Пламенное сердце

      Если бы меня спросили, что самое отвратительное в мире, то ещё месяц назад я бы ответила, что хуже пауков и тараканов ничего нет. Однако прошёл месяц, и самое мерзкое — это лежать без возможности нормально двигаться, когда всё, что ты можешь — это плакать, спать, есть и ходить под себя. Отвратительно.       Наверное, стоит пояснить, что же всё-таки произошло и почему я сейчас в таком положении.       Когда-то давно (всего месяц назад) я была студенткой одного из лучших гуманитарных ВУЗов моей страны, более-менее исправно посещала пары, закрывала все долги, подрабатывала иногда во фрилансе и позволяла себе выпить баночку пива в выходные. Мою жизнь нельзя было назвать особенной. Скорее, она была самой обычной. Но я сыграла в ящик. В болезненный и мерзкий ящик. Смерть, которую я пережила, даже врагу не пожелаешь.       Меня не сбивал грузовик, я не погибла в автокатастрофе, не лежала в коме и не умерла в ходе тяжёлого заболевания. Я умерла не в своей постели и не на виду у всего честного мира. Моя смерть настигла меня в переулке. Я возвращалась домой после учёбы. На дворе был конец сентября, вечер, погода была на редкость холодной, постоянно моросил противный дождь. В этом переулке фонарей не было, потому как никто не считал, что они там нужны. Как оказалось, зря.       Сразу стоит сказать, что шла я через этот переулок потому, что он был единственным проходом во двор, где стоял мой дом.       Что же со мной всё-таки случилось? Всё просто. На меня напали. Это был мужчина, выше меня на несколько десятков сантиметров и куда крупнее в плечах. Он настиг меня со спины, больно выкручивая руки и со всей дури ударяя под коленями. Я не успела ничего понять, как была прижата к земле. Мне наступили на ногу, и она хрустнула. Было больно. Я до сих пор уверена, что в тот день мне её сломали. Затем меня били. Удары сыпались отовсюду, и прекратились только тогда, когда у меня не было сил дышать. Затем же… Затем началось самое отвратительное.       Думаю, что нет смысла описывать, что меня ждало затем. Я помню грубые руки на своих бёдрах, сильную боль между ними, грубые толчки и липкую сперму. Мне было больно, но я не могла отрубиться, как бы этого мне не хотелось. Всё слилось воедино, в одну длинную непрекращающуюся пытку. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как насильник закончил своё дело, дважды измазав меня в своей противной сперме, но в конце концов меня ждало облегчение.       Я почувствовала сильную боль в животе, а затем мир померк. И тут же в глаза забил свет. Прошла, казалось бы, секунда. Я моргнула, и вот, вместо боли я чувствую приятное тепло, вместо запаха крови, грязи и спермы — запах стерильности.       Первые минут десять я кричала, не желая угомониться. Мне было страшно, моё сердце билось с бешеной скоростью, и мыслями я была в том грязном переулке. Лишь увидев перед глазами красивую женщину, которая смотрела на меня с теплом и нежностью, я немного успокоилась. Она была доброй — я чувствовала это сердцем. От неё веяло чем-то… Чем-то родным, что нельзя описать словами.       А потом меня у неё забрали, и я опять раскричалась, мечтая вернуться к ней на руки.       Спустя какое-то время я уснула, а когда проснулась, меня кормили из бутылочки. Я всё ещё не понимала, что произошло, куда делся тот насильник и где я. Сначала я думала, что я выжила, что меня кто-то нашёл и вызвал скорую. Однако вскоре я поняла, что всё не так просто. Меня носили на руках, будто я была совсем маленькой, я не могла нормально двигать руками и поворачивать голову. Когда я пыталась её поднять, то мои мышцы просто отказывались работать, будто были атрофированы.       Когда меня во второй раз отнесли к этой доброй женщине, я всё поняла. Она что-то говорила на чужом для меня языке, в котором я тут же признала японский. Знакомое «ка-сан» резануло уши, и я окончательно осознала, что же всё-таки произошло.       