***
Под кроватью огромный сундук для вещей за год совсем запылился. Се Лянь откидывает тяжелую крышку и просто смотрит. Внутри ничего не изменилось. Расшитые великолепными узорами ткани — шелк, бархат, шифон, одежды из них роскошные, ощущаются потрясающе даже просто под прикосновениями рук, — украшения, заколки, пояса — тонкая искусная работа, — и поверх всего этого — меч. Светлые деревянные ножны, украшенные серебром и мелкой россыпью молочно-белого кахолонга, и длинное острое лезвие, ловящее на острие яркий блик заходящего солнца. Се Ляня ведь действительно когда-то учили владеть мечом. А он зациклился на своей меланхолии, и только сейчас будто очнулся ото сна. Как отдернул закрывающий обзор занавес с лица. И по ощущениям оказалось… неприятно. Странно. Чуждо. Поэтому сейчас он вытаскивает из сундука когда-то любимый наряд и одевается. Слой перламутровой ткани — белого, светло-желтого и красного цветов — ощущается тяжелым и «течет» вокруг тела, как вода. Потом еще один слой: полупрозрачный, словно паутинка, ложащийся поверх первого невесомой дымкой. И, наконец, последний — третий слой — совсем тонкий, но плотный: белое полотно, расшитое на широких рукавах и у горла золотой нитью. Заплетает волосы в высокий хвост и скрепляет нефритовой заколкой. Человека, что отражается в зеркале, Се Лянь в первое мгновение почти не узнает, хотя знает всю жизнь. Такой человек, кажется, вполне достоин появиться на королевской балу. Часы в гостиной на первом этаже как раз отбивают семь вечера. Самое время сделать что-то такое и, быть может, что-то изменить в своей жизни? Се Лянь смотрит в глаза отражению — «столько воды утекло, да? вокруг слишком много успело измениться, даже я», — и на ум приходит сама собой ранняя мысль: «Я ведь действительно ничего не знаю». Да, это то самое время.***
— Сколько вам лет? Я никогда не спрашивал, но все же сколько? Откуда вы? Где родились? Интересно, то место сильно отличается? — С чего вдруг так много вопросов? — господин Шэньу лишь слегка выгибает бровь и больше ничем не выказывает удивления. В гостиной — всего пара свечей, и полузадернуты шторы. Те поблекли и заметно поистрепались: Се Ляню сложно ухаживать за ними в одиночку. В доме на самом деле многое испортилось и пришло в негодность, помимо пола на кухне. Этого следовало ожидать. Се Лянь просто… действительно слишком долго «спал» и ничего не замечал. Вместо того, чтобы сесть в экипаж и отправиться в замок, он находит Цзюнь У в одной из гостиных, что выходит окнами в сад. За окном выцветший, как акварельный рисунок, вечер делает стекло кажущимся прозрачным и вообще несуществующим. На этом фоне алые листья клена на деревьях выглядят всполохами огня. Срываются с ветвей и медленно опускаются на землю. — Я просто… — Если хочешь на бал, то просто поезжай. К чему все это? И даже на «вы»? — веселье в голосе звучит в ушах полностью соответствующим обстановке — тихим и бесцветным. Се Лянь осекается и не может не покраснеть. — …вдруг подумал, что ты на самом деле никогда не говорил, что я тебе не нравлюсь, — исправляется, возвращая ровный тон, хотя скулы немного краснеют. — Только «возможно» или «не должен». — О? Правда? И это что-то меняет? — тонкие бледные пальцы стучат по столику возле кресла, на них — множество колец, — а рядом ни чашки с чаем, ни какой-либо книги. «Ты просто сидел здесь в тишине?» — Почему ты согласился выйти замуж за отца? Ты ведь никогда его не любил, — Се Лянь не знает, откуда в нем смелость. Се Лянь смотрит на чужую ладонь, не отрываясь. Одно кольцо — семейная печать, второе — обручальное, и еще одно… было с самого начала. А Цзюнь У отворачивает голову от сада за окном и впервые смотрит прямо ему в глаза. И машинально крутит на пальце третье кольцо. На его лице появляется то странное выражение, когда он словно что-то пытается разглядеть в Се Ляне. Находит ли? Тот не знает. — Если замуж, то по любви? Если не любит, значит ненавидит? В твоем черно-белом мире все так просто, — Цзюнь У смеется почти беззлобно, да и не обидно даже, как-то устало, словно рассказывая давно наскучившую всем историю. — Я знаю эту сказку. Мачеха ненавидела Золушку, потому что завидовала. И превратила ее жизнь в ад. Моя, так точно. У нее даже действительно были две дочери. Глаза Се Ляня распахиваются, и он даже подается вперед невольно. — Ты был… — На твоем месте? — заканчивает за него господин Шэньу. — Можно и так сказать? Моя мать умерла, когда мне было десять. Но отец ее не любил. Он женился почти сразу, стоило ее гробу засыпаться землей. Госпожа… была в восторге и от богатства, и от положения. Только отец ей для этого был дальше не нужен, поэтому она его отравила. А я остался. Потому что она не знала, что я все видел, и потому что был все же полезен. Цзюнь У отводит взгляд обратно в окно, наблюдая спокойно, почти умиротворенно, только монотонно потирает плечо под длинным рукавом, словно замерз или старое воспоминание всплыло на поверхность. Се Ляню при этом больше всего хочется схватить его за ладонь и заставить остановиться. Еще утром он очень хотел спросить обо всем, а сейчас уже не хочет. Но все же спрашивает, потому что начатые вещи нужно заканчивать. Чтобы раны могли затянуться, и можно было идти куда-то дальше. — Поэтому