На троечку

Катсуки всегда считал, что привязанность к людям — бельмо в глазу, отношения — бессмысленное занятие и пустая трата времени, а любовь — саморазрушение. Любая симпатия будет мешать жить, только отнимая энергию и силы. Но сейчас, сидя на вечеринке в честь завершения учебного года, он внимательно наблюдает за тем, как Деку медленно пьянеет, и не то сонно, не то туманно время от времени бросает на него короткие взгляды, тут же отворачиваясь и слегка краснея. Его одолевает будоражащее душу желание сгрести его в охапку и утащить отсюда, подальше от людских глаз. Боже… как он до этого докатился? Он сам не понимает, как и когда он начал испытывать нечто подобное к своему сопернику. Что пошло не так, и, самое главное — когда наступил тот момент, когда вместо желания сражаться, состязаться вместе и тренироваться — оно переросло в желание находиться рядом на постоянной основе, обладать и хотеть зацепиться. И окончательным крышесносным чувством было то, что он подозревал Деку во взаимных к нему чувствах… Сколько раз он замечал, как этот придурок поглядывал на него, когда им приходилось оставаться в раздевалке; сколько раз он ловил случайно-навязчивое прикосновение рукой или плечом; сколько раз от неожиданного столкновения с ним нос к носу он замечал, как Изуку краснеет и отводит взгляд. А случай, когда им пришлось скрыться в ожидании нападения на врага — вовсе пьянило не меньше чем приторный алкогольный напиток, который он потреблял сейчас. Тогда укрытие было до невозможности тесным, и сердце его в тот миг отплясывало чечетку: потому что такой невозмутимый, сильный и невероятно привлекательный Деку отнимал рассудок; потому что Мидория тогда потянулся к нему, чтобы на ухо прошептать дополнение к их плану; потому что дыхание на своей собственной щеке он запомнил отчетливо и надолго… Потому что тогда он схватил его за руку, оттаскивая вглубь их укрытия, чтобы никто не обнаружил то, как напряженно он навис над ним. А Изуку обескураженно таращился на него, пытаясь понять, в чем дело, а спустя обманчиво долгие секунды жутко покраснел. И это так льстило, что Бакуго едва сдерживался, чтобы не заулыбаться во весь рот — это придавало ему уверенности и сил, хотя собственное волнение в груди заставляло его руки мелко дрожать. Тихим, вибрирующим голосом он прошептал в ответ ему свою стратегию совместного захвата врага. И они почти упустили момент, когда их цель пыталась ускользнуть у них из-под носа, потому что Катсуки был слишком очарован Деку, пытающимся скрыть свое красное лицо и подрагивающий взгляд куда угодно, но не на самодовольную физиономию своего напарника. То, как часто они пересекались взглядами, строго глядя друг другу в глаза — пересчитать было невозможно. Это был их собственный ритуал в виде зрительного диалога, начиная с враждебно настроенного, до призывающего к действию, и заканчивая скрытым обольщением. Они всегда открыто пялились друг на друга, и одновременно делали это так незаметно для остальных. Никому и в голову не приходили мысли о истинной причине пожирания одного другого глазами. Кто-то решал, что это их новый способ общения, а кто-то счел это анализированием геройских качеств друг в друге. Никто не копал слишком глубоко, чтобы понять, с каким неприкрытым обожанием они друг друга изучали. И видеть, как Мидория пытался не выглядеть смущенным и взволнованным заставляло все внутренности внизу скручиваться в тугой узел, и он позволил себе тогда подумать несуразицу, вроде: «Бабочки в животе порхают». Музыка в помещении закладывала уши. Катсуки сидел на одном из кожаных и уютных диванчиков, распластавшись чуть ли не на всю длину и лениво попивая очередное пойло. К нему подбежала Мина, смеясь и рассказывая, как кто-то очень пьяный из параллельного класса начал играть в твистер прямо здесь. И потянула его за рукав, прося потанцевать с ней. Влитые в него несколько бокалов алкоголя приносили чувство эйфории; голова немного кружилась, а по венам бурлила разгоряченная кровь, вводя его в непонятное адреналинное состояние. Он охотно согласился размять кости после длительного валяния на одном месте, и девушка потянула его в самую глубь, водя плечами в такт музыки и стараясь подпевать иностранные слова. Бакуго, словно подхваченный всеобщей волной веселья, лениво покачивался вслед, постукивая каблуком по полу под мотив очередной шумной песни. Свет вокруг мигал под ритм баса, Ашидо положила руки блондину на плечо и обвила ими шею, хихикая и снова что-то рассказывая. Парень плохо слышал, но все равно кивал ей в ответ и старался что-то отвечать, заодно увлеченный заигравшей новой композицией, вводящей его в подобие транса. Они танцевали, а Катсуки чувствовал себя невероятно свободно, даже не веря, что уже завтра они все официально будут названы героями. Сегодня был последний день их беззаботного времени, детство давно прошло, и взрослая жизнь была не за горами. Также, как и жизнь настоящего героя. Уже не слушая, что рассказывает Мина, Катсуки буквально ощутил, как кто-то смотрит ему в лопатки. Оборачиваясь, он заставил себя сфокусировать двоящийся взгляд в мигающем свете, и осознал, что это никто иной, как Деку. Парень уставился на то, как Бакуго танцевал с одноклассницей парный танец, и даже в мутном помещении Катсуки прекрасно разглядел его раздосадованное выражение лица. Возможно, он будет зол на самого себя чуть позже, и будет чувствовать себя виноватым перед самим собой потому, что он, глядя Изуку прямо в глаза, обнял подругу за талию, притягивая к себе и улыбаясь своей дразнящей улыбкой. Видеть, как глаза Мидории расширяются в недоумении, как он сжал в руках бокал с чем-то красным до побелевших костяшек, заставило блондина поумерить пыл. Что он вообще вытворяет?.. Изуку опускал голову медленно, быстро бегая глазами туда-сюда, а потом, зажмурившись, словно пытаясь