Часть 1
24 августа 2020 г. в 00:22
Такао не хотел открывать глаза. Ветер, тонкой струёй проникая в комнату, нежно ласкал бледное лицо, трепал спадающие на лоб смоляно-чёрные пряди. Ещё не отошедший от сладкой полудрёмы Такао едва отделял реальность ото сна. Правой щекой он ощутил твёрдое плечо, на котором он умостился, и с ленивой беспечностью стал крутить идею о том, кому бы оно могло принадлежать. Чужое тёплое дыхание скатывалось с его волос и падало прямо в руки. Разнежившись, будто кот на пушистом одеяле, он едва заметно улыбался и искренне наслаждался лёгким, неосязаемым спокойствием, завлекающим его обратно в сон.
Озарение рассыпалось яркими искрами по желеобразному сознанию. Такао вспомнил, что лежит на плече не у кого иного, как Мидоримы Шинтаро. На плече своего сурового одноклассника, однокомандника и напарника. На плече человека, не признающего любые тактильные контакты. На плече Шин-чана. Восприняв эту мысль, забеспокоившееся сердце набатом забилось о кости, сообщая о непозволительно близком контакте. Дыхание участилось, и Казунари жадно хватал носом воздух, стараясь не шевелиться. Ему не хотелось разрушать пускай и странную, но приятную идиллию. Запаниковав оттого, что ему никак не удавалось взять себя в руки, он начал волноваться ещё сильнее. Бурными потоками горячая кровь разливалась по венам, и Такао вмиг вспотел.
«Надо успокоиться, – сигнальными ракетами призывало сознание. – Успокойся! Успокойся!»
С немалыми усилиями Такао заставил своё тело замереть, сердце – биться ровно, а подрагивающие руки стать безмятежными. Контролируя каждый мускул и пытаясь перевести дыхание, он решил приоткрыть глаза и немного прояснить ситуацию.
Прикрытая тёмными ресницами янтарная радужка блеснула яркой желтизной. Через тонкую щель несомкнутых век Такао определил, что они находятся на кухне Мидоримы.
Возвращаясь к событиям сегодняшнего – всё ещё сегодняшнего? – дня, он вспомнил, что у них только-только прошёл последний из отборочных матчей с Сеншинкан, они победили и прошли на Зимний Кубок. Измотанные, но счастливые, едва передвигая ноги и поёживаясь от морозного ветра, они добрались до дома Мидоримы. Ссылаясь на усталость и козыряя тем, что у него наконец-то появился повод зайти на чай, Такао напросился в гости. Мидорима, сведя тонкие зелёные брови и пронзая пренебрежительным острым взглядом, пробурчал: «Только на чай» и пропустил Казунари в дом.
Их встретила послеполуденная тишина и прохлада. Темнота ютилась по коридорам и комнатам, отступая лишь у широких прозрачных окон. Такао захотелось пройтись по всему дому, залезть в каждый угол, подняться на второй этаж и заглянуть в спальню скрытного Мидоримы. Ему было интересно, есть ли там фотографии семьи, друзей, ценные своей сентиментальной ценностью побрякушки, кубки и грамоты – что угодно, рассказывающее о Мидориме не как об ожившей, исправно попадающей в цель машине, а как о человеке. Он хотел посмотреть на нелепый ряд бывших талисманов удачи, наверняка, растянувшийся по всей комнате и занимающий и бросавшиеся в глаза места на столе, и самые тёмные верхние полки шкафа. Хотел упасть на мягкую кровать, зарываясь в подушки, и обсуждать с одноклассником недавнюю победу. Но сил у него хватило только на то, чтобы плестись следом за Мидоримой на кухню.
Упав на стул и ощущая благодарный трепет сбрасывающих напряжение мышц, Казунари с любопытством наблюдал за хозяином дома. Электричество почему-то отключили, и Шинтаро, проклиная удачу, закончившуюся на баскетбольной площадке, упрямо полез за старым обыкновенным чайником.
