Птица на его подоконнике

Маленький, смятый клочок бумаги остается в ладони Орлицы перед тем как приходит пора уходить. Без намека на отчуждение Флэш единственный обнимает ее на прощание, на лице у него неприкрытая грусть, и растерянность, и что-то вроде по-детски искренней обиды за то, как все вышло. Все чувства легко прочитать, как по книге. Боевые товарищи — бывшие — глядят ей в спину, когда она идет прочь. Супермен и Бэтмен, Диана, Д’жонн… Джон Стюарт — и это так больно, как будто взгляды эти наждачкой ей кожу сдирают наживую, общипывают крылья по перышку. Невыносимо. Заслуженно. Больше не лейтенанту танагарианских войск Шайере Хол, не члену Лиги Справедливости Орлице до дрожи хочется обернуться, чтобы увидеть снова презрение и разочарование на их лицах. Вместо этого, отвергнутая своим народом, отвергнутая друзьями, она расправляет измятые, ноющие после драки с Хро крылья и камнем падает в прозрачное враждебное небо. Предательница не находит в себе сил оглянуться. Смятую записку с адресом в Централ-Сити, штат Миссури, еще долго сжимает в кулаке и так и не может выбросить. Он всегда был слишком мягкосердечным, слишком хорошим, Уолли Уэст. Много лучше, чем заслужила Шайера Хол. Она мечется по стране, все еще взбудораженной недавним нападение танагарианцев, из края в край. Взгляды — испуганные, злые, настороженные, жгут кожу, слова летят в спину, как плевки. Ей нет места на этой крошечной Земле, которую она столько времени защищала, и когда, запрокинув голову, она смотрит на холодные, колючие звезды над Гранд-Каньоном, до обидного похожим на горы Танагара, кажется, что ей и в бесконечном космосе теперь места нет тоже. Устроившись на недоступном другим уступе, Шайера кутается в усталые крылья, воровато оглядывается, словно бы кто-то мог видеть ее сейчас, и, уткнувшись лицом в колени, тихонько всхлипывает. Первый раз за все это время. Слезы, холодные, едкие, жгут лицо на ночном ветру, и самой от себя, такой слабой, скулящей, противно. В оглушительной тишине, в оглушающем одиночестве Шайера чувствует себя бесконечно жалкой. Измятую, надорванную по краю записку Шайера сжимает между ладоней, держится за нее, как за невидимый, придуманный мостик, и почему-то вспоминает, что там, в пещере Бэтмена, у Флэша были яркие, солнечно-рыжие волосы, и на мгновение становится теплее. Между Аризоной и Миссури всего-ничего полета, и она ни за что не будет звонить в его дверь, нет… Просто разочек заглянет в окно, вот и все. Маленькая слабость, которой она поддается, и злость на себя жжет хуже ядовитого пойла из ее любимого бара на той планете, где они с Джоном устроили развеселую драку на Рождество… Джон… Листок бумаги Шайера выбрасывает на самое дно каньона — вот только адрес уже выучила наизусть. Словно тень, она опускается на крышу дома с другой стороны дороги — время к рассвету, скоро Централ-Сити проснется, оживет, снова заставит ее ощутить чужеродность среди людей. Интересно, утром Флэш пойдет