сдержаться от чего-то, залпом опустошил целый бокал вина. И ушел прочь — подальше от этого цирка. В его голове промелькнула сцена, как он бросается вслед за ним, объясняя, что это все не то, о чем он подумал, но Бакуго лишь фыркнул, наконец вслушавшись в говор девушки рядом. Мина хотела потанцевать с Киришимой, которого никак не могла найти, но когда тот появился в ее поле зрения, то вся напряглась и хотела даже оттолкнуть Катсуки (он прекрасно это ощутил), но парень сам отпустил ее. Она подбежала к еще трезвому красноволосому парню, на котором повис Каминари, что проиграл в битве «Кто выпьет больше», а Бакуго отошел подальше от толпы. Он испытывал к Ашидо теплые, исключительно братские чувства. Она была для него как младшая сестра, которая так и наровила поиздеваться над ним или, наоборот, поплясать как сейчас. Деку наверняка подумал об обратном. Ох… Катсуки опробовал какую-то светло коричневую жидкость и скривился от слишком терпкого вкуса. Поставил бокал обратно на столик, пытаясь разглядеть в толпе только одного человека. И нашел. Изуку стоял возле Ииды и Тодороки, пошатываясь, отчего те удерживали его под локоть. Брюнет улыбался и говорил что-то очень громко, и эта улыбка (плевать, что она была пьяная — она нравится ему в любом виде), заставила Катсуки с чувством закусить губу и судорожно задышать. И без того опьяненное состояние становилось куда более одурманенным от мыслей и желания подойти к нему и… поцеловать. И Бакуго пошел: прямо, слегка пошатываясь от легкого головокружения, но строго смотря только на одного, как в самый эпицентр вселенной. Заметивший его Шото повел рукой, подзывая к ним, и будь у Катсуки силы, он бы удивился, но сейчас только прибавил шаг. Изуку, разворачиваясь будто не умело, с полуприкрытыми глазами, завидев Бакуго, улыбнулся очень охмеленной, но такой ласковой улыбкой. — Ка-ачча-ан! — протянул он радостно, и впрямь потянувшись в его сторону, но Иида крепко держал его за плечи, воздерживая от встречи с полом мордой. — Пс…ти… м…ня… — видеть его искренне возмущенное до глубины души лицо заставило Катсуки криво хохотнуть, но никто не обратил на это внимания, кроме самого Изуку. — Он так напился… — выдохнул Тодороки, держа в руках только второй бокал шампанского за весь вечер. Он не был любителем алкоголя, а выпить решил разве что за компанию. — Тебя начал звать, мы вообще ничего не поняли. — Я понял, — Катсуки действительно понял. Понял еще как, и протянул руку к вновь отчаянно потянувшемуся к нему Изуку. — Пт…цуй… с… мной… — невнятно пробормотал Мидория, практически повиснув на его плечах. Изуку обнял его одной рукой поперек груди, другую закинув ему на плечо, так и оставив вяло болтающуюся, и терся о темную рубашку щекой, прижимаясь грудью и едва удерживаясь на ногах. Катсуки со вздохом прижимает его к себе, заметно только для себя оглаживая мускулистые пресс и плечи парня. Он отлично помнил, каким щуплым и хилым Деку был несколько лет назад — щупать такой апгрейд его тела заставляло его внутренне поражаться. Вымахал, похорошел — стал таким сексуальным, в конце-то концов. Блондин уже бесцеремонно обжимался с ним, в то время как Иида, видимо, ощутив натянутое напряжение между этими двумя, неловко кашлянул в кулак, поспешно удаляясь. А вот Тодороки так и остался стоять на месте, волнуя бокал в руках и смотря как его содержимое забавно булькается и пузырится. Бакуго было плевать на наличие чужих глаз, и на ухмыляющегося Тодороки, который, очевидно, запоздало все понял. А Изуку все также висел на его плечах, сжимая ткань на спине в кулак. Катсуки осмелился обвить его руками вокруг пояса и опустить голову, задевая волосами плечи и жадно вдыхая запах… Естественный запах Деку был приятным, таким пряным и манящим, а одеколон, вперемешку со спиртным, раскрывался постепенно. Он все же потянул его в сторону танцпола, где заиграла спокойная музыка, подходящая больше под медленный танец, но Бакуго это нисколечки не мешало. Мидория поднял голову и опьяненными глазами смотрел на Катсуки, облизывая губы и улыбаясь неровно. Блондин едва держится, в то время как Изуку потерял осознание всех манер приличия и поддержки дистанции между ними, и, даже будучи пьяным, ощущал свое доминирующее расположение над потерявшим самообладание партнером. Тыкнулся носом куда-то в скулу, и, потянувшись к уху, прошептал что-то совсем невнятное, а потом тихо засмеялся, отчего у парня окончательно сводит крышу. Будучи пьяным, он точно не страдал отсутствием скромности. Так непривычно и одновременно будоражуще. Бакуго неосторожно кладет руки ему на лопатки, позволяя себе детально прощупывать жилистые мышцы под ними; проводит вдоль спины и останавливается на бедрах. Тот ожидаемо реагирует на касания, уже вплотную вжимаясь в тело блондина — эти махинации уж точно никакой танец не напоминали, но все вокруг были слишком заняты весельем и выпивкой, чтобы обращать на них внимание. А этот мелкий паршивец внаглую соблазнял его, уже осмелев настолько, что прижимается ртом к его шее, но не целуя, а просто мажа губами будто невзначай, и выдыхая горячо. Катсуки потерял ориентир в пространстве от таких жарких интимных обжиманий, окутавших все тело мягким шелком. Внизу нарастало возбуждение, парень с силой искусывал и облизывал собственные губы, с трудом подавляя искру вожделения где-то глубоко внутри себя ответно вцепиться в белоснежную шею. Но лишь утыкается носом в висок, водит самым кончиком по щекочущем волосам, и прижимается щекой к мягкой чужой, изнемогая от желания заскулить куда-то в основание между шеей и подбородком. Мидория вдруг начинает обмякать прямо у него на руках — ему вновь пришлось чуть ли не подхватывать и держать его на весу. Парень растерян и не знает, как поступить, но потом Изуку поднимает голову и просто глядит на него, без остановки поглаживая плечи и