Непреклонный доктор и ревнивый детектив

      — Что скажете, Холмс? Кто шлёт мисс эти загадочные письма от имени адвоката? — спросил Уотсон у спины детектива, нервно ходящего от камина к столу и обратно. По какой-то прихоти Холмса доктор никак не мог поймать его взгляд — только спину.       — Ах, мой дорогой друг, так вы уловили суть дела! — с издёвкой произнёс Холмс, не останавливаясь и не удостоив его взглядом. — Вот уж не думал, что вы вообще слушали!       Уотсон нахмурился, покрепче сжав карандаш, которым делал пометки в своём блокнотике.       — Вы несправедливы, Холмс. В конце концов, я всегда делаю записи, когда у нас клиенты.       — Надеюсь, вы записали, что мисс Джонстон весьма привлекательна, как вы имели смелость выразиться сразу по её уходе? — Холмс бросил на него короткий взгляд, полный презрения.       Уотсон, несколько озадаченный, опустил взгляд в блокнот, словно и вправду решил проверить, не обронил ли он случайно это замечание в письменном виде. Губы его тронула едва сдерживаемая улыбка, и он произнёс:       — Увы, друг мой, я записал лишь обстоятельства, имеющие касательство к делу: накануне официальной помолвки мисс Джонстон ей пришло письмо от адвоката её дальнего родственника из колоний о том, что ей достаётся большое наследство, но только при условии, что она приедет в колонию повидать этого родственника незамужней девушкой. Так что вы думаете, Холмс? Это лишь повод выманить её?       Холмс остановился посреди комнаты и нетерпеливо взмахнул рукой, как обычно отгоняют назойливое насекомое.       — С этим делом всё решено! Руки молодого человека желает ещё одна особа, которая ранее состояла с ним в более чем близких отношениях. Эта особа и устроила действо с адвокатом, лишь бы расстроить помолвку. Осталось лишь выяснить персоналии, что займёт у меня не более дня, — детектив сказал это быстро и легко, будто это дело его уже не занимало.       Уотсон крякнул в усы от удовольствия. Ну что за прелесть этот консультирующий гений!       — Знаю, вы не любите заранее высказывать предположения, Холмс, однако могли бы дать хоть один совет юной леди, — сказал, однако, Уотсон с долей укоризны.       — Не завтра же она едет в Индию, честное слово! — сердито бросил Холмс, снова принимаясь расхаживать по комнате. — Меня больше занимает то, как вы — далеко не глупый человек — оцениваете женщину. Весьма привлекательна! Вы заметили, что она любит вышивать? А что она пишет левой рукой? А что её дядя, который любезно предоставил ей кров, содержит охотничьих собак?       — Это по вашей части, Холмс, — заметил Уотсон с наигранным спокойствием и даже равнодушием, и детектив остановился под пристальным взглядом голубых глаз с искорками веселья в уголках.       — Вы правы, Уотсон, — немного громче, чем следовало, ответил Холмс. — А вот привлекательность — по вашей. Что в ней такого нашлось, что ваша натура всколыхнулась?       — Честно говоря, я уж сам сомневаюсь, что говорил что-то такое, — развёл руками Уотсон. — Пожалуй, это было обыденное замечание, не имеющее под собой ничего серьёзного.       Холмс фыркнул:       — Доктор, который бросает слова на ветер? Не поверю, что вы из таких!       — Что вы, Холмс, я не бросаю слов на ветер. Однако и моя натура иногда всколыхивается. Время от времени, так сказать, — Уотсон улыбнулся ему. — Возможно, ваш совет сходить в бордель имеет определенную ценность.       Холмс бросил на него уничтожающий взгляд и пронёсся мимо — в свою комнату.       