Я переродилась в теле японской девочки. Мои воспоминания из прошлой жизни остались при мне, что было одновременно и благословением, и наказанием. Благословением — потому что я хотела помнить всё то, что пережила когда-то давно, не хотела терять накопленный опыт и желала навсегда сохранить в памяти лица и имена близких мне людей. Наказанием — потому что я скучала по этим людям, потому что во сне видела того мерзкого мужчину, напавшего на меня в переулке. Последние воспоминания из прошлой жизни были просто отвратительны. Я бы хотела забыть о произошедшем, но, увы, не могла.       Эта женщина, моя новая мать, называла меня Шинрой, и я поняла, что это моё новое имя. Я не разбиралась в иероглифах и не знала, что оно значит, но была уверена, что что-то приятное.       Однажды, когда я была у новой мамы на руках, в палату вошла женщина, чем-то похожая на мою мать. Они разговаривали на повышенных тонах, эта женщина кричала что-то, тыкала в меня пальцем. От неё несло ненавистью. Когда она ушла, на глазах женщины застыли слёзы, и всё, что я могла, чтобы успокоить её — это коснуться её лица.       В тот день я впервые увидела свою бабушку, с которой в будущем меня ожидали напряжённые отношения.       Что удивительно, за всё это время ни разу не объявился мой отец.       Итак, подведём итоги и вернёмся к началу.       Я переродилась, и теперь меня звали Кусакабэ Шинра. Моя мама была прекрасной женщиной, а я — новорождённым ребёнком. Весело, ничего не скажешь.       Самое отвратительное, что я не могла ни ползать, ни ходить. Я плакала и спала, ходила в подгузник и ела. Мне давали соску, но я тут же от неё отказывалась, выплёвывая. То и дело я видела, как моя новая мама нависает передо мной. Она носила меня на руках и убаюкивала, кормила и меняла подгузники. Она была очень доброй и светлой. Она никогда не раздражалась, когда я будила её посреди ночи, чувствуя очередной приступ голода. Вообще, я старалась быть тихим ребёнком и большую часть времени отсыпалась. Наконец, моя мечта сбылась, и я могла выспаться вдоволь.       Долгие дни сливались в один бесконечный и однотипный. Я желала познавать мир, хотела ходить, а не только валяться на спине или боку, но мои мышцы были слишком слабыми. То, что поначалу казалось мне отрадой, теперь стало испытанием.       О том, что прошёл месяц с момента моего рождения, я узнала только потому, что мама выложила конфеты в виде цифры один и сфотографировала меня с ними на старенький фотоаппарат.       Потом меня положили в коляску и повезли в сторону церкви. Там на меня пару раз брызнули святой водой, затем сестра прочитала молитву и нас отпустили с миром. Мама на прощание помолилась местному богу.       Честно говоря, даже несмотря на то, что я переродилась, религию и существование бога я считала полным бредом. Так сказать, пока не увижу — не поверю. Моя мама оказалась весьма набожной женщиной, всё ходила в церковь да молилась кому-то, но я решила её простить, потому как она была очень доброй и светлой женщиной, а вера была её единственным недостатком.       К двум-трём месяцам я уже умела держать голову, что меня несказанно радовало. Мир перестал быть горизонтальным, теперь я смотрела на него под нормальным углом. Лёжа в кровати бессонными ночами, я тренировала руки, ноги и шею, как могла. Это привело к тому, что я села и поползла в раннем возрасте.       Потом полезли зубы, и это было неприятно.       На каждое моё достижение мама заливалась слезами счастья и фотографировала меня на свой старенький фотоаппарат. Ну, а мне было не сложно её радовать.       Я перешла с грудного молока на смеси и баночки. Последние были ужасны, особенно мясные. В прошлой жизни я любила острое и солёное, а детская еда была пресной и невкусной. Я долго отказывалась есть, всё никак не могла пересилить себя, но в какой-то момент поняла, что веду себя, как глупый ребёнок. Хотя я физически таковым и являлась, морально мне был уже почти двадцать один год. Я забила на всё и согласилась есть эту отвратительную еду, которую в меня пихали.       