шею. — Каччан… — зазывающе выговаривает он, смотря на его губы, и переводя взор на воспламеняющие жаром глаза. — П…дем… — он поднимает трясущуюся руку, указывая в сторону уборной. — Туда… И Катсуки не медлит — готовый подхватить тело на руки — хватает под локоть и тащит в сторону двери, подсвеченную ярким малиновым цветом. Ввалившись внутрь, никого, кроме них, не оказалось, а воодушевленный и полностью возбужденный Бакуго внезапно замечает, как Деку сгибается пополам, зажимая рот рукой и пытаясь доползти до туалета. Сам пьяный, прекрасно понимает, что с ним происходит, но все же не выдерживает и раздраженно цокает языком, помогая парню доползти до первой попавшейся кабинки. Изуку буквально обнял унитаз руками, но никаких позывов рвоты дальше не последовало. Блондин уже было подумал, что тот заснул (и не удивился бы — так нажраться то надо было постараться), и потянулся к его расслабленный спине. Но Изуку неожиданно поднимается на ногах и, без намека на шаткое состояние, выпрямляется, поворачиваясь к Катсуки с абсолютно трезвым выражением лица. У Бакуго не было сил — запоздалым, не трезвым умом соображает, что его просто одурачили. Он хмурится чересчур сильно, щурит глаза в недопонимании, и пялится на самодовольно улыбающегося Деку. — Ты… че… — сипло, чувствуя, как внутри разгоняется холод. Вдруг стало не по себе от мысли, что он все сам себе навыдумывал, а Деку просто решил над ним поиздеваться. С самого начала. И даже в таком состоянии он почувствовал, что вот-вот отрезвеет, потому что начал быстро загораться в приступе ярости. Только на кого из них именно, он так и не смог дать ответ даже самому себе. — Хорошо я сыграл? — улыбнулся невинно, обходя Бакуго и останавливаясь у него за спиной. — Ты тоже был хорош, — и блондин застыл, окончательно запутавшись, что вообще происходит. Катсуки разворачивается медленно, тупым взглядом глядя на парня, что облокотился о стену и склонил голову набок, ожидая ответа или, может быть, реакции. Но все, на что был способен Бакуго, это вспоминать сегодняшний вечер от и до, пытаясь сообразить, что он имел в виду под «тоже». И почему он вообще не пьяный в стельку, каким казался всего несколько секунд назад… Что за чертовщина происходит?! — Каччан… — ох, как сладко и маняще это прозвучало. Мышцы на спине дрогнули в сладострастном спазме, и Катсуки был не в силах двинуться с места, позволяя Изуку говорить и делать все, что вздумается. — Ты же сам все это начал. — О чем ты… — прохрипел он севшим голосом, ни то чтобы смущенно — он действительно не понимал, что тот имеет в виду. Изуку как хищник, вновь обошел его вокруг, мощными и сильными руками начиная водить по спине, поглаживая и массируя, и, словно ненароком, соскальзывая вниз, оглаживая поясницу и несильно сжимая. Катсуки чувствовал головокружение, но не алкоголь уже был тому причиной. — Ты ведь сам дразнил меня там… Когда танцевал с Миной, — наигранно-жалобно проскулил парень, и намеревался было положить голову тому на плечо, но Бакуго крутанулся на месте в руках, смыкаемых за его спиной. — Ты… — не зная, что сказать, он был обескуражен, сам не до конца осознавая, почему. Все ведь было так очевидно. Все это было таким очевидным уже очень давно. Еще когда они впервые начали одаривать друг друга взглядами, слишком долго задерживающимися на них самих. Желание коснуться, показать и прошептать были под одним только им понятным запретом, тянущимся слишком долго, и надувающимся как пузырь, что мог со дня на день лопнуть, но они продолжали подпитывать друг друга неловкими прикосновениями, томными взглядами и разными уловками, буквально пасуя и жонглируя взаимными чувствами друг перед другом, дразня и манипулируя. Это была своеобразная игра, из которой никто не мог выйти победителем. Потому что оба проиграли, подписав приговор постоянно гибнуть и возрождаться, желая и любя до изнеможения. Такая взаимно эгоистическая потребность обладать друг другом. Не отпуская и не позволяя другим завладеть ими, когда были возможности уйти, освободиться от этих оков и искать свой собственный путь. Но мысли, что придется расстаться, так ничего и не начав, пугали и убивали, вводили в состояние обреченности. Даже будучи героями, на арене или сражаясь, они все еще держались вместе, действовали сообща, понимая друг друга на совершенно ином уровне. Изуку, такой же распаленный, как и на танцполе, жался к нему слишком тесно, и, едва задевая, водил пальцем вдоль позвоночника, затем стискивая и прижимая к себе. Катсуки стоял истуканом, мышцы натянулись до предела, и он не решался обнять в ответ, позволяя рукам Деку изучать его со всех сторон как какой-то аксессуар. Он всем естеством ощущал, как тот жадно пожирает его взглядом, разглядывая каждую клеточку, смотря в глаза и на волосы, что так и напрашивались их потрепать. Отсутствием скромности он точно не страдал, но сейчас лишь потому, что находился рядом с Катсуки. Сердце бешено колотилось, и Бакуго очень надеялся, что только он это ощущает. Но, когда Мидория прижимается своей грудью к его, понимал, что чувствует чужое сердцебиение так, будто оно принадлежало ему. Изуку испытывал то же самое. — Каччан, — опять сладко, заставляя волосы вставать дыбом и разгонять насыщенную кислородом и алкоголем кровь по венам. Бакуго смотрел на него: на его россыпь веснушек на покрасневших щеках, что тянулись по всему лицу, находясь даже на веках, и он не без труда сдерживался от того, чтобы зацеловать каждую из них и сжимать чужое лицо в своих руках. С приоткрытых губ срывалось истомное дыхание, а большие изумрудные глаза полуприкрыты, вновь мечтательно блестя. И Катсуки хотелось вынести самому себе мозги, когда Деку опять перевел на него взгляд. Он будто околдовывал, принимая невидимый облик кудесника даже не осознавая этого — накладывает заклятия повиновения и обожания, глядя в