Уотсон усмехнулся и спрятал блокнот с карандашом в карман. Доктор всегда считал Холмса абсолютно всезнающим, к тому же — знатоком человеческой психики, однако теперь он подметил, что Холмс далеко не всегда понимает причины и следствия поступков и чувств. По крайней мере, Уотсону показалось, что в себе Холмс ещё не разобрался.       — Я думал пообедать у Симпсона, — сказал Уотсон погромче. — Идёте со мной?       Ответом ему стал щелчок ключа в двери Холмса. Что ж, Уотсон знал и другие способы подзадорить несносного соседа по квартире.       — Что ж, Холмс, раз вы со мной не хотите, хотя бы отдайте мне мою чековую книжку, чтобы я мог предаться пороку вне вашего общества, — Уотсон встал и повернулся к двери. То, чего он ожидал, произошло: замок щёлкнул и в проёме показался хмурый, как туча, Холмс.       — Чтобы вы опять потратили всю военную пенсию на скачках? — недовольно осведомился Холмс.       — В данном случае я собирался прокутить её в клубе со Стэмфордом, играя в бильярд, — поднял брови Уотсон, — но ведь вам и дела до этого не должно быть, верно?       Холмс поджал губы и на мгновение опустил взгляд.       — Так мы пообедаем у Симпсона? — сказал он через некоторое время так, будто ничего не случилось.       Уотсон довольно усмехался в усы, когда пропускал его впереди себя в двери. Позже, когда они прогуливались в сторону ресторана, и Холмс держал его под руку своей худой нервной кистью, рассказывая какие-то свои истории, Уотсону приходилось улыбаться уже украдкой.              Когда с делом мисс Джонстон было покончено, Холмс едва не захандрил. Уотсон чуть ли не пинками заставил его разобрать свои бумаги, и в процессе получил значительную выгоду, так как детектив щедро делился историями прошлых лет со своим летописцем. А несколько дней спустя миссис Хадсон принесла им карточку клиентки, чем вызвала радостное возбуждение Холмса и вздох облегчения Уотсона.       Вскоре в их комнате появилась мисс Сондерс, и все заняли свои места — Холмс в кресле в позе Будды, Уотсон в кресле напротив, и клиентка на диване.       Девушка быстро ввела их в курс дела — кто-то повадился оставлять у её дома записки с угрозами, а недавно на её престарелую мать напали. Холмс слушал несколько минут со своим обычным выражением лица для такого случая — глаза полуприкрыты, губы сжаты и их касается кончик указательного пальца, а затем он вдруг встрепенулся, словно вспомнил что-то, поднялся и пересел на диван рядом с клиенткой.       Уотсон был немало удивлён этой выходкой, как и всем, что последовало дальше: Холмс, обычно по необходимости любезный с женщинами, в этот раз флиртовал и ухаживал так, будто собирался сделать ей предложение. На глазах доктора он держал руку мисс Сондерс между своих ладоней и пел ей дифирамбы, умудряясь вплетать их в обычную ткань вопросов. Клиентка, поначалу смущённая и удивлённая не меньше Уотсона, вскоре смягчилась и принимала комплименты Холмса с удовольствием и румянцем на щеках.       По мнению Уотсона, все женщины были прекрасны, причём на любом из трёх континентов. Насколько ему было известно, Холмс придерживался несколько иного мнения насчёт женщин, красоты и всего прочего, связанного с противоположным полом. Тем более странным казалось доктору, что его гениальный друг выбрал именно эту молодую особу для расточения комплиментов — девушка не отличалась классической красотой, ценившейся в обществе в их время — разве только в эпоху Рубенса. Мисс Сондерс была полновата, румяна, подвижна и одета, на вкус Уотсона, несколько нескромно, особенно если говорить о декольте.       