ты согласился выйти замуж за отца? — Нет, конечно. Я бы ничего не смог сделать без желания Госпожи, — Цзюнь У поворачивается обратно и звучит искренне удивленным. Но хотя бы опускает руку и вновь укладывает на столик перед собой. — Просто однажды… она решила перебраться в другой уголок страны, более живописный и теплый. Все-таки отец нашел ее, когда путешествовал на юг, а в моем родном городе зимы снежные и довольно холодные, как и здесь. Я ведь тоже родился возле столицы, — поясняет мимоходом. — Сперва это никак не должно было коснуться меня, но потом… я потерял свое место среди заклинателей при дворе… Может, если бы я не допустил ту ошибку… — Цзюнь У не обращает внимание ни на резкий скрип кресла, ни на чужой пораженный вздох, по его лицу пробегает рябь, искажая черты до чего-то тоскливого и уродливого. Что пропадает буквально через секунду, когда он «встряхивается», выпрямляясь, и возвращает на лицо приятную улыбку. — Тогда очень удачно появился твой отец. Госпожа предложила ему меня вместе с огромным приданным, — усмехается сам себе. — Это была обоюдовыгодная сделка, хотя сейчас я уже не уверен, дала ли она твоему отцу хоть что-то. — Дала, — Се Лянь отвечает, не сомневаясь. И это действительно так, уж он-то знает. Чужой рассказ вызывает целую бурю эмоций: удивление, почти потрясение, грусть, непонимание, обиду, тяжесть и одновременно странное облегчение. Ему нужно еще раз прокрутить все в голове, чтобы полностью разобраться в своем отношении, но сейчас с его груди словно сбросили огромный камень. А он и не замечал его присутствие. — Отец о многом жалел, но не об этом точно. Цзюнь У приоткрывает рот, словно хочет что-то спросить, и смотрит странно-внимательно, но потом передумывает и лишь слабо качает головой, откидываясь на спинку. Как раз в этот момент часы отбивают девять. — Разве ты не собирался куда-то? Если отправишься сейчас, то еще успеешь. В королевском дворце уже потихоньку собираются люди. Горит множество огней, наверное, и звучит музыка. Это здорово, весело и интересно. Се Лянь смотрит на свои руки на коленях, оправляя роскошную ткань, которая ловит отсветы свечей и будто переливается. Может быть, Ши Цинсюань в итоге оказался бы не так уж и не прав. Может, ему бы «посчастливилось» встретить принца. Вопрос в том… нужно ли ему это? — Я хочу заварить чай, — Се Лянь в последний раз коротко сжимает пальцами колени и поднимается на ноги, выбирая не отвечать на заданный вопрос. — Хотите, как обычно? — Да, — Цзюнь У смотрит на него и тоже выбирает ничего не говорить больше. Что он, будет уговаривать Се Ляня? Нет, тот сам может решить за себя. — И что-нибудь к чаю еще. Я проголодался. Цзюнь У на самом деле мог бы много еще рассказать другому. О том, как из-за одной глупой ошибки можно лишиться блестящего будущего, почти разрушив собственное совершенствование, которым когда-то так гордился. В один миг забудутся и почет, и восхищение: никто не пришел за ним, стоило ему уйти. О том, как трудно просто встать на ноги, когда мешают и откровенно толкают вниз. О том, откуда на руках — следы от ожогов, и почему болит спина от самого незначительного сидения за столом. Иметь в доме уважаемого заклинателя — хорошо и удобно, особенно, когда он не мельтешит перед глазами, целыми днями пропадая то при дворе, то на поле битвы. Иметь же в доме больного уже-не-ребенка… другое дело. По крайней мере он мог еще быть полезен? Господин Шэньу крутит кольцо на пальце — ему тоже свойственна глупая сентиментальность, иначе давно выкинул бы, его семья, в отличие от этого дома, никогда не походила на картинку — и вздыхает, когда Се Лянь не видит. Ему на самом деле намного меньше тридцати, но ему точно есть, чем поделиться. Возможно, однажды… Се Лянь думает, что для первого нормального разговора за целый год сосуществования рядом, этого пока достаточно. Он даже чувствует себя немного уставшим, словно голову неуловимо ведет. Строить отношения — очень сложное дело, оказывается. Он думает о чужих словах, пока готовит чай. Не любит, значит ненавидит? Он и правда так думал. На самом деле, хотя он всегда категорически не желал, чтобы другой человек заменил ему семью, при этом Се Лянь подсознательно ожидал, что тот будет относиться к нему именно так. Эгоистично и по-детски? Но никто и не учил его иному. Поэтому он разливает чай по фарфоровым чашкам — сахар и никакой воды, только вываренные в молоке чайные листья — и ставит на поднос, добавляя к ним простые булочки, масло и густой горчичный мед. Чужие глаза при виде его округляются на мгновение, и Цзюнь У издает почти восторженные звуки, когда отправляет в рот сразу целую ложку. — Божественно… Именно то, что я хотел. Се Лянь садится напротив, и в этот вечер они больше ни о чем таком не разговаривают. Просто смотрят, как за окном медленно опадают листья и как небо над верхушками деревьев — стоило ночи опуститься на землю — в какой-то момент словно становится светлее, мерцая. Наверное, это праздничные салюты во дворце, но отсюда не разглядеть. И даже когда часы бьют двенадцать… ничего не происходит. Ни бала, ни принца, ни волшебства, ни даже хрустальной туфельки, хотя бы просто для антуража. И это хорошо. В конце концов эта сказка с самого начала была совсем не о том.