самые глаза, на дне которых сейчас плясал огонь, разгораясь все больше и больше красным пламенем. Темноволосый парень был для него как топливо. И Деку просто не представлял, что вытворял с его изнемогающей душонкой. Это просто невозможно… Изуку притягивается чуть ближе, оставляя между их лицами мнимое расстояние, и, приоткрыв губы, очень медленно облизывает их и поджимает, прежде чем наконец произнести еле слышно: — Ты мне нравишься… — его голос вибрировал, взгляд, до этого стойкий и прямой, дрогнул, а зрачок стал огромной темной кляксой, окольцованный едва заметной зеленой радужкой. Осознание того, что это было сказано вот так — настолько близко и прямо в глаза — доводило почти до потери пульса. Катсуки срывается… Сгребая за плечи — резко потянул Деку на себя, и радостный блеск в этих зеленых глазах подстрелил его окончательно. С трепетом толкнулся в коралловые губы своими, так и замерев в одном положении, не решаясь пошевелиться или начать любое другое движение. Но неспешные движения чужих рук за спиной придали решимости, и Катсуки начал медленно действовать. Целовались они неуверенно и неумело, но один другого не торопил: сначала чуть приоткрывая рот и водя по податливым губам своими, после осторожно смакуя то верхнюю, то нижнюю губу, иногда останавливаясь чтобы глянуть в лицо напротив, что одинаково утопало в безмятежности. Целовать Деку было невероятно, ощущения были упоительными, выводящие его на абсолютно высшую степень удовольствия, сравнимым с освобождением от невидимых оков после долгих мучений. Изуку прикрыл глаза, продолжая напористо и ласково целовать пока еще без языка, и Бакуго осмелел, обволакивая руками плечи и зарываясь в темные шелковистые волосы, спутывая, как играя в ниточку на пальцах. Надавил на затылок, вынуждая повернуть голову под нужный и более удобный угол для поцелуев. Душа давно покинула его обладателя, превращаясь в какую-то внеземную модель мироздания, а тело вот-вот превратится в угли. Охваченная жаром кожа была готова воспламеняться от ласковых и неуклюжих касаний, словно впитывая их как эликсир жизни, посылаемый всеми возможными богами на земле. Пытаясь выравнять учащенное дыхание, блондин начал покрывать партнера хаотично изучающими, влажными причмокиваниями: в уголки губ, перемещаясь на скулы, очерчивая линию подбородка, томно целуя ямочку под нижней губой, и снова возвращаясь на бархатисто дрожащие губы с новым глубоким поцелуем. Сердце отплясывало бешеный танец точно под ритм приглушенной в помещении музыки. Руки на спине опустились ниже, оглаживая бока, бедра, в конце концов погрузившись в задние карманы брюк и ласково сжимая ягодицы. И Катсуки не выдержал: вжался пахом в такой же напряженный и выпуклый пах Мидории, поцеловал его еще глубже, наконец используя язык. А брюнет шумно выдохнул через нос: влажно чмокал и оглаживал языком чужой язык, случайно стукнулся зубами, но старательно толкаясь глубже в рот, когда глубже уже просто некуда. Пожирающе обнимал чужое тело, почти сдавливая в своих тисках до невозможности, но яркий свет в больших глазах будто бы отвечал одобряюще: я твой, и я заберу твое сердце, ведь ты забрал мое. Губы устали, больно изнемогали, но Катсуки просто не мог остановиться — взял в руки чужое лицо, целовал все напористее, вбирая губы, оттягивая и покусывая, тут же пьяно зализывая и слепо толкая парня куда-то дальше. И Мидория шагал задним ходом, даря всего себя этим жарким объятиям и повинуясь. Продолжая держать руки в чужих карманах, он сжимал упругие полукружья, будто сделанные под его хватку, с трудом сдерживая стон наслаждения. Толчок в стену был ощутимым, и Изуку обиделся бы на блондина за неосторожность, но сейчас ему было совершенно не до этого. Вытащив руки и, будто на прощание, огладив ягодицы, ухватился за ремень на брюках, нагло и бесцеремонно притягивая блондина к себе за пояс. Восторженный вздох и пьяное мычание со стороны Каччана только раззадорило, и он не позволил парню полностью навалиться на него; крепкой хваткой удерживая за пояс, развернулся, чтобы самостоятельно прижать того к стене. От такой неожиданной смены положения Катсуки что-то пропыхтел, а поцелуй пришлось разорвать, чтобы жадно впериться в окутанный пеленой возбуждения взгляд, хищно улыбнуться, и буквально присосаться к такой свободной от рубашки шее. Бакуго закусил губу, когда язык неосторожно прошелся по линии сгиба на шее, превратившийся в поцелуй-засос под подбородком. Едва привставший на носки Изуку потянулся языком к мочке, посасывая, затем очерчивая языком внутренний хрящ и облизывая распаленное жаром ухо в самом центре. Ласки были такие пламенные, отчаянные. Блондин блаженно прикрыл глаза, сжимая мускулистые плечи, окутанные в белой рубашке, и ему захотелось одним жестом сорвать ее, но мокрый шепот в самое ухо заставил мурашки пробежаться по всему телу: — Тебе нравится, когда я так делаю, да?.. — завлекающе, снова вбирая мочку уха в рот, Изуку ослабил хватку на ремне, обвивая руками парня за пояс и заставляя вжаться стояком в ощутимый его. Не то алкоголь, не то действия Деку заставили Катсуки вспыхнуть как спичку. Порывисто вдохнув полной грудью и, перехватив второго за запястья, поменялся с ним местами, чтобы нависнуть сверху и снова поцеловать сильно и жадно: сминая мягкие и опухшие губы своими и осторожно вбирая в рот язык, посасывая, легонько прикусывая, и потом отстраняясь, чтобы только сказать: — Мне нравится всё… И он снова поцеловал его в широко улыбающуюся морду, с каким-то урчащим чувством ощущая, как руки вновь заскользили по спине, спустились вниз и подцепили рубашку за края, старательно пытаясь вытащить ее из заправленных штанов. Под «всё» Катсуки имел в виду всего Изуку. От макушки до пяток, со всеми его заскоками, бурчанием под нос, непослушно вьющимися волосами, со шрамами на руках и большими глазами, что