Впрочем, возможно, она лишь удачно подвернулась детективу под руку? Уотсон воспользовался тем, что Холмс смотрит не на него, а на пышную грудь клиентки, и самодовольно усмехнулся в усы — удалось же ему задеть друга за живое одним-единственным замечанием! Надо будет выяснить, действительно ли Холмсу нравятся такие барышни или он кинулся отрабатывать на ней умение соблазнять только назло Уотсону. Сейчас Уотсон не мог определиться с ответом, ведь понятие о привлекательности у каждого своё. Уотсон, например, считал Холмса исключительно красивым, поэтому нельзя исключать, что девушка ему действительно нравится.       Когда клиентка, заручившись обещанием помощи, ушла, Холмс рассеянно скинул пиджак и сел за стол с реактивами.       — Признайтесь честно, Холмс, — едва сдерживая смех, заговорил Уотсон, — вы вообще не уяснили суть дела или флирт отнял столько сил, что вы теперь не хотите ничего обсуждать?       Холмс поднял на него такой взгляд, будто вообще забыл, что в комнате кто-то есть. Уотсон улыбался ему, обернувшись в кресле, и вовсе не собирался отводить взгляд.       — Ну так будете вы расследовать дело? Или решили жениться? — подначил его доктор.       — Не собираюсь я жениться, — яростно буркнул Холмс и снова уставился на пробирку перед собой.       — И дело не будете расследовать?       Холмс шумно вздохнул, видимо, в попытке придать себе невозмутимости, хотя порозовевшие скулы выдавали его с головой.       — Миссис Сондерс — мать нашей клиентки — в молодости натворила на континенте немало шалостей. Тогда, правда, её звали мадемуазель Ларош. Если бы дело касалось любовных интриг, её бы попросту убили. Полагаю, она обладает какой-то тайной или ценностью, которую ищут господа из её прошлой жизни, вот они и решили добиться своего угрозами и шантажом.       Несмотря на желание дальше подтрунивать над Холмсом, Уотсон был искренне поражён — в который раз! — его блестящими способностями.       — Что же, вы найдёте и схватите их? — спросил Уотсон.       — Учитывая расстановку сил, я подумываю убедить миссис Сондерс-Ларош отдать им то, что они требуют, — невозмутимо ответил Холмс.       — Отлично, заодно у вас будет возможность попросить руки её дочери, — рассмеялся доктор.       Холмс поднял на него холодный взгляд своих серых глаз.       — С чего вы вообще взяли, что мне интересна эта особа?       — С того, что вы её буквально убеждали в своей влюблённости! — развёл руками Уотсон.       — Простая любезность!       Уотсон хмыкнул достаточно выразительно, чтобы было понятно: его на мякине не проведёшь.       — Ну, знаете ли!.. — сказал Холмс и порывисто встал.       — Прошу прощения, Холмс, мне нужно уточнить лишь одну деталь, ведь я ваш биограф: вам действительно нравятся женщины с пышными формами и здоровым румянцем? — Уотсон спросил это с максимальной возможной серьёзностью.       — Уточню для вас, как для биографа, Уотсон, — прорычал Холмс, чуть наклонившись в его сторону, — мне не нравятся женщины!       И сразу после этих слов Холмс исчез в своей спальне, громко хлопнув дверью.       — Благодарю за ценную информацию! — крикнул Уотсон в сторону двери, а потом подавился беззвучным хохотом.       Холмс порой бывал таким разумным и смелым, а порой прятался в норке и дрожал, хотя бояться-то было вовсе нечего.              Уотсон сосредоточено выводил на листе бумаги, время от времени сверяясь со своими заметками и покусывая кончик пера, когда не удавалось быстро найти нужное слово. Холмс убежал куда-то рано утром, едва прикоснувшись к завтраку. И вот, наконец, он появился в дверях их гостиной — блистательно красивый, в новом сшитом на заказ костюме холодного серого цвета. Уотсон поприветствовал его и снова принялся писать, с интересом наблюдая, что же будет дальше.       