Как в море корабля

      Он не потерялся. Нет, ни в коем случае, вам просто кажется что у Лихта сейчас до жути растерянный взгляд и присутствует желание написать Кранцу, чтобы избежать проблем с поиском отеля. Он не потерялся, ясно?       Тодороки всегда чувствовал, что в хорошей погоде кроется нечто страшное, иначе почему она так и манит людей на улицу? Появляется некоторое подозрение по отношению к честности такой погоды, мало ли, взяла и подсунула тебе приворотное зелье пока ты этого не видел, вот тебя и потянуло прогуляться, погреться на солнышке и… ладно, так и быть, потеряться. Пианист готов признать это, лишь бы не быть похожим на погоду и её «честность».       В такой ситуации, самым простым было бы действительно написать или позвонить Розену, чтобы тот забрал Лихта в отель. Но в последнее время, таких случаев было слишком уж много и раздумывать над очередной фразой в стиле: «Может это судьба хотела, чтобы ты встретил её именно по весне». Нелепо, по-глупому ванильно и ни капли не правдоподобно. Максимум, чего хочет судьба по весне, так это уберечь школьников от шальной мысли сброситься с крыши прямо перед экзаменами и студентов от пьянства во время сессии. И если уж на то пошло, судьба не слишком хорошо справляется со своей работой, ей бы не помешало пойти либо на пенсию, либо поучить новые методы убеждения, потому как: «Дальше будет лучше, надо только потерпеть», работает разве что на отдельном виде людей. Тодороки же к такому виду не относится, поэтому ему и не особо верится, что в отель он попадёт исключительно своими силами. Но он постарается.       За всю его жизнь, необходимости разговаривать с прохожими не возникало, но сейчас это казалось самым простым способом. Надо всего лишь постараться вести себя вежливо, спросить дорогу и с искренней благодарностью уйти в одну из четырёх сторон. С этим же не должно возникнуть проблем, не так ли? Люди — это же не настолько сложно?       Когда несколько попыток провалилось, Тодороки готов был взвыть. Все куда-то спешили, не особо хотели идти на контакт со странно выглядящим подростком, да ещё и быстро раздражающимся по ходу разговора. Пожалуй, самым ярким экземпляром можно было назвать девушку, которая нервно топала ногой и постоянно смотрела на наручные часы. При попытке заговорить с ней, Лихт получил один-единственный ответ: «Сколько времени? Пиздуй-нахуй-часов». Грубее не смог бы даже он сам, поэтому идею с опросом прохожего можно было спокойно выкинуть в мусорное ведро, в глубинах которого уже покоилась его вежливость и спокойствие. И пианист серьёзно думал, что хуже уже не будет и ему не придётся выбрасывать ещё и остатки терпения.       Громкий свист прервал его попытки в размышления (ибо вопрос с поиском дороги оставался открытым) и кажется заставил поверить в существование чёрной полосы в жизни. Лихт обернулся только ради интереса, так как увидеть наглую физиономию настолько бесстрашного идиота, хотелось довольно сильно. И первое же, что он услышал, было: — Нихуя, — лучше бы Тодороки это проигнорировал, лучше бы... — Неужели мои глаза меня не обманывают, — ...этот придурок никогда не рождался, — Слушай, мне кажется или я тебя уже где-то видел?       Это самый худший шанс на спасение, что был у подростка. Худший, слышите? Он просил всего-лишь адекватный ответ на свой вопрос, а не какого-то странного блондина, сидящего рядом с тату-салоном. Со вздохом, Лихт развернулся и направился к парню. Может всё не так плохо и в нём просто узнали известного пианиста, который должен был приехать в этот город. Хотя Тодороки кажется довольно странным, что человек с таким внешним видом, способен увлекаться классической музыкой. И что же не так было с внешним видом парня? Наверное всё, ибо в его случае «я стала готкой» перестаёт быть шуткой. — И где же ты мог меня видеть? — спрашивает Лихт, когда подходит достаточно близко к этому существу. — Может в своём сне? — ухмылка промелькнувшая на чужом лице должна быть запрещена законом. И проколотая губа тоже. Вообще, кто разрешил делать тату на шее? Это как-то слишком отвлекает от того, чтобы послать наглеца куда подальше.       «Чертовка», — первое же, что проносится в мыслях у Тодороки, когда он отходит от шока, — «От слова чёрт. А черти это точно не ко мне», — примерно так и рождаются карты с точной дорогой до ада, без предупреждения о том, что сначала было бы неплохо приобрести пару жемчужен. — Не мог придумать ещё тупее? — что там Кранц говорил ему про вежливость и незнакомцев?.. Извините, но сейчас Лихт ведёт разговор с настоящим демоном, а не обычным незнакомцем, поэтому он вполне законно может грубить в ответ. — К сожалению, не мог, — с лёгкостью согласился парень, поправляя очки, — Что ты делаешь в этом районе, Ангелок? Одно только это наталкивает на мысль о том, что ты потерялся. Иначе как ты сюда забрёл? По внешнему виду не скажешь, что ты один из тех самых подростков, которые так и ищут себе приключения… в твоём случае, на крылья, — незнакомец с лёгкой усмешкой указывает взглядом на рюкзак пианиста, пока тот наконец решается осмотреться вокруг.       Как оказалось, пока он пытался выбраться из одного пиздеца, то умудрился попасть в пиздец ещё больший. Каким-то образом Тодороки даже не заметил того, что зашёл далеко не в самый благополучный район этого города. Сколько же времени он так бродил? — Так тебя проводить или усыновить? Ты теперь выглядишь ещё более потерянным, чем до этого, — подал голос парень, чем заставил Лихта невольно вздрогнуть, — Второй вариант довольно сомнительный, кстати. Мало ли, тебе не подойдёт моя фамилия — Лоулесс. Но мы можем это проверить, тебе только надо назвать своё имя, — кто бы не учил этого придурка знакомится с людьми, в этого человека надо без сожалений выстрелить несколько раз. — Меня зовут Лихт, а тебя зовут обратно нахуй, — вот и всё, он сказал это, молю, Боже, прости своего ангела, он… ладно, он хотел, но это совершенно ничего не значит.       Но собеседник оказался настолько спокоен к оскорблениям, что это даже выводило из себя. Стоит, улыбается и хитро-хитро щурится. — Лихт Лоулесс, — на распев протягивает парень и подхватив Тодороки под руку, тянет в другую сторону, не обращая никакого внимания на чужую злость и возмущение, — Я Хайд, работаю татуировщиком и с радостью провожу тебя до дома, мой грубый Ангел. Судьба тебя явно любит, раз встретил тебя я, а не какой-нибудь отморозок. Хочешь водички? — и протягивает маленькую бутылку с водой, словно каждый день предлогает её потерявшимся подросткам, — Ещё было бы неплохо узнать, куда тебя вести.       Пусть и с неохотой, но бутылку Лихт всё же берёт. В случае чего, её всегда можно будет кинуть в голову одного раздражающего объекта и желательно попасть по выключателю, чтобы мозг наконец начал работать. — По твоему виду не скажешь, что ты сам не являешься отморозком, — но несмотря на это, пианист со вздохом называет адрес отеля. — Хэй, если я би, это ещё не значит что я не признаю нормы морали! — Тодороки и рад бы почувствовать удовлетворение от того, что смог задеть, но лучше он сделает вид что он не слышал этого или похоронит на каком-нибудь кладбище вместе с Хайдом. Такой план действий был способен даже разобраться в мусорке и найти там настроение Лихта.       