Голодные Игры : Огонь горящий во мне.

Я иду по тёмному коридору, с белыми стенами, освещённого лишь тусклым светом лампы, в моей руке. Я вижу дверь. Инстинктивно бегу к ней, но чем ближе я подхожу к двери, тем дальше она отдаляется. Я проваливаюсь в бездну. Упав в железный маленький куб, я начинаю вовсю барабанить по стенам. Вдруг, они начинают приближаться и сдавливать меня. — Нет! — кричу я. — Отпустите меня! Отпустите! Я ни в чём не виновата! — Мисс Эвердин, мы же договорились не врать друг другу. — слышу я, гадкий змеиный голос, из-за спины. Он прав. Не надо врать. Я виновата. Обернувшись на звук, глазами ищу Сноу. И вдруг ни с того, ни с сего, меня охватывает чёрная дымка. — Это ты виновата. — слышу я голос Прим. Её расплывчатое изображение, вместе с дымкой, стоит перед моими глазами. — Ты убила меня, Китнисс. — Прим…? — Китнисс? — с удивлением спрашивает до боли знакомый голос. Теперь передо мной Финник. — Зачем ты так со мной? — Прости… — Теперь я осталась одна… — твердит мне, со слезами на глазах Энни. -Ты сама виновата Китнисс. — говорит Пит с укором. — Прошу тебя, умоляю, прости… — теперь, рыдаю я уже сама. — Проститеее-еее! Простите все меня, прошууу-ууу! Прошу…! — Мисс Эвердин, Капитолий не прощает. *** — Сноу! -просыпаюсь я от собственного крика. — Это я… Я виновата! — мои плечи сотрясаются от рыданий. — Заче-е-е-м?! За что…? За что? Он прав. Пит прав. Я сама виновата. Поэтому он и не хочет меня видеть. Может, он просто обиделся? Или он не это имел ввиду? Нет. Я сама себя обманываю! Конечно. Давно было пора. Я ведь никогда не ценила его, вот он и понял, какой я плохой человек. Склонившись над кроватью, я достаю оттуда небольшую пыльную коробку. Я не открывала её уже полтора месяца. Открыв коробку, я достаю папину, охотничью куртку. Свадебную фотографию родителей, и нашу семейную книгу. Отложив вещи, я тяну руку в коробку, чтобы наконец, достать то, зачем я собственно и открыла эту коробку. Маленькая жемчужина, переливается на солнце, самыми светлыми и красивыми красками мира. Нежный розовый, жемчужно белый и серебряный цвета, отражаются на поверхности округлой жемчужины. Интересно, подарил бы, мне её Пит, второй раз? Или нет? А может, он предпочёл бы подарить её другой? От этой мысли внутри всё сразу холодеет и я отбрасываю её, стараясь не думать над этой темой. Достав медальон, который я всё ещё не решаюсь открыть, я складываю остальные вещи в коробку и убираю её подальше. Кладу медальон на кровать около подушки и откидываюсь на неё. Медленно, как будто я могу сломать последнюю частичку Пита, я подношу жемчужину к губам, и наслаждаюсь её переливчатой, гладкой поверхностью. Я закрываю глаза и представляю как будто бы сам Пит, целует меня прохладным гладкими губами. Предательские слёзы одиночества катятся по моему лицу. Сев на кровати я плачу, мои плечи сотрясаются от рыданий. Меня все бросили. Солёные слёзы, катятся и попадают на мои губы, я чувствую до боли знакомый вкус одиночества и боли. Я это заслужила. Я ложусь обратно на подушки и не выпуская жемчужины из рук, дрожащими пальцами открываю медальон. И тут я понимаю. Он хотел отдать за меня всё, включая свою жизнь. Он хотел чтобы однажды, Гейл и вправду стал частью моей семьи. Но вот что осталось от них. Самые дорогие люди в моей жизни, покинули меня. Оставив лишь некчёмные частички, после себя, но даже эти некчёмные частички, я не променяю ни на что. Это последнее что от них всех, у меня осталось. Жемчужина Пита и медальон с фотографиями Прим, Гейла и мамы. Последнюю же я не хочу видеть. Она так ушла в своё