Безумье – мое проклятье

      Тишина. Ничего кроме тишины. Тишина, сковывающая маленькое помещение и сжимающая мои виски, заставляющая смотреть в глаза. В глаза напротив. В глаза за тонким непробиваемым стеклом. Впрочем, мне до чертиков нравится эта прожигающая сцепка двух пар глаз. Мне вообще всегда нравилось смотреть в твои глаза. И тогда, когда они загорелись счастливым огнем в первую нашу встречу на одной из московских улиц, и тогда, когда они в миг наполнились животным страхом, и тогда, когда молили меня о пощаде. Я помню твои глаза, полные ненависти, презрения и… боли, когда ты смотрела на меня в зале суда. Я помню, когда в них впервые появилось что-то странное в одну из первых наших встреч в этой маленькой душной комнатке, уже совершенно далекое от ненависти, но еще не любовь…       Ты смотришь на меня сейчас и не отводишь взгляд. Ты приезжаешь сюда каждую неделю и просто сидишь напротив, почти не шевелясь, все время, что отведено на это наше «романтическое свидание». Жаль, что я не могу почувствовать теперь твой запах. Жаль, что не могу коснуться твоей фарфоровой кожи, на которой я оставил так много знаков, понятных лишь нам двоим. Каждая отметина хранит тайну наших с тобой игр, в каждой из них отпечатался твой крик. Крик, изысканно и тонко ласкавший мой капризный слух музыканта.       Я медленно перевожу взгляд на твое правое запястье. Ты все понимаешь без слов. Между нами давно установилась странная, непостижимая связь. Достаточно одного моего взгляда, чтобы ты дернулась всем телом и убрала со столешницы свою тонкую ручку. Зря. Я бы хотел подольше рассмотреть широкий бугристый белый шрам на твоем худеньком запястье. Ты же помнишь, как жесткая грубая веревка впилась в твою нежную кожу, когда ты пыталась освободить руки? Ты же знаешь, что сама оставила эту метку на своем теле. А я лишь помог тебе сделать ее глубже, ярче, острее… Я хотел, чтобы этот шрам стал моим первым подарком тебе. Ты помнишь, как веревка миллиметр за миллиметром терзала твою плоть, разрывая кожу и выпуская алый цвет твоего тела на волю? Помнишь, конечно, помнишь. Я вижу это по твоим глазам. И ты всё-таки пришла ко мне сюда в первый раз. И придешь снова. И снова. Потому что каждая метка на твоем хрупком теле хранит частицу меня. Ты никогда не сможешь смыть меня с себя. Потому что я под твоей кожей, теку по твоим венам, словно грибница оплел твой разум и владею им. Ты же знаешь. Поэтому ты здесь.       Говорят, что я психопат. Я здесь уже три месяца. На принудительном лечении для опасных душевно-больных преступников. Но мне здесь не место. Мне абсолютно все равно, где провести остаток жизни. Однако факт остается фактом, как его ни поверни. Я не болен. Ведь я полностью отдаю себе отчет во всех своих действиях. Я не отрекаюсь от самого себя, от того, что делал на протяжении многих лет. Каждое мое увлечение было абсолютно осознанным. Я совершенно отчетливо помню каждую из тех, кто были до тебя. Так, словно забавлялся с ними вчера вечером. Их было много, и я сбился со счета. И ты это знаешь. И знаешь то, что лишь ты стала для меня кем-то особенным. Поэтому приходишь сюда и больше не боишься меня. Знаешь, что у тебя есть власть надо мною. Так же, как и у меня над тобой. Мы как две бусины, связанные одной нитью. И это стекло ничего не значит для нас. Наша связь существует вне физической реальности. Ее ничто не способно разорвать теперь…       Знаешь, когда я впервые тебя увидел, на твоем милом симпатичном личике было такое искреннее удивление, что я моментально восхитился этой нетронутой никем и ничем чистотой, как белоснежным холстом, на который нетерпелось поскорее нанести первые кровавые мазки. Ты, конечно же, узнала меня и сильно удивилась тому, что я за рулем, когда я остановился у обочины и предложил тебя подвести. Ведь я и правда везде твержу, что передвигаюсь только на метро. Отчасти, это и есть правда. Правда о том Кипелове, которого знают все. Но правда о второй моей стороне — темной и алчной до женского крика — скрыта ото всех. Была скрыта, пока не появилась ты. Я и сам в тот миг еще не знал, что именно ты станешь моей роковой жертвой, которая поставит жирную точку в моей истории, а потом, осознав, что и сама угодила в капкан, дорисует хвостик запятой.       