исходном положении он сам себе кажется полнейшим идиотом. Впрочем, есть здесь что-то будоражащее и не признать это нельзя.       Нил выглядывает из-за мольберта и оценивающе смотрит на изгибы бедер сегодняшнего невольного натурщика. Привлекательное, крепкое тело от макушки и до самых пяток. Ваза с фруктами зазывно смотрит прямо в душу, находясь там, где у обычных людей обзор закрывает нижнее белье. Хм, забавно. Невозможно отказать себе в прихоти вечерами напролет видеть полностью оголенного федерала, тем более собственного куратора.       — С чего бы вдруг? — по-лисьему ухмыляется, слева направо облизывая пересохшие от долгой работы губы, кивает, позволяя расслабиться. — Нет никаких причин думать, что я чем-то обижен. Я бы сказал даже наоборот, стараюсь себя вознаградить за бесцельно упущенные годы.       Ответом служит невольная усмешка.       Нил беззвучно смеется.       В голове за долю секунды проносится всё когда-либо с ними произошедшее. Охота, поиски, щелкнувшие наручники на запястьях, ликующий взгляд, полный не злорадства, но детской радости и непосредственности, как будто плевать на действительную причину, весомые аргументы и здравый смысл. Кэффри давно признался самому себе — ничего прекраснее «ошейника» от «воротничков» с ним в жизни еще не случалось.       Начинающая одолевать мигрень и раздражающий шум в висках отвлекают, но Питер кидает взгляд на часы. Всего полтора часа с начала мелкой авантюры, на которую повелась бы какая-нибудь легкодоступная девица, но никак не он. Стоп, он именно что повелся, не дав взять себя на слабо. Глупо надеяться, что Кэффри не снимал его на скрытую видеокамеру, верно?       — Отдыхай, на сегодня с тебя хватит, иначе Эл хватится ненаглядного мужа, — борясь с желанием увидеть, как Питер поднимается с места и разминается, Нил во все глаза рассматривает, без лишнего хвастовства, картину, наполовину облаченную в нужное настроение и световые блики. — И, кстати…       —…если ты скажешь что-то об африканской культуре — мне придется тебя спрятать под кипой отчетов за последние несколько дел, — не дает закончить Питер, подходя достаточно близко, чтобы пригрозить пальцем. Про «пристрелить» он деликатно умалчивает.       Нила умиляет его навык общаться с ним, как с подростком. И то, как стеснение постепенно уходит из него раз за разом, пока он нагишом шляется по комнате, рискуя оказаться пойманным на «месте преступления».       — И что же ты успел изобразить на холсте?       Ответить Кэффри не успевает.       Руки вокруг талии, обжигающее касание живота к спине и порывистый выдох на ухо. Нил едва не расстается с рассудком, когда понимает, что происходит, но уже поздно, он всецело в плену объятий Питера, с таким интересом изучающего его первую самостоятельную работу.       — Значит ты видишь меня таким, — не вопрос, а констатация факта, и у Нила от происходящего захватывает дух. Никто, совсем никто не знает, чем они тут занимаются, пока остаются вдвоем: говорят ли о работе, пьют вино или…рисуют картины. Ненавязчиво и плавно Нил вошел в жизнь Питера целиком, полностью и, увы (к счастью) бесповоротно.       Эл догадывается почему от мужа несет освежающим мужским и, главное, дорогим парфюмом. И нет, ей не нужно упрекать или заклинать Питера образумиться. Можно только принять уготованное вселенной чудо, когда встречаются двое, неизбежно составляющие пару, зовущуюся родственными душами.       — А я разве не прав? — спустя долгое, как ему показалось, молчание, произносит Нил, ладонями коснувшись тыльной стороны ладоней Питера. — По-моему, ты в своей мере божество для ограниченного круга лиц.       Уголки губ сами стремятся достать до ушей, стоит Питеру прикоснуться щекой к щеке. Уютно и невероятно трогательно (и совсем чуть-чуть возбуждающе, хотя, если не заострять на этом внимания…). Он по-настоящему любуется тем, что сотворили умелые руки Кэффри и хочется наговорить кучу благодарностей его таланту и смелости, ведь никто никогда не решился бы на столь опрометчивый поступок: изобразить его в осторожном, но все же изысканном стиле ню с капелькой натюрморта.       — Как же я тебя… — слышится шепотом, покрывая кожу мурашками, следом поцелуй в макушку, от которого глаза закрываются сами собой.       Нилу Кэффри хочется парить над облаками сегодняшней ночью.       — Я тебя тоже.       Конечно же рядом с Питером Берком.