Ничего

      Бобби что-то испуганно лепечет, не в силах больше отползать назад. Стук собственного сердца почти что оглушает, а острая боль, жаром проносившаяся по всему телу, не даёт сосредоточиться ни на секунду.       — Не беспокойтесь, детектив Фулбрайт, — бесстрастно, как и всегда, говорит Фантом, записывая что-то в своём маленьком блокноте. — Скоро всё закончится.       Его голос, что кажется оглушительным в тишине, эхом отпрыгивает от стен, и Бобби зажмуривается, хрипя от ещё больше нахлынувшей боли.       — Всего несколько бумаг, — слышится хлопок дверцы шкафа. — Вам везёт.       Фулбрайт почти что вскрикивает, когда холодные, сильные руки давят на шею, а затем резко разворачивают голову в сторону разгромленного стола, на котором ещё совсем недавно было хорошо убрано. Перед глазами плывёт слишком сильно, дабы различить хоть что-то, кроме силуэтов.       — Думаю, Вам следовало больше заботиться о личной безопасности. Не в упрёк, конечно же.       Если бы Фантом мог, он бы ободряюще улыбнулся, снимая с лица детектива разбитые солнечные очки приятного персикового цвета, а затем смотря в розоватые от разорванных сосудов заплаканные глаза. Если бы он только мог…       Ничего. Абсолютно. Фантом утратил, потерял, забыл, — да как угодно —, собственное имя, и получил взамен лишь глупую кличку, словно бестолковый зверь, но противиться желания не было, как и чувства, что всё должно быть по-другому.       Эмоции мешали работе, и он убрал их, как ненужный хлам; зарыл в самом себе, не чувствуя досады. Больше не чувствуя. Не имея возможности даже ухмыльнуться самому себе в блестящем зеркале, вспоминая слухи о том, что он не человек. Какая уж теперь-то разница?

Бобби Фулбрайт должен умереть этой ночью. Никакой ненависти, просто так указано в договоре.

      Кончики пальцев почти что нежно провели по кровоточащим губам, словно успокаивая, и детектив застыл, едва дыша и всматриваясь в тёмный силуэт напротив. В глазах Бобби ужас и поистине детское непонимание, и Фантом, сам того не замечая, позволяет ему слабо вцепиться в свои руки, закрытые длинными кожаными перчатками.       Фулбрайт дрожит от холода, снова что-то шепчет, кажется, даже умоляет, но Фантом не слушает, только молча вытирает с побледневших щёк слёзы.       — П-п-пожалуйста, сэр, м-моя семья…       — Скоро всё закончится, — лишь повторяет он, проводя ладонью по взлохмаченным русым волосам детектива. — Вам больше не о чём беспокоиться.       Когда виска касается холодный ствол пистолета, Бобби стонет от отчаянья, зажмуривается, пытается отвернуться, точно ребёнок, не желающий слушать страшную сказку на ночь. Фантом несильно хватает его за подбородок, вновь поворачивает к себе и прижимает оружие к посиневшим губам.       — Ожидание сведёт Вас с ума, детектив. Давайте сделаем это быстро.       Фулбрайт громко мычит и трясёт головой, когда ствол скользит по его языку, царапает зубы, а затем упирается в нёбо. Фантом нежно гладит Бобби по щеке, а затем хватает за горло и смотрит в расширенные от паники зрачки.       Перед выстрелом Бобби видит лицо. Своё собственное лицо.

***

— Во имя справедливости!

      Белоснежные перчатки и туго завязанный галстук — обыденность для хорошего детектива, точно так же, как и убранный кабинет. Чуть отстающие наручные часы были лишь малой частью чего-то большого, ведь человеку с подобным статусом должно быть наплевать на время, если речь идёт о правосудии. Конечно, если по ним не нужно сверять точное время убийства…       Бобби Фулбрайтом быть не сложно, но и не легко. За сверкающей улыбкой скрывалась пустота, обыденная для Фантома и непонятная для окружающих. Всё так, как и должно быть.

— Кто я? — задумчиво переспрашивает он на суде, не обращая внимания на десятки напуганных взглядов. — Самому бы знать.

      Но какая уж теперь-то разница? Кроме клички не осталось ничего, и его это точно не волнует. Больше не волнует.