После этой фразы, пианист старался игнорировать всё, что без остановки продолжал говорить Лоулесс. Во-первых, он беспокоился о своей психике и чистоте, ибо слушать рассказы грешных демонов занятие точно не ангельское и мало ли, какие из этого выйдут последствия, во-вторых ему просто хотелось наконец оказаться в номере и высказаться всеми возможными словами о татуировщике.       Прислушаться к чужой болтовне пришлось именно в тот момент, когда Тодороки захотелось попить. Но спокойно совершить задуманное, подросток так и не смог, голос у Хайда был точно не тихим. — Хватит меня игнорировать, это может… — Что «может»? — перебил Лихт, руководствуясь порывом побесить так же, как бесили его. И у него это вполне могло получится, не споткнись он и не пролей воду себе на толстовку. К счастью иль сожалению, но его вовремя успели подхватить, иначе пришлось бы оказаться к аду ещё ближе. Нет, спасибо, Тодороки и тут горячего хватает. Так, стоп, конечно же он не думает что этот придурок… — Это может вылиться тебе на толстовку, мой Ангел, — коктейль из ехидства и злорадства в голосе Лоулесса, можно было черпать вёдрами. Причём, это вряд ли смогло бы чем-то помочь, ваш корабль всё равно бы им затопило. Лихту уже начинает казаться, что с этим парнем только так и бывает — с одним абсурдным сценарием, который кто-то вдруг обозвал комедией. — Завались, — выпрямляясь, чуть ли не прорычал пианист. Он не будет сейчас выходить из себя, не будет, ему ещё нужно оказаться в отеле. И если память ему не изменяет и он хорошо запомнил окружающую обстановку, идти оставалось не так долго. — Завалиться куда? На тебя? Пусть ты уже мокрый, но как-то рано, не находишь?       Кажется, Лихт убьёт его раньше, чем этот несчастный квест «Пройдись по Хогвартсу, научись балету и вернись обратно, не используя карту морадёров» закончится. Но к счастью для жизни и безопасности Хайда, Тодороки смог разглядеть здание отеля, в котором он остановился вместе с Розеном, из-за чего мысли об убийстве пришлось отложить в ящик. В ящик, в который Лоулесс однажды сыграет, если не прекратит так раздражать людей. — Как я понимаю, мы пришли, — на непонимание подростка, татуировщик ухмыльнулся, — Ты долго смотрел в ту сторону.       «Догадливая сволочь». — Эх, жалко будет расставаться с таким милым Ангелочком. Может заглянешь ко мне как-нибудь и я набью тебе крылья на спине? — пожалуй, это был первый раз за всё время, когда Хайд сказал что-то не просто в шутку или чтобы подразнить пианиста. В его глазах то и дело мелькала какая-то странная искринка, способная стать ещё большим проклятьем, чем хорошая погода с её приворотным. — Я не могу, — и если быть честным, Лихт опасается этой искринки. Как приворотное или дурацкая судьба, откровенно сходящая с ума весной, это наверняка заведёт его куда-то не туда. — Тебе это мама советовала, не связываться с плохими парнями? — усмехаясь, спрашивает блондин. — Нет. Мой менеджер, — с едва скрываемым раздражением отвечает Лихт и он готов поклясться, что лишь Бог удерживает его от того, чтобы не врезать по лицу ухмыляющегося татуировщика. — Я же так и сказал: «мама», — кажется, это была одна из последних капель терпения Тодороки.       А у Кранца, который случайно услышал этот разговор, невольно дёрнулся глаз. Он тут с ног сбился в поисках этого негодника, а он флиртует с каким-то подозрительным парнем. — Не хотите объяснится, молодой человек? — подал голос менеджер, — Лихт Джекилленд Тодороки, почему ты не предупредил меня, что уходишь, я же волновался, — строгость в тоне постепенно сходило на нет, а под конец Розен только и мог, что вздохнуть. — Когда закончите разговор, иди на репетицию. Время поджимает, — не дожидаясь объяснений пианиста (которые он конечно попросил предоставить, но лучше мужчина послушает их вечером, когда Тодороки успокоится), Кранц развернулся и быстро скрылся за углом.       