сейчас не по-детски желали его. Бакуго чувствовал внутри трепет, глядя на эти румяные щеки, убирая локон волос с глаз, чтобы только увидеть такое же как и у него выражение: то была не любовь, и даже не страсть, а что-то более значимое, внеземное и окрыляющее. Будто сама вселенная посылала эти неописуемые импульсы в их тела, разгоняя ток и заставляя буквально дымиться от переполняющих их рассудки ощущений. А Изуку казалось, что во всех тех алкогольных напитках, что он и Каччан сегодня потребляли, присутствовала какая-нибудь наркотическая дрянь, потому что для него считалось невозможным то, как перед глазами все плясало до потери сознания. Чувство экзальтации затуманило разум настолько, что было как-то плевать, что прямо сейчас сюда может кто-то зайти и застукать их за вещами неподобающими для сегодняшнего вечера. Сейчас существовали только они. — Я сейчас с ума сойду, — пролепетал Катсуки между поцелуями, накрывая второго всем телом и старательно подминая под себя, не желая отдавать свое минутное преобладание этому беспредельному негоднику. С каждой новой песней снаружи во всех помещениях менялись основные цвета, и окутавший их пурпурный и фиолетовый вызывали какое-то повышенное чувство возбужденности, потому что Деку с непривычным для него остервенением расстегивает (или рвет) пуговицы на шелковистой рубашке Катсуки, изнемогая от желания ощутить тактильный контакт как можно больше. И Мидория с удовольствием чувствует ответную реакцию: как крепкие руки расстегивают его ворот, подцепляя и оголяя ключицы и плечи, просовывая одну руку под ткань и уже оглаживая спину. В ушах зашумело, и лошадиная доля крови направилась вниз, заставляя Изуку едва сдержать стон. Бакуго, уже ощутивший было власть над готовым на все Деку под ним, внезапно оказался отпихнутым в сторону; дверца кабинки почти отлетела — блондин едва удержался на ватных ногах, ухватившись за угол стенки. И уставился на стянувшего собственную рубашку Изуку ошеломленным, туманным взглядом, не до конца понимая, чего тот добивался этим действием, но его тут же протолкнули глубже, закрывая дверь позади — руки брюнета то и дело судорожно дергались в попытках попасть шатающейся щеколдой в скважину. А попав, тут же прильнул к желанному телу, зацеловывая шею, оставляя призрачные засосы и спускаясь ниже к груди, голодно вылизывая бархатистую кожу. Катсуки млел от изучающих его тело прикосновений, а Изуку с удовольствием оглаживал рифленую спину, целуя блондина в яремную впадинку. С глухим стоном он пытается оттолкнуть от себя слишком распаренного брюнета в попытке вернуть свою мнимую до этого власть, но тот только сильнее вжался в него. Проводя дорожку коротких поцелуев от груди до пупка, парень медленно оседал на колени, крепко, но осторожно трогая все, до чего дотянется на этом прекрасном теле. Бакуго всеми силами пытался ухватиться за остатки разума, чтобы окончательно не потерять голову и как-то контролировать собственное туловище, но он просто сдался на милость этому греховному соблазну, когда чужая рука накрыла его пах и уверенно сжала. Все тело конвульсивно дернулось, ноги почти подкашивались, и он уперся взмокшими ладонями в плечи, не то желая отпихнуть, не то пытаясь притянуть ближе к себе. Сам Изуку был слишком возбужден, но, даже в таком состоянии, он, в первую очередь, хотел увидеть, как под его махинациями и соблазняющими действиями Бакуго Катсуки надрывается и ломается. А эта чертова музыка бесила, мешая всецело наслаждаться процессом и слушать дыхание и едва срывающиеся стоны, звучащие куда лучше любой мелодии во всем мире. Он придвинулся на коленях ближе, и, продолжая поглаживать стоящий колом член сквозь ткань, терся виском и скулой о торчащую подвздошную кость, носом иногда задевая ширинку и вдыхая терпкий запах возбуждения. В момент перехода между композициями, в этой мимолетной звенящей тишине, он услышал протяжный и дрожащий стон вперемешку с лихорадочным дыханием. И это настолько поразило его подсознание, что он вжался всем телом к его ногам, обвил одной рукой ляшки и провел кончиками пальцев по ягодицам, цепляясь за ремень, намереваясь стянуть его вместе с одеждой. Сам дрожа всем телом от изнывающей внизу плоти и кома в горле, он рваными движениями пытался расстегнуть тугую пуговицу, а за непристойно вжикающим звуком последовали вздохи во взаимном предвкушении продолжения этих прелюдий. Катсуки сгибается пополам, когда на тонкую ткань намокшего нижнего белья ложатся мягкие губы, лениво целующие и опаляющие его естество разгоряченным дыханием. Одной рукой зарывшись в темные волосы, другой он проводит по собственному лицу, слегка отросшими ногтями вонзаясь в напряженную кожу на щеке и искусывая губы в изнывающем желании получить разрядку. Деку осторожно поддевает зубами край трусов и неумело оттягивает их вниз, но те срываются, и натянутая резинка больно ударяет по чувствительной коже. Парень виновато глянул на задурманенное изнемогающее лицо, и, наплевав на неудавшуюся попытку выглядеть желанно и сексуально, остервенело спустил белье свободной рукой, поддевая резинку под аккуратные яички. Изуку неуверенно задевает напряженную плоть, дрогнувшую от первого прикосновения, и вопросительно поднял глаза на Каччана, как бы спрашивая: «Ты хочешь этого?» Но раздутые ноздри, мутный взгляд, покрасневшее лицо и не сдержанный прерывистый вздох сквозь стиснутые зубы были выразительнее любых слов. Любые слова сейчас были вторичны. И Мидория осторожно обхватил ствол у самого основания, большим пальцем оттягивая крайнюю плоть и обнажая истекающую обильной смазкой головку. Завороженный, он начал медленно двигать рукой вверх-вниз, с интересом наблюдая и ощущая, как мышцы на чужом теле содрогаются, как сочится смазка, пахнущая мускусом и солью. Надзирая за такой картиной, он не выдержал — потянувшись