горе из-за погибшего мужа и погибшей дочери, что забыла про меня. Меня живую. Так и хочется зарыдать, но я сдерживаю себя и как всегда, натягиваю на лицо маску равнодушия и спускаюсь вниз. В гостиной стоит полумрак, вернувшись из Капитолии, я никому не позволяла открывать окна. Не хочу видеть свет, видеть счастье и солнце, которое светит даже тогда, когда её нет. Не хочу вспоминать тёплые деньки, когда мы с Прим лежали на Луговине, гадая какую форму в следующий раз примут облака. Не хочу вспоминать жаркие дни когда мы с отцом, рано утром, чтобы никого не будить, ещё до рассвета выбирались из дома и держали путь к домику у озера. А после, изрядно накупавшись или просто повалявшись на солнце, возвращались домой к вечеру, неся с собой полную сумку корней стрелолиста и всякой дичи, которой у озера, пруд пруди. Не хочу вспоминать весёлые деньки с Гейлом, когда мы, обливаясь потом на охоте, пускали шуточки по поводу жары. Не хочу вспоминать палящее солнце в Четвёртом, где теперь на одного победителя меньше, а одной вдовой и осиротевшим ребёнком больше. Хеймитч рассказывал что недавно Энни узнала что беременна. Не хочу вспоминать такие же жаркие как солнце, объятия Пита. Такие же яркие, солнечные и светлые ресницы. Такие же бездонные голубые глаза, которые могли бы светить мне вместо солнца. Не хочу. Не хочу. Не хочу. Одна слеза всё же успевает покатиться по моему бледному и исхудалому лицу, оставляя за собой мокрый след, полный отчаяния и боли. Словно солёное море, мои слёзы способны утолить боль в груди. Но некоторые раны, никогда не заживают. Скрип входной двери, прерывает, мои потоком хлынувшие воспоминания. — Здравствуй, дорогая! — посмотрев на меня, Сэй проходит внутрь и повесив куртку на стул, с хмурым выражением лица, идёт на кухню. Во время готовки она ничего не говорит и лишь во время завтрака тихонько спрашивает у меня. — Может пойдёшь на охоту? — У меня нет лука. — без малейшего интереса говорю я. — Посмотри в прихожей. — только и говорит она и убрав со стола, берёт свою куртку и идёт к выходу. Уже из коридора я слышу как она говорит. — Дичь бы, не помешала. Да и тебе надо бы проветриться девочка… — со вздохом, она выходит из дома, захлопывая дверь. Я тихонько, будто боюсь разбудить спящих призраков в этом старом и заброшенном доме, ступаю по холодному дереву, пробираясь в прихожую. Там прислонённый к стене, стоит колчан стрел, а рядом с ним два папиных лука, которые Гейл успел вывезти из Двенадцатого. Осторожно взяв лук в руки, я прохожусь по его нежной и гладкой поверхности, так нежно, словно это маленькое беспомощное создание, будто бы боюсь одним неосторожным и резким движением, сломать такую дорогую мне вещь. Взяв лук и колчан со стрелами, я поднимаюсь наверх, надеваю штаны и футболку. Захватив куртку, спускаюсь вниз и обуваю папины охотничьи сапоги. Взглянув на себя в зеркало стоящее в прихожей, я ужасаюсь. Лицо осунулось, глаза опухли от слишком частых слёз, а вид призрака мне добавляют ещё и чудовищного размера, тёмные как мрак, круги под глазами. Распустив растрёпанную косу, ужасаюсь, волосы, после двух месяцев равнодушного отношения к себе, превратились в грязное птичье гнездо на голове. Кое как прилизав волосы, оставляю их распущенными, так как заплести я их не смогу. Беру лук и колчан со стрелами и выбегаю из дома. Выйдя на порог дома, я сначала слышу тяжёлые взохи и скрип давно не смазанной коляски. Повернув голову в том направлении, я встаю как вкопанная не в силах сдвинуться с места. *** К нам с Хеймитчем подходит Боггс, усталый, но невредимый. — Мы вытащили