Холмс для человека, который не интересовался эстетической стороной внешности других, уделял слишком много сил тому, чтобы выглядеть элегантно. Он не боялся ползать по земле на коленях или лежать в засаде на конюшне, однако при этом отличался кошачьей чистоплотностью и мог часами приводить себя в надлежащий вид, когда это было ему нужно. Уотсон не мог перестать восхищаться им, как и желать его в своих объятиях.       Однако Холмс также отличался практичностью и никогда не стал бы покупать дорогой костюм лишь потому, что ему хотелось следовать моде или соблазнить кого-нибудь, разве что этот кто-то был ему очень дорог.       Доктор наблюдал за ним краем глаза: Холмс ходил из угла в угол, выкуривая сигарету за сигаретой, но не своим обычным шагом для напряжённых раздумий. Сейчас он ходил так, будто просто решил повертеться перед Уотсоном, как заправская кокетка. Что ж, доктор ему поможет в осуществлении его планов, раз ему это так необходимо.       — Холмс, вы тут невозможно накурили. Не будете ли вы так добры открыть окно?       Детектив кивнул и полез открывать окно — как раз то, напротив которого сидел Уотсон. Впрочем, последний и не сомневался, какое из двух окон выберет Холмс. Уотсон давно уж порывался заговорить с ним о женщинах, безответной любви и попытках соблазнения, однако в нём взыграла гордость впервые за многие годы.       В самом деле — почему всегда он должен проявлять смелость и делать первый шаг, а Холмс в это время — обходиться намёками и недомолвками? На этот раз у Уотсона была твёрдая позиция: никто из них не имеет права перекладывать ответственность за их отношения на другого. Никому из них нельзя выложить все карты с сердцем в придачу на стол и ждать вердикта. Так что либо Холмс перестанет дурачиться и они сядут за стол переговоров, либо и дальше будут жить друг с другом лишь в качестве старых друзей.       — У вас новый костюм, Холмс, — констатировал Уотсон, всё ещё скребя по бумаге больше для вида, чем для дела.       — Не думал, что вы заметите, — язвительно отозвался Холмс и остановился посреди комнаты.       — Может, я и не так наблюдателен, как вы, однако даже я в состоянии заметить, как преобразился мой друг, — Уотсон встал из-за стола и приблизился к нему. — Позвольте...       Он принялся поправлять на детективе галстук и воротник пиджака, словно те и так не были в идеальном порядке, высунув изо рта кончик языка. Холмс смотрел на доктора так, будто отчаянно нуждался в поцелуе — его глаза умоляли, тонкие губы дрожали, а на щеках выступил румянец. Он делал судорожные вдохи и выдохи, и нервно облизал губы.       Уотсон одобрительно улыбнулся, заглядывая снизу вверх в серые глаза:       — Вот теперь порядок. Превосходно выглядите, друг мой. Собрались на свидание?       Холмс поморщился и отодвинулся от него на пару дюймов.       — Почему вам покоя не дают эти свидания, Уотсон? — спросил он с долей прохлады в голосе.       — Возможно, потому, что я сам бы не прочь прогуляться с кем-нибудь, — развёл Уотсон руками — сама невинность.       — Ну так сходите и прогуляйтесь! — выпалил Холмс и развернулся на каблуках в сторону своей комнаты.       — А вы не хотите? — осведомился Уотсон.       Дверь закрылась за плечами детектива, и тогда только Уотсон услышал:       — Я же сказал, что мне это неинтересно!       — Вы сказали, что вам не нравятся женщины, насколько я помню, — парировал Уотсон громче, чем следовало.       Голова Холмса появилась в дверном проёме:       — Да, и?..       — Я собирался предложить вам пообедать — как друг и врач, ведь вы похудели хуже некуда, но раз вам это не интересно... — Уотсон пожал плечами и деланно направился к столу со своими записями.       