И вот ты здесь, передо мной, моя запятая, мое вечное продолжение. Я вижу, как ты буквально проваливаешься в меня, сливаешься и теряешь во мне саму себя. Так же, как и в день нашего знакомства. Даже когда я привез тебя на окраину Москвы на глухой безлюдный пустырь, ты совсем не испугалась, лишь спросила, зачем мы здесь. Но как я мог тебе сказать сразу о том, что ждет тебя впереди? Как я мог открыть тебе страшную тайну там, на пустыре, тайну о том, что ты попалась, как птичка в клетку. Моя маленькая белая голубка. Отлетала свое в сияющей лазурной выси и угодила в мои опасные руки. Ты доверчиво вышла за мной из машины. Наверное, ты думала, что изнасилование — это что-то не очень долгое, пусть и страшное, унизительное, жестокое. Ты ведь никогда и не думала, что оно может причинить столько боли, что разум готов был отключиться в любой момент. Но я не мог позволить тебе упустить хоть одно мгновение этой нашей с тобой сладкой игры. Я наслаждался твоими истошными криками и слезами, когда нож медленно разрезал твою бархатную кожу и выпускал первые капли алой краски на белый холст моего нового творения. Твое милое личико превратилось в соцветие ярких красок. Как будто цветы распустили на нем свои алые бутоны. Я целовал тебя. Но мне было этого слишком мало. Я хотел ощутить вкус твоих растерзанных губ. Я пил, высасывал каждую каплю крови из твоих уст, а ты… Ты все еще надеялась, что весь этот ад можно прекратить и вырваться из него. Ты была так наивна. Ты была так чиста. Ты покорила меня. Ни одна из тех, что были до тебя, не вызывала во мне желания продолжать игру вновь и вновь. Я все никак не мог насытиться тобою.       Маленький покосившийся деревянный домик вдали от бедной деревеньки почти у самого леса стал нашим пристанищем порока. Постепенно ты перестала сопротивляться и начала покоряться моей воле. Больше всего я наслаждался твоими стонами, полными боли, когда связывал твое тело суровыми веревками, беспощадно стирал ими твою нежную кожу в кровь и ждал, когда настанет твой предел. Я достигал пика боли вместе с тобой, медленно взбираясь на него, а затем брал тебя — грубо и жестко. Но все же я ни дня не мог прожить без твоей крови. Я вырезал на твоей коже знаки, бритвой писал на ней стихи. Ты всегда была невероятно вкусной и по-настоящему восхитительной в своей муке.       Сидишь сейчас передо мной и все понимаешь. Без слов. Понимаешь, что была словно веревка, которая медленно, день за днем все больше и больше перетиралась о мою жестокую порочность, и в конце концов порвалась. В этот миг порвалась не веревка, а твоя воля. Признайся, ведь тогда ты и начала в меня влюбляться, больше не в силах чувствовать всепоглощающие нестерпимые ненависть и страх. Я почувствовал это сразу же. Именно тогда боль навсегда смешалась для тебя с любовью, переродившись в странное непостижимое удовольствие, которого ты никогда прежде не ощущала и больше никогда ни с кем не испытаешь. Тогда ты еще не понимала этого, не понимала, что назад дороги больше нет. Но понимаешь это теперь. И это мучает тебя, накрепко все сильнее с каждым днем привязывая тебя ко мне. А я привязался к тебе. Ты стала для меня особенной. Никто так не отдавался мне, ни одна до тебя не опускалась вместе со мной так глубоко, ни одна не пустила меня в себя и не позволила укорениться в саму душу…       Меня мучает лишь одно. Жалеешь ли ты, что не поняла всего этого прежде, чем все-таки сбежала и обратилась в полицию? Хотела бы ты все исправить теперь? Хотела бы снова повторить наши игры? Через звуконепроницаемое стекло я никогда не услышу твой голос. Но твои глаза говорят без слов. Я смотрю в них и представляю все то, что хочу сделать с твоим телом. Я не хочу завершать свой шедевр на холсте. Я хочу вновь и вновь наносить на него новые краски. Теперь уже одним взглядом. Ты смотришь в мои глаза и, кажется, все понимаешь. Вот уже тебя обдает мелкой дрожью, и глаза подернуты легкой пеленой дурмана. Никто не знает, никто не понимает, что происходит между нами в эти минуты. Ты вновь моя… Мое безумье. Мое проклятье. Спасенье мое.