их всех. Кроме Энорабии. Но она из Второго, ее, возможно, и не арестовывали. Пит там, в конце коридора. Скоро очухается от газа. Тебе лучше быть с ним рядом. Пит. Целый и невредимый — может, не совсем невредимый, но он жив, и он здесь. Далеко от Сноу. В безопасности. Со мной. Через минуту я прикоснусь к нему. Увижу его улыбку. Услышу его смех. Хеймитч улыбается мне. — Ну что, пойдем. У меня кружится голова. Что я ему скажу? Да какая разница, что скажу? Пит все равно будет счастлив. Все равно покроет меня поцелуями. Будут ли они такими же, как тогда на арене, поцелуи, о которых я не смела вспоминать до этого момента. Пит уже проснулся, он с растерянным видом сидит на кровати, вокруг хлопочут трое врачей — успокаивают его, светят фонариком в глаза, проверяют пульс. Жаль, что я не успела к его пробуждению и он не меня увидел первой. Но вот он поворачивается в мою сторону, и на его лице отражается удивление и какое-то другое, более сильное чувство, которое я не могу разгадать. Нежность? Страсть? Да. Пит отталкивает от себя врачей, вскакивает на ноги и бежит ко мне. Я лечу ему навстречу, раскрывая руки для объятий. Он протягивает ко мне ладони, хочет коснуться моего лица. Я открываю рот, чтобы произнести его имя, и тут пальцы Пита впиваются мне в шею. *** Воспоминания эхом отдаются в моей голове. Пит. Он стоит предо мной, тяжело дыша и копаясь в земле. Пит достаёт из тачки какие-то цветы, закапывая их и присыпая землёй, но я стою и смотрю </i>лишь на него, </i>не в силах сдвинуться с места. — Пит…- я роняю лук и это приводит его в чувства, он встаёт на ноги и оборачивается ко мне. — Китнисс… — не говоря ни слова, он поднимает руки и спустя секунду я уже тону в его тёплых объятиях, сильные руки гладят мне спину. — Мне так жаль… Я решил что мы можем посадить в их около дома… Для неё. — говорит Пит, выпуская меня из объятий. И тут, мой взгляд улавливает розы в тачке. Розы… Первый порыв, закричать на него, ударить, убежать, зарыдать, а может всё сразу, но я только лишь стою на месте, рассматривая эти адские цветы, которые принесли в мою жизнь столько страданий и крови. И тут до меня доходит. «Я решил что мы можем посадить их около дома… Для неё.» Я вспоминаю полное имя Прим — Примроуз. А эти цветы — примулы, или же… Примрозы. Я тихонько киваю и собираюсь обернуться и убежать в дом, закрыться с головой в своём горе, как Пит падает на колени, судорожно обхватывая голову руками… — Пит? Пит! — я опускаюсь на колени рядом с ним, и хочу дотронуться до его головы обхваченной руками, но он резко отдёргивает руку. — Китнисс. Китнисс, беги… Беги. Беги же! — повторяет он, но я всё же стою на месте. — Беги, дура! Беги же! — просит со злостью в голосе, Пит. — Пит… — Дура! — Выслушай меня! — кричу я, но вдруг понимаю, почему Пит не хотел видеться со мной, он думет что может навредить мне… — Не надо… Не отталкивай меня. — продолжаю я уже спокойнее. — Если не я то кто?! Кто тебе поможет?! Прошу! — Разве ты не видишь?! Не видишь кто я?! Я чудовище, переродок! — я хватаю его за руку и тяну вверх. — Взгляни на меня! — Я переродок. Переродок! — Пит обхатывает голову руками, и садится на корточки. — Посмотри на меня. Взгляни же ты! — Пит поднимет голову. Он не понимает… Не понимает как дорог мне, поэтому в голову ничего больше не приходит, кроме этого. — Рута. Я потеряла Руту, но у меня есть ты. Цинна. Я потеряла Цинну, но у меня есть ты. Финник, я потеряла Финника, но у меня есть ты. Прим, мой утёнок. Я потеряла Прим, но у меня есть ты. Я не могу потерять тебя тоже. Пожалуйста, будь со мной. — Всегда.