языком, слизывает выделяющуюся жидкость. Ощущать, как чужие губы медленно накрывают член поцелуем, было невыносимо и сравнимо с пыткой. Пальцы сами собой тянутся к волосам, с силой сжимая, но не надавливая — умоляя продолжать. И Деку выполнял его безмолвные просьбы. Имея только расплывчатое представление о том, что нужно делать — он вобрал головку в рот, языком щекоча основание уретры, легонько посасывая и потом снова выпуская, размашисто вылизывая плоть по всей длине. Катсуки хотелось взвыть, когда тот покрепче оплел твердый член пальцами, и рваными, но старательно плавными движениями ласкал головку крайней плотью, даря будоражащие поцелуи чуть выше лобковой кости. Собственное самолюбие словно постучалось в закрытую даже от его глаз дверь, и внезапно отрезвительное возмущение придало ему сил и уверенности. Это он хотел обладать, слушать и испытывать, а не быть жертвой своих же умыслов. И хотя отчаянно жащийся к нему Деку представлял зрелище поистине потрясающее — это заставляло его сердце где-то на самом дне пропускать удар, хотеть довольно мурлыкать и все больше подставляться под эти ласки, позволяя этому засранцу делать с собой все, что он захочет — он все же нашел в себе силы наклониться, чтобы отстранить от своего члена руку и потянуть осевшего на пол парня на себя. Изуку удивленно выдохнул, не ожидав подобного, а с его рта стекала слюна и совсем немного белесая смазка. И такой наглый, уверенный в собственной вседозволенности Деку возбуждал до дрожи в коленках. Потому Катсуки с наслаждением облизал его губы, напористо зацеловывая лицо и проникая в приоткрытый и озадаченный действиями рот языком. Бакуго вновь толкнул уже обмякшего брюнета в стену, всем телом вжимая, но тут же неприятно поежился, задев чувствительной головкой грубую ткань чужих брюк. Собственные же штаны болтались на щиколотках, и он, едва не рыча от попыток контролировать себя, с трудом выпутался из них, чуть ли не вытирая о те ноги в знак какого-то пренебрежения. Заторможенный Изуку со взглядом полуприкрытых глаз потянулся к губам Бакуго, и, наконец найдя их, ткнулся горячо и страстно, обняв его голову руками и заставляя углублять поцелуй. Блондин, все также не отрываясь от завлекающих целовать и целовать губ, потянулся к ширинке чужих штанов. Мудреные застежки заставили напрячь мозги, чтобы понять, как их расстегнуть, и Мидория, будто успокаивающе огладив напряженные руки Каччана, помог избавиться от собственной одежды. Не успел он стянуть с себя брюки, как чужая рука сразу вцепилась в набухшую плоть, и Изуку не выдержал: застонал достаточно громко, опуская голову и утыкаясь лбом в подставленное рядом плечо. Приятные касания дурманили, и он едва соображал, с трудом пытаясь оголить до конца почему-то все еще одетого в рубашку Каччана. Но ему не давали закончить начатое, кольцом сжав головку, выбивая из груди не то всхлип, не то скулеж, вынудив поднять голову вверх. И Бакуго смотрел на него так желанно, что Деку был готов распластаться перед ним прямо на месте. — Я хочу тебя… — зашептали сипло, водя кончиком носа по щеке и задевая губы едва ощутимо и щекочуще, прижимаясь. Изуку, тяжело дыша, очень нежно огладил его предплечье, наклонился, почти тыкаясь в застывшие губы, но не решаясь завести настоящий диалог-поцелуй. — Я тоже… — прошептал он тягостно в ответ, переводя дрожащий взгляд с алых губ на красные глаза, напротив. И с наслаждением прикрывает веки, когда Катсуки, надавив на затылок, слегка запрокинул ему голову, прижимая к своему плечу и целуя сначала медленно, а потом с нарастающей страстью. Мидория просунул руки ему подмышки и крепко обнял поперек груди, цепляясь за него как за единственном спасение в этом бурлящем огнем хаосе, состоящий из их страстных желаний и еще не до конца озвученных чувств. Их руки дрожали, будто страдая от тремора, а сердца колотились как сумасшедшие. Этот поцелуй вышел отличным от остальных до этого. Такой осторожный и беспокойный: Изуку мягко сплетал их языки, а Катсуки отвечал глубоко, зачем-то задерживая дыхание и выдыхая шумно. Было настолько приятно и невероятно хорошо, что хотелось слиться воедино и стать единым целым, никогда не отпускать и быть все время рядом. Становится жарко — в прямом смысле — ладонь блондина медленно нагревалась, словно ее владелец не мог совладать с собой и контролировать собственные силы. Катсуки тихо мычит, напористо надрачивая брюнету, но тот внезапно оскалил зубы, потому что приятные утехи становились мучительными, и, резко перехватив чужую ладонь, парень обхватил свободной рукой оба их члена. Сквозь окутавший разум флер возбуждения Бакуго осознает, что причинил почти физическую боль своему партнеру. Упираясь в стену локтями, он навис над Деку, зарываясь носом в волосы и мокро целуя в висок, как бы принося извинения за собственную необузданность — в ответ рука внизу сделала плавное движение по всей длине обоих членов. Трение плоти о плоть остро посылали мешанину из импульсов в мозг, против воли заставляя качнуться бедрами вперед. От каждого движения чужой руки вверх, по коже волнами расплывалось удовольствие, и Бакуго, не выдерживая рьяного порыва, облизывает раскрасневшуюся ушную раковину, шумно дыша в самое ухо. А Изуку обнял его за шею, рукой потянувшись к затылку и надавливая на найденную там ямочку пальцами, заставляя спину блондина содрогнуться и несуразно дернуться. И глядя на то, как при каждом скольжением вверх их головки соприкасаются, Мидория стонет и вздрагивает, поражаясь, как он еще не кончил. Более сосредоточенный на всем происходящем, от внимания Деку не ускользает и короткая потеря самоконтроля Катсуки, что уже обнимал его за плечи, омываемый потоком ощущений. Губами тыкаясь куда-то в шею, он пьяно нашептывал: «Еще», и внутренности переполняла горькая забота: желание приласкать, прижать к себе посильнее, наблюдать