Холмс очутился между ним и столом в два прыжка, преградив путь, схватил его за руку железной хваткой и потащил к лестнице, на ходу напевая какой-то мотив. Так Уотсону удалось заманить его на обед.       Холмс вёл себя, как обычный Холмс, всё время их трапезы, однако всё рано или поздно должно было пойти наперекосяк.       — Так вам нравятся худые женщины? — поинтересовался Холмс, закуривая и глядя на него из-под полуприкрытых век.       — С чего вы взяли?       — Я видел, как вы смотрели на нашу давешнюю клиентку. Она очевидно была не в вашем вкусе.       Уотсон рассмеялся:       — Не всё так просто, Холмс. Внешность — вовсе не главное в любви. Внешность имеет значение только тогда, когда как личность человек пустой и никчёмный.       — А если выбирать между двумя несчастными пустыми барышнями — тогда худая или пышная?       — Пожалуй, всё-таки худая, хотя я, как и все мужчины, привык любить глазами. Не могу ручаться за то, кто мне понравится.       Холмс отодвинул от себя тарелку, явно растеряв весь аппетит:       — Видите, я был прав.       — Вовсе нет, — Уотсон сказал это и с наслаждением отметил, как исказилось лицо Холмса: тот выглядел оскорблённым.       — И в чём же я не прав? — резко спросил детектив.       — Во всём, друг мой, — загадочно проговорил Уотсон, а потом спросил лёгким тоном: — Зачем вы затеяли этот разговор? Хотите подобрать мне пару, чтобы я не отвлекался на поиски женщины?       — Как же вы ужасно неправы, — пробормотал Холмс, встал из-за стола и вышел, оставив оплату счёта на его совесть.              Холмс не ночевал дома, и явился лишь к обеду. Вернее, вначале явился не Холмс: в гостиную вошла миссис Хадсон и с непонятным Уотсону выражением лица протянула ему карточку, на которой было написано имя: Мари Буаселье. Спустя мгновение мадемуазель Буаселье появилась на пороге гостиной. О, это была прекрасная женщина! Стройная блондинка с длинным гибким станом и художественно неаккуратной причёской. Мари Буаселье была дорого одета — платье сияющего серо-голубого шёлка выдавало в ней аристократку, как и аккуратная шляпка, и перчатки из тончайшей кожи.       Всё было в ней прекрасно, кроме одного: это был переодетый Холмс.       Уотсону пришлось отвернуться к камину, чтобы не начать хохотать в голос, не успев даже поздороваться. Холмс настолько превзошёл себя, что Уотсону не помогли до конца даже глубокие вдохи и продолжительные выдохи, равно как и воспоминания о войне. В конце концов ему пришлось лишь махнуть рукой в сторону кресла Холмса в ответ на вопросительное «Мсье?»       Всё ещё не доверяя своему голосу, доктор взял газету, которую читал до того, и спрятался за ней.       — Мсье? — повторила «мадемуазель» приятным голосом с хрипотцой.       — Холмс, — простонал Уотсон, — я надеюсь, это для дела?       Уотсону пришлось схватить себя за челюсть, чтобы не начать смеяться ему в лицо.       — О, я оказался так быстро раскрыт! — воскликнул Холмс разочарованно. — Что ж, возможно. Никогда не знаешь, когда понадобится такая маскировка.       И тут Уотсон всё-таки расхохотался.       — Боже, простите, — выдавил он из себя между приступами смеха, за которыми Холмс наблюдал весьма сдержанно. — Холмс, вы сумасшедший! Француженка? — доктор снова рассмеялся. — Почему же тогда блондинка?       — Может, мне хотелось побывать в шкуре весьма привлекательной женщины, Уотсон, — ответил Холмс более легкомысленным тоном, чем ожидал доктор.       — Полно вам! — отозвался Уотсон, вытирая слёзы из уголков глаз носовым платком. — Вы уже извели меня своей ревностью, и она явно не стоила тех денег, что вы потратили на этот наряд.       