Также я вскоре поняла, почему у детей, когда они только начинают ползать, такое дикое желание схватить всё, что они видят и до чего могут дотянуться. Матери пришлось убирать многие коробки на полки повыше, чтобы я не достала. Развлекать себя было особо нечем: из детских игрушек я давно выросла ещё много лет назад, пытаться залезть повыше — травмоопасно, хватать всякие вещи надоело. В конце концов я сунула маме в руки какую-то книгу, и она принялась её читать. Так было веселее. У неё был приятный голос, который успокаивал меня. Я любила её слушать.       Постепенно ко мне приходило понимание отдельных слов, и я пыталась повторять их, что невероятно радовало маму. Раньше, чем я научилась ходить, я умела говорить «мама», «дай» и «читать».       А потом я научилась ходить, и познавала квартиру самостоятельно. Я знала, что розетки трогать не стоит, что за провода дёргать не надо и что поворачивать зажигание на плите опасно. Я была сообразительным ребёнком, примерно вела себя. Видимо, именно поэтому мама скоро начала доверять мне и не бегала каждые пять минут проверять, что же я делаю и почему так подозрительно тихо. Я нашла, чем занять себя, и теперь активно выдавала себя за гения.       Я правильно просовывала геометрические фигурки в отверстия, подпитывала всё больше слов, повторяла их, училась различать разные иероглифы и даже пару раз нарисовала несколько простейших.       Мама была вне себя от радости. Настолько, что позвала бабушку в гости, когда мне исполнился год.       Та, на удивление, пришла и показалась мне крайне противной женщиной. Она смотрела на меня с ненавистью, а на маму — с презрением. Ввиду того, что за год мой отец так и не появился, я поняла, что бабушка считала, что мать меня где-то нагуляла.       Они спокойно поужинали, я всё это время сидела за детским столиком и пыталась написать слово «мама» как можно аккуратнее. Когда же это у меня получилось, мать показала моё творение бабушке. Она заливалась соловьём, что-то говорила, и её глаза сияли от восторга. Но чем больше она говорила, тем мрачнее становилась бабушка. В какой-то момент она просто подорвалась на ноги, принялась кричать на маму и тыкать в меня пальцем. Я не понимала, что происходит, однако чувствовала отвратительнейший запах ненависти и презрения. Никогда бы не подумала, что чувства могут пахнуть, но вонь от бабушки стояла отвратительнейшая. Она пахла чем-то гнилым и прогорклым.       В конце концов я расплакалась, и бабушка ушла. Теперь в доме пахло обидой и нескончаемой любовью ко мне. Запах соли и сладостей перемешивался, рождая что-то новое, не очень приятное, но терпимое.       Я быстро успокоилась и принялась успокаивать мать. Вернее, отвлекать её. Это помогло, и вскоре она вроде как забыла об инциденте, но солёным всё же немного попахивало даже неделю спустя.       Я росла, теперь могла выдавливать из себя простейшие предложения. Я продолжала думать на своём родном языке, одержимая мыслью ни в коем случае не забыть его. Иногда я переходила на английский, с которым у меня стало ещё хуже после моего перерождения. Но разговаривала я только на японском.       Прожив полтора года в чужой стране и постоянно слушая речь матери, я потихоньку начала выучивать чужой язык, который теперь стал для меня вторым родным. Я могла высказывать свои мысли, пусть и какими-то отрывками с паузами, потому как не знала слова или забывала их.       Самое отвратительное произошло со мной в два года. Тогда мама повела меня в церковь. Опять. Всё начиналось хорошо. Мы прошли внутрь, мама принялась молиться, воздавая почести Солнцу, а я просто притворялась, будто мне интересно происходящее. В этом мире была какая-то странная религия, люди восхваляли само Солнце, явно не понимая, что это не какое-то божество, а звезда, причём одна из самых маленьких и слабеньких.       