за лицом, плескающемся в этой сладострастной неге и оттягивать момент до тех пор, пока они оба не вырубятся в объятиях друг друга. Он чувствовал себя наиболее пьяным от осознания, что ему удалось надломить самообладание блондина, доводя его до такого растомленного состояния. Изуку не помнит, видел ли он когда-нибудь Каччана настолько живым и настоящим — это отправляло его самого в какую-то пучину забвения. Брюнет не сдерживается: запрокидывает голову, чтобы повернуться и укусить Катсуки за щеку, тут же проводя шершавым языком по покрасневшей от укуса отметине. Но блондину такое только понравилось, и он ответно провел языком тому по скуле, тут же юркнув языком в рот — они так и лобызались, даже не соприкасаясь губами. Телесного контакта казалось ужасно мало, вжиматься ближе было уже просто некуда — Бакуго хотелось содрать с себя кожу как ненужную оболочку, чтобы полностью прочувствовать и передать эти всплески экстаза. Исступление становилось настолько адски мучительным, что такой бережной и осторожной мастурбации казалось недостаточно. Изуку под ним слегка расслабляется, а ощущений в теле блондина кажется так много, что он не может (не хочет) переживать их в одиночку. Внизу все звенело от напряжения, и Катсуки резким движением разворачивает Деку и прижимает грудью к стене. Парень сдавленно охает, пытаясь вырваться и развернуться обратно, но лишь смотрит слишком жадно через плечо. — Каччан?.. — задыхаясь, пролепетал он, и Бакуго захотелось взорваться от возмущения, что парень перед ним был еще в состоянии выговаривать какие-то членораздельные звуки, когда он сам едва держит планку и только что был в шаге от того, чтобы оттрахать его прямо в руку. Чтобы как-то исправить это негодование, он оглаживает вспотевшую и покрасневшую кожу между лопатками и пересчитывает позвонки, другой рукой растирая напряженные мышцы на ребрах. Спускается к ямочкам на пояснице, большими пальцами надавливая на них, и проводит головкой члена меж ягодиц, отчего брюнет прогибается в спине. Пальцы на ногах подгибаются сами собой и он склонился, чтобы развязно поцеловать торчащий шейный позвонок, заставляя Деку сжать руки в кулак и негаданно для него упереться в стену. Неожиданное давление на член заставило захлебнуться воздухом и почти потерять выдержку. Потерянный в пространстве, Изуку разворачивается в пол-оборота, ищущими движениями проводит рукой по ключице, плечам, и, наконец, оплетая шею, дотягивается до затылка и поглаживает. Льнет к лицу, вопросительно касается губами подбородка, как бы спрашивая: «Все в порядке?». От такой надрывистой и искренней ласки Бакуго хотелось ныть, скулить и даже кусаться. Катсуки целует его, тянется к ягодицам, и, несильно сжимая напряженные мышцы, подгибается в коленях. Изуку держит губы открытыми в ожидании, чтобы Каччан вернулся обратно и поцеловал, но тот наклоняется на уровне его груди, проводит ладонями по бедрам и просит разжать ноги, поставив их на ширине плеч. Послушно выполняет его просьбу, по-прежнему удерживаясь за шею. Прислушавшись к собственному свистящему и затаенному дыханию, он разглядывал, как шелковистая рубашка наполовину открыла взор на верхнюю часть спины, на которой мышцы подрагивают в коротких спазмах, как в голубом неоновом свете по коже стекает пот… От созерцания его вырывает прикосновение к внутренней части бедра: Бакуго коснулся кончиками пальцев осторожно, затем с силой сминая натянутые как тетива мышцы. И Изуку постанывает изнуряюще, когда вторая рука, до этого клещней сжимающая его бедро, обвила вокруг пояса, и, не торопясь, спускалась вниз, щекотя лобковые волосы. Штаны сползли, а нижнее белье только что оказалось окончательно сдернутым до колен, и теперь свободное от ткани тело резко задрожало. До мошонки остро дотронулись, тут же следом сминая яички, отозвавшиеся интенсивной пульсацией, и весь он задребежал как струна. Мидория всхлипывает, приглушенно застонав — ему не дали развернуться, чтобы облокотиться на стену. Катсуки проводит языком вокруг ареолы, задевая самые кончики затвердевших сосков, и, одной рукой надрачивая брюнету, топорно направил собственный член между уже сжатых вместе ног. Не выдерживая, он попытался толкнуться, проехавшись по сведенным судорогам мышцам и головкой задевая упругие яйца. И Деку под ним застонал уже совсем не тихо — в голос, что где-то на дне вместе с остатками разума блондин опасался, что их могут услышать. Хотя, для остальных, прозвучали ли эти стоны от боли или удовольствия — вопрос большой. Но со второго пробного раза толкнуться он забыл (наплевал) вообще обо всем, пытаясь подстроиться под ритм своей же руки на чужом члене, из которого обильно сочилось прозрачное предсемя. Позволив брюнету отцепиться от него и упереться в прохладную стену, он ухватился о выпирающее бедро, и в прямой вертикальной позиции задвигался более плавно, но не сбивая лихорадочного темпа. Согнутые в коленях ноги дрожали, вот-вот намереваясь обмякнуть и свалить их обладателя на пол, но Катсуки стойко держался, а яркие и насыщенные стоны впитывал с упоением как какой-то нектар. Это дикое, мятежное и развязное ощущение жизни простреливало от вязкого узла внизу до горла, заставляя непристойно застонать вслед. И Мидория поддавался ему на встречу, прогибаясь в пояснице и жмуря глаза, сосредотачиваясь на всеобщем наслаждении. Это чувство удовольствия было сродни для них как искушение, вперемешку с любовью, отчаянием, злобой и долгим сопротивлением — все это открылось перед ними как что-то совершенно новое, как найденный антиквариат на самом дне океана. За которым, ныряя глубже, отважишься не всплыть больше никогда. Но, захлебываясь и едва дыша, они продолжали цепляться за него, и каждое прикосновение к желаемой цели щипало кожу, как от разрастающегося пламени. Но они были только рады вместе пойти ко дну: деля на двоих переживания, радость, поражения и боль. Они готовы подставить грудь друг за друга, но сейчас дышали изрядно тяжело, словно слишком долго проводя на дне, охраняя собственное нутро и оберегая друг друга на расстояние. И эта разведенное пополам чувство сумасшествия сводилось к сжатым вместе ладоням и судорожно спутывающимся пальцам. Их отношения взросли почти до грани телепатии, а интимное напряжение будоражило и грело одновременно. Непонятно откуда для них взявшиеся любовь, обожание и привязанность казались чем-то прекрасным — один бокал на двоих со сладким ядом, дурманивший разум и впитывающийся в самое сердце. Рука в руке, дыхание на щеке, обжигающий сознание шепот, трение кожи о кожу, протяжные в унисон стоны и ошеломляющий рассудок оргазм. Ноги подгибались в коленях. Оба дрожали, но внимательно вслушивались в тяжелое дыхание друг друга. Катсуки давил всем телом Изуку к стене, а тот настолько обмяк, что тяжелой туши на себе даже не чувствовал. Мокрый язык вяло провел по плечу и шее, нос зарылся во вспотевшие волосы, глубоко вдыхая. Реальность растворялась в каких-то очертаниях, под ребрами нарастало приятное волнение, стремительно ползущее куда-то к горлу, заставляя дышать еще тяжелее и хотеть взвыть… Эмоции захлестнули с головой так, что Изуку не выдержал — запрокинул голову, встречаясь с подрагивающим взглядом алых глаз. И эти глаза смотрели на него с таким искренним восторгом, влюбленностью — Мидория был готов надорвать глотку от неверия, что на него смотрят с таким же желанием и пылкостью. От накативших чувств ему захотелось почти разрыдаться, зацеловать человека напротив и, с приятной горечью от произошедшего момента, прижать к себе. Катсуки, чувствуя как сотрясается изнутри, сдается первым: прижимая к себе полыхающего жаром Деку, опускается на коленях вместе с ним вниз. Изуку разворачивается в цепкой хватке, и прижимается к губам слишком отчаянно, почти умоляюще. Гладит шею, щеки, с гулко бьющимся сердцем целует, ни на миллиметр не отстраняясь. Бакуго обнимает в ответ, прижимая к себе, стараясь подстроиться под напористый, но ласковый поцелуй. Тела потные, объятия липкие, эмоции — слишком тягучие. Как долго они тянули: парировали друг перед другом замысловатыми фразами, с замиранием сердца касались невзначай, ощущали мощные волны властности и доминантности, каждый раз боясь сломаться, но все равно позволяя другому вести. При этом они оставались на равных, могли быть собой, вести свою своеобразную игру как каждый пожелает — ведь даже если один сломится под напором другого, то второй тут же подхватит, крепко и бережно держа, пока тот не придет в чувства. Катсуки отстранился всего лишь на мгновение, чтобы разглядеть такое же красное лицо, но тут же ощутил на своих щеках легкие чмоки, закончившийся одним, особенно мягким и любящим в лоб. Внезапная ласка заставила его растеряться — этот парень только-только вел себя так напористо и самоуверенно, а сейчас был похож на пушистого домашнего кота, что лез лобызаться к наконец-то прибывшему домой хозяину. То, с каким умиротворением Деку прикрыл глаза после робких прикосновений, и как мягко прижался щекой к вспотевшей его, вогнало Бакуго в краску намного больше, чем из-за того, чем они только что занимались. Этот было настолько чувственно и доверительно — по-своему интимно, что ни в какие сравнения не шли с обычными плотскими утехами. Руки отчего-то предательски задрожали, а сердце бешено заколотилось. Но он почувствовал себя так хорошо и уютно, несмотря на покрывающие холодом кожу мурашки. Деку же задвигал руками по плечам движениями, больше походящими на массаж, и отстранился слишком неожиданно. Брови сами собой вопросительно вздернулись вверх, и выражения лица у Катсуки сейчас было глуповатым, словно его застали врасплох за чем-то неприсущем происходящей ситуации. А Изуку с интересом заглянул ему в самые глаза, и, когда парень не выдержал напора и отвел смущенный взгляд в сторону, беззвучно хихикнул. — Ну так… Хорошо я сыграл? Ты вот на троечку вышел, — и улыбнулся так обольстительно на вздернутый в замешательстве взгляд Каччана. Катсуки уставился на него сначала ошалело, едва веря в то, что он может завести такой непринужденный разговор после их… кхм… уединений. Сам он будто язык проглотил, внезапно осознав, что не знает, как себя вести, что говорить и что вообще дальше делать… Но ощущая, как расслабленно и спокойно его обнимал Деку, смотря на него с неподдельным интересом и восхищением, ему вдруг стало так комфортно. Словно никаких перепалок между ними никогда не было, никаких недопониманий, ссор и вражды. Ничего, кроме колышущих сейчас душу чувств. А ведь Деку всегда был таким: естественным в своем поведении и искренним в поступках, открытым в мировоззрении, да и вообще — просто живым. Он так давно знает его, но в тоже время так много еще хочет узнать о нем. И Бакуго уверен, если спросит сейчас, какое у него любимое блюдо на завтрак, то он с энтузиазмом ответит — даже в такой нестандартной ситуации. Катсуки рассуждал и всегда боялся признаться самому себе: если бы Деку никак не отвечал, не давал намеков и знаков на то, что утопает в таких же эмоциях по отношению к нему, он бы ни за что не решился на первый шаг. У него не было бы причин этого делать. А свои чувства осознал бы запоздало, и умирал бы тихонько без надежды на какое-то совместное будущее. Но они приняли друг друга. Пустили в свои сердца и стали друг для друга героями. А Катсуки не жалеет, что стал таковым для Деку, также, как и Изуку был счастлив наконец стать опорой для Каччана. Пока они смотрят друг в другу в глаза, они могут двигаться дальше. И ошибки быть не может, если такую связь оборвать — значит, потерять половину себя. «Я держу тебя», — говорили они друг другу, не проронив ни слова. — Гаденыш… — хохотнул он, стиснув парня в своих объятиях.