С минуту стояло молчание. Хайд на что-то хмурился, при этом внимательно вглядываясь в лицо подростка, а сам Лихт прикидывал, что его будет ждать после репетиции. По-хорошему, следовало бы поскорее ставить точку в их странной истории, но чувство того, словно должно было произойти что-то ещё, не отпускало.       У Лоулесса нет чувства такта — простая истина, которую Тодороки должен узнавать на себе. Когда чужие руки касаются его лица, а после зарываются в волосы, зачёсывая их назад, хотелось отойти на шаг назад и спросить, не словил ли кое-кто солнечный удар. Если нет, то Лихт с радостью заменит солнце в этом деле. — Так вот почему ты показался мне знакомым, — с лёгким удивлением пробормотал татуировщик и игнорируя молитвы Тодороки, ещё больше сократил расстояние между ними. Подростка изрядно нервировало, что ему так долго смотрели в глаза. Что там вообще нашли? Какую-то особо важную информацию, которую обязательно надо было узнать? Бред. — Мягко говоря, я удивлён. — А если не мягко? — огрызнулся Лихт, всё ещё испытывая неловкость (именно неловкость, а не смущение, весна, не придавай лишних значений!)       При любых обстоятельствах, Хайд оставался Хайдом, поэтому… — О, ты любишь пожёстче? — увернуться от удара была не судьба, — Ты мог сказать «да» и другим способом и желательно вообще у алтаря… Ауч, держи руки при себе, не здесь же!       К огромному облегчению Тодороки, татуировщик наконец соизволил отойти от него. Дышать сразу стало как-то легче, а неловкость (неловкость, слышите?) медленно, но верно отступала. — Насилие в семье это плохо, мой милый Ангел. Что мы скажем нашим детям? — складывалось такое впечатление, что для Хайда никакая боль не могла стать преградой к тому, чтобы дразнить пианиста, — Ну, я как минимум смогу рассказать им о том, что наши отношения начались с «нихуя», — от этого удара он уже смог увернуться, — Спокойно-спокойно! Я всего лишь хотел подвести к тому, что хотел бы получить твой номер, но признаю, меня занесло.       Лихт с трудом заставил себя успокоиться и переварить полученную информацию. Извините пожалуйста, дураки Купидоны и глупышка (зато красивая) Афродита, но вам не кажется, что подсовывать ему это, как-то жестоко? Весна конечно ваше время, но это выходит за рамки терпения Тодороки. — Если будет надо, мы ещё встретимся, — бормочет пианист, надеясь что этим всё и кончится.       Хайд на это хмурится, ещё немного и подросток без зазрения совести скажет, что он дуется. — Мне ждать этого, как в море корабля. Знаешь, в чём забава? Я не живу рядом с морем и корабли видел, разве что на картинках, — говоря это, Лоулесс вновь сокращает дистанцию между ними, — Не умею я людей к себе привязывать, не знаю ни единого морского узла, да и якоря, чтобы цеплять, у меня тоже нет, — нет-нет-нет, Тодороки не чувствует эти дурацкие мурашки, когда замечает чужую руку на затылке, — Поэтому я надеюсь, что одного моего взгляда будет достаточно, чтобы ты уже никогда не смог забыть меня, — Лихт ощущает себя околдованным какой морской тварью, которая желает затянуть его на дно и он сам готов сократить расстояние, вот только…       Лоулесс со смехом отстраняется, а искры в его глазах словно способны подпалить крылья пианиста. Быстро, нелепо, не реалистично. Так, как быть не должно, но с этим идиотом других сценариев не бывает. И где там ходит несчастная точка, неужели тоже потерялась?       Кажется, он был более чем прав, когда назвал Хайда той ещё чертовкой, а Кранцу придётся смириться, что они ещё на какое-то время задержатся в этом городе. И с татуировкой на спине ему тоже придётся смириться.

Точка