Холмс встал, зашуршав юбками и нахмурив подкрашенные брови, чем заставил Уотсона ущипнуть себя незаметно за бедро, чтобы не засмеяться вновь.       — А что стоило, Уотсон? Вы хотя бы посмеялись, не так ли?       С этими словами Холмс прошелестел мимо него в свою спальню, яростно сорвав с головы светлый парик. Уотсон потёр лицо руками. Он решительно не представлял, что делать в этой ситуации. Впрочем, он также понимал, что деваться ему уже некуда и что хуже он вряд ли сделает.       — Холмс, — сказал он, поднимаясь из кресла через некоторое время, потраченное на раздумья, — помочь вам расстегнуть корсет?       Холмс распахнул дверь. Он почти смыл с лица косметику (щеки покраснели от мытья), а из одежды на нём остались чулки, панталоны, тот самый корсет и нижняя рубашка. Он выглядел невероятно чувственно.       — Да, — протянул он в своей обычной манере, и его взгляд светился напускной смелостью.       — Обойдётесь, — безжалостно отрезал Уотсон. — Мне не нравятся мужчины, переодетые женщинами.       С этими словами Уотсон направился к выходу из квартиры, запретив себе слышать, как Холмс в отчаянии зовёт его.       Уотсон недолго погулял по городу, чтобы дать себе и Холмсу время остыть. Да, сегодня они оба наворотили дел, после которых ничто не будет так, как прежде. Уотсон не знал, было это к лучшему или к худшему, и надеялся только, что это не испортит до конца их с Холмсом дружбу.       Уотсон вернулся домой, когда на улице едва начали спускаться поздние летние сумерки. Холмса он застал в гостиной, сидящим в любимом кресле с подтянутыми к груди коленями, и смотрящим в огонь камина. Доктор оставил на столе купленный им для Холмса табак его любимой марки и подошёл к креслу, осторожно положил руку Холмсу на плечо.       — Холмс, дорогой, к чему хандрить? — Уотсон переместил руку с плеча Холмса на его впалую щёку, осторожно погладил, заставляя посмотреть на себя. — Ведь не бросаю же я вас, в конце концов.       Холмс хранил молчание, лишь его брови печально изогнулись, когда он встретился с ласковой улыбкой в глазах Уотсона. Доктор коснулся его подбородка, чуть потянул на себя, давая понять, что хочет, чтобы детектив поднялся. Холмс секунду раздумывал, а затем опустил ноги на пол и встал, сразу оказавшись намного выше Уотсона.       Холмс взял лицо Уотсона в руки, принялся исследовать его кончиками пальцев, оглаживать, и Уотсон вспомнил, что однажды его друг уже делал так — как раз в тот день, когда он вернулся после мнимой смерти. Холмс часто касался его, намного чаще, чем положено по этикету, однако именно эти нежные и робкие прикосновения длинных пальцев к лицу завораживали доктора больше всего.       Уотсон тихонько, не разрывая зрительного контакта с Холмсом и не прекращая улыбаться ему ласково и призывно, обнял его и чуть потянул на себя. Холмс сглотнул, будто испугался чего-то, а потом решительно прижался к его губам своими, закрыв глаза.       Холмс едва дышал в руках доктора, а прикосновения его губ были несмелыми и выдавали неопытность. Уотсон боялся спугнуть его напором, поэтому был крайне осторожен, отвечая на поцелуй, зато большими пальцами нежно поглаживал его спину, подбадривая.       Наконец, Холмс оторвался от него, и Уотсон с удивлением отметил, что детектив всё время поцелуя задерживал дыхание — ему пришлось сделать жадный вдох, когда он обнял доктора, пряча его голову на своей шее.       — Уотсон, вы не отвергнете меня? — прошептал он с дрожью в голосе.       — Нет, мой дорогой, я ни за что на свете не отвергну вас, — ответил Уотсон твёрдо, — ведь я люблю вас.       — Вы должны осознавать, что это преступление, — произнёс Холмс тихо и не очень уверенно и крепче обнял доктора.       — Мне доводилось совершать с вами преступления и по менее значительным поводам, — улыбнулся Уотсон и поднял голову, чтобы посмотреть на него. Холмс улыбался, и это неожиданно стало лучшей наградой за всё ожидание доктора.       — Я люблю вас! — признался Холмс так, будто давно собирался прокричать это на весь мир, и Уотсон в ответ погладил его щёку.       Холмс на секунду отвёл глаза, и улыбка его померкла.       — Однако, друг мой, я совсем неопытен...       — О, Холмс! — рассмеялся Уотсон. — Вы самый умный человек на земле. Думаю, вы быстро всё схватите.       — Вы научите меня? — улыбка Холмса стала лукавой.       — Без колебаний и промедления, обещаю вам! А ещё, Холмс, я готов снять с вас ваш костюм. Не просто готов — я настаиваю на том, чтобы сделать это немедленно.       Холмс снова наклонился и быстро прижался к его губам, а потом, практически не размыкая объятий, он потащил доктора в свою спальню. Уотсон, тем не менее, выпутался из его рук и прежде, чем Холмс успел испугаться, он подхватил своего любимого детектива на руки.       Холмс шумно вздохнул, когда оказался оторванным от земли, однако сопротивляться и не подумал. Уотсон коротко поцеловал его в висок, чем вызвал довольное урчание, и понёс в сторону спальни — это не было трудно, учитывая худобу Холмса. Да доктор Уотсон в жизни ни на одном из континентов не ощущал в своих руках более приятной ноши!       Кровать Холмса, узкая и аккуратно застеленная миссис Хадсон, пожалуй, не очень подходила на роль любовного ложа, однако ни одного из мужчин это не заботило. Уотсон поставил Холмса на пол и отбросил покрывало с кровати за секунду, а потом накинулся на детектива, жадно стаскивая с него одежду в надежде как можно скорее добраться до желанного тела.       Холмс позволял вертеть собой, как только Уотсону приходило в голову, и лишь прикасался к нему каждое мгновение, будто боялся упустить. Уотсон был вовсе не против, потому что в ответ на каждое прикосновение его губ к новым открывающимся участкам кожи слышал тихие вздохи или едва слышные стоны. И, конечно, руки Холмса, которые цеплялись за него, путались в его волосах, притягивали голову для поцелуя в макушку... О, Уотсон только сейчас понял, что никогда ещё в его паху не было так жарко и влажно!       Наконец, он уложил своё дедуктивное сокровище — раскрасневшееся и возбуждённое до предела — в постель, целомудренно укрыв простынёй, и тут же на отлично сдал норму по скорости раздевания. Холмс наблюдал за ним — веки прикрыты, зрачки широкие, а на губах такая улыбка, что любая несчастная из дома терпимости обзавидовалась бы его способности соблазнять. Оставшись обнажённым, Уотсон нырнул под простыню и обнял Холмса, провёл руками по худому податливому телу, неосознанно притягивая его к себе.       — Мой дорогой, вам не страшно? — спросил он, и имел в виду он вовсе не возможное нарушение закона.       — Уотсон, я столько раз предавался грёзам с вашим участием, что мне не терпится узнать, каково это на самом деле! — Холмс прижался к нему, и Уотсон почувствовал пахом то, что минутой раньше только видел и чего пока не смел коснуться, — Холмс тоже желал его.       — О, и вы, мой дорогой, прикасались к себе с мыслями обо мне? — Уотсон говорил это, прижимаясь губами к его губам и ведя руками по его гладкой коже. Длинная шея, выступающие остистые отростки позвонков, хрупкие тазовые кости... о, и, наконец, кое-что твёрдое и горячее, направленное в сторону Уотсона. Холмс содрогнулся, и его тонкие пальцы пробежались по животу Уотсона, как по клавишам инструмента, а затем обхватили его достоинство в ответ, вызвав стон.       — Я достигал высшего наслаждения с мыслями о вас. Может, мне стоило кричать ваше имя в голос? — Холмс жарко дышал ему в лицо, и больше не был похож на гения — скорее, на сатира, собирающегося предаться греху.       — Кричите, Холмс, — Уотсон потянул его на себя так, чтобы лежать на полубоку, и чтобы хрупкий Холмс оказался сверху. — Я хочу, чтобы вы сегодня кричали от удовольствия.       Холмс застонал и снова прижался к его губам, и на этот раз Уотсон не стал миндальничать — он прихватил зубами его нижнюю губу, а потом заставил открыть рот и проник в него языком.       Бёдра Холмса дёрнулись, по телу пробежала дрожь, а Уотсон не дал ему опомниться: он переплёл свои пальцы с его и двинул кулаком по их соединённым твёрдым органам. Холмс закрыл глаза и заскулил, не отрывая своих губ от губ доктора. Он пытался толкаться в его кулак, и при этом не мог подняться с него, не мог позволить себе оторваться хоть на йоту от любовника.       Уотсона это полностью устраивало. Он обнял Холмса за талию в попытке сплавиться с ним, потом ему показалось этого мало, и он поймал его ногу между своих, зафиксировал, чтобы тот не смел отодвинуться. Удовольствие переполняло Уотсона, напитывало каждую клеточку тела, и он глухо стонал в губы детектива, двигаясь ему навстречу.       — Уотсон! Уотсон, я так люблю вас, — отчаянно крикнул Холмс, и Уотсон понял, что это признание стоит дороже всех их телодвижений прямо сейчас, и что именно оно способно подарить ему высшее наслаждение.       — Я люблю вас, я обожаю вас, я боготворю вас, Холмс, — сказал Уотсон в его ухо, поскольку в этот момент Холмс уже полностью лежал на нём, прижавшись щекой к его щеке.       Холмс, услышав признание, сладко застонал, не менее сладко прижался к Уотсону бёдрами, и доктор почувствовал, как его толчками затопляет удовольствие вслед за задыхающимся Холмсом. Он едва слышал сквозь шум крови в ушах тихие поскуливания Холмса на вершине наслаждения и его шумное дыхание, и едва мог продолжать гладить их обоих (рука детектива давно соскользнула к нему на бок и судорожно сжималась, словно в попытке поверить, что Уотсон на самом деле реален).       Наконец, Уотсон выцедил из них обоих оставшиеся капли наслаждения, и тогда на его лицо прокралась счастливая улыбка, которую он не смог бы сдержать даже со всей силой воли, что у него осталась. Холмс поднял тяжёлую голову с его плеча и открыто улыбнулся в ответ на его улыбку.       — Неужели, всё так просто? — спросил он, глядя на него сияющими глазами.       — Представьте себе, Холмс, — Уотсон вытер руку о простыню и пригладил его растрёпанные пряди, — вы могли бы и не расточать комплименты совершенно не интересующим вас леди, и не тратиться на красивые наряды. Вы могли бы просто наброситься на меня в гостиной, и я отдался бы вам. Совершенно бесплатно и без возражений.       Холмс поймал его руку, поцеловал в ладонь и прижал к своей щеке.       — Только не говорите, что мадемуазель Буаселье вас не позабавила! — ласково улыбнулся он.       — Больше никаких переодеваний! Только для дела! — притворно возмутился Уотсон, а потом быстро перекатился, оказавшись сверху на Холмсе. В опасной близости от края кровати, да, но зато в надёжном плену стройных бёдер детектива.       — И как же мы дадим друг другу понять, что хотим заняться любовью? — Холмс приподнял брови — лукавый соблазнитель!       — Не знаю насчёт вас, Холмс, но я готов заниматься с вами любовью каждую минуту! — и с этими словами Уотсон набросился на него с поцелуями.       02.09.2020