И всё шло хорошо, пока к нам не подошёл какой-то мужчина. Ему на вид было лет сорок. Он что-то спросил у моей матери, потом указал на меня. А затем он присел на корточки прямо перед моим лицом и спросил моё имя, мягко положив руку мне на плечо. В этот момент я вспомнила свою смерть, вспомнила отвратительные касания того насильника, вспомнила, как валялась в грязной луже, пока меня насиловали.       Я закричала, отшатнулась от мужчины и спряталась за мамину юбку, дрожа от страха. И пусть я понимала, что бояться глупо, что этот человек и тот насильник — разные люди, я всё равно не могла преодолеть себя. Мне было чертовски страшно. Настолько, что я захлёбывалась в слезах и умоляла маму уйти.       Маме явно было неловко за моё поведение. Она кланялась, извиняясь, а я лишь стояла позади неё и мечтала сбежать из церкви. Мне было до одури душно, а к горлу подступала тошнота.       И вот, мы с мамой пошли на выход. Я была счастлива. Как вдруг позади раздался взрыв, вспыхнуло пламя, воздух наполнился запахом горелой плоти. Я резко обернулась, не веря в то, что видела собственными глазами: мужчина, которого я испугалась, вспыхнул, как спичка. Он кричал и тянул к нам с мамой руки, люди вокруг вопили, а я дрожала от страха. Почему он загорелся? Что произошло? Как так? Я не знала ответов на эти вопросы. Мне просто было страшно.       Нам повезло: в церкви на этот момент был пожарный. Он вскинул руки, управляя пламенем вспыхнувшего человека и, пока все вокруг читали молитву, сложив руки странным образом, он пронзил грудь огнечеловека, и тот распался прахом.       Люди вокруг начали успокаиваться, где-то вдалеке заголосили сирены. В здание ворвались люди в серо-чёрной униформе пожарных с отражающими синими полосами у щиколоток и запястий. На их головы были надеты маски с цифрой один.       Они переговорили с тем пожарным, который убил огнечеловека, и всё вроде бы шло хорошо, я даже придумала для себя логичное объяснение того, что здесь произошло, как какой-то мужчина ткнул в меня пальцем.       — Он вспыхнул после того, как эта девчонка испугалась его и заплакала, — произнёс он.       Все взоры уставились на меня, и я замерла испуганным кроликом. Да, мне было уже двадцать два года, но я была в теле двухлетней малышки, когда все вокруг меня гиганты. Такое пристальное внимание нервировало, и я с трудом выдавила из себя улыбку. Но в ответ на неё я получила вздохи, полные ужаса.       — Вы только гляньте!       — Её улыбка, она такая страшная!       — На её глазах только что сгорел человек, а это дитя улыбается, как ни в чём не бывало.       — Она похожа на демона.       Последнее заставило меня пошатнуться. Бабушка навещала нас с мамой раз в три месяца, и каждый раз они с мамой скандалили. Бабушка называла меня демоном или демоническим отродьем. Я не знаю, почему так, откуда взялось это глупое прозвище, но мне было до боли обидно.       Теперь же меня так называли совершенно незнакомые люди. Я… Когда я улыбаюсь, я и вправду похожа на демона? В прошлой жизни моя улыбка казалась мне мученической, теперь же она была, что, демонической?       Дома я задала этот вопрос маме, но та лишь покачала головой и прижала меня к себе покрепче. Я почувствовала влагу на своём плече, в нос забился солёный запах, и мне совсем поплохело.       Мама заботилась обо мне на протяжении двух лет. Я знаю, что я была её лучиком света, что она любила меня, потому что от неё всегда пахло любовью, однако в то же время я была причиной её скорби и страданий.       Из-за меня она поругалась с родной матерью. Из-за меня она не могла ходить на работу, сидя постоянно дома со мной. Из-за меня её жизнь была ограничена на несколько лет. Из-за меня у неё было меньше свободного времени на то, чтобы общаться с подругами. Из-за меня на неё теперь косо смотрели в церкви, куда она ходила каждые выходные. И из-за меня соседи шептались за её спиной.       В этот момент я возненавидела факт того, что я переродилась Шинрой Кусакабэ.