– Чай так чай, – недовольно сообщил он, набирая воду и ставя чайник на плиту. Потом Мидорима, не менее уставший, чем напарник, опустился на соседний стул. Такао только хотел завязать шутливую перепалку, мол, «а если бы воды не было, ты бы нашёл для меня колодец, а, Шин-чан?», но не успел. Нескольких минут закипания воды оказалось достаточно, чтобы они оба провалились в долгожданный, пленяющий сон.
Вспомнив, как он оказался на кухне, Такао немного успокоился. Осторожно поднимая взгляд, он наткнулся на тот самый белый пузатый чайник с ржавыми, тянущимися к основанию размытыми пятнами. Пятна были едва заметны, однако можно было с уверенностью сказать, что пользовались им нечасто. Плита была выключена. Вероятно, вернувшиеся родители Мидоримы взяли на себя ответственность за поимку прыгающего по конфоркам и разбрызгивающего кипяток сосуда, а затем оставили его на плите и из вежливости решили не будить сына и его гостя. Такао слышал отдалённый гул со второго этажа, скрип колёс от окна, птичий гвалт и неразличимые приглушённые голоса прохожих. Всё это было будто бы где-то очень далеко отсюда; голова Мидоримы покоилась на его макушке, и он, как укутанный в люльке младенец, позволял себе расслабиться и ничего, кроме близкого мерного дыхания не слышать.
Сквозь незанавешенное широкое чистое окно последние лучи заходящего солнца отразились в медовых глазах и рассеялись по комнате, одаряя её слабым светом. Закат был прекрасен. Такао с восхищением наблюдал за ним. С небольшого холма, где находился дом Мидоримы, открывались поражающие виды на многообразный Токио. Круглое солнце садилось за серебристыми небоскрёбами, отражающими друг друга как кривые зеркала. Оно садилось за низенькими скатными крышами с разноцветной черепицей, за выпрыгивающими как грибы после дождя антеннами. Садилось за влезшей в кадр голой сухой ветвью, изредка стучавшей по стеклу и тянущейся к высокому дереву на покрывшейся инеем лужайке. Такао позволил себе едва заметную блаженную улыбку.
Его взгляд, опускаясь ниже, скользя вдоль узкого подоконника, гудящего холодильника и деревянного гладкого стола, остановился на руках. С удивлением он отметил, что за его правое предплечье вяло держалась не забинтованная правая рука Мидоримы. А левая, нахально нарушая законы физики, балансировала на краю сидушки. Хотел хозяин кухни потребовать выключить закипающий чайник или просто проникся не наблюдавшейся ранее любовью – Такао не знал, поэтому принимал за истину оба варианта.
Высокие спинки стульев отделяли их двоих от торжественно поднимающейся на второй этаж в шум и суматоху лестницы, оставляя внизу лишь приятный полумрак. Такао всё ещё с усилием заставлял своё тело неподвижно сидеть, а дыхание выровняться и не выдавать признаков бодрствования. Но ему захотелось дополнить картину. Как художник, решающий вносить ли последний штрих, он рисковал. Стоит только добавить чуть больше жёлтого радостному, смеющемуся в светло-синем небе солнцу, и вот оно уже, сморщившись и позеленев, растекается вниз безжалостными влажными струями. Но может быть, именно последнего штриха не хватает картине до шедевра, до того, какой она и должна быть.
Прикрыв глаза, чтобы придать себе решимости, и приподнимая уголки губ в надежде на лучшее, Казунари легко, почти неосязаемо накрыл своей ладонью руку Шинтаро. Он замер в напряжённом ожидании, умоляя свои пальцы не задрожать.
Если бы в тот момент кто-нибудь поставил бы воду кипятиться, то уже сейчас чайник с резво вылетающими брызгами дымил бы и свистел как паровоз, однако руку до сих пор не убирали, и никаких других признаков пробуждения Мидорима не выказывал. Казунари ещё шире улыбнулся, даже не догадываясь, что Шинтаро рассеянно моргал, провожая сонным взглядом затухающее за прозрачными стёклами солнце, и с усилием заставлял своё тело безмятежно сидеть, тогда как внутри него буйными порывами ветра разлеталось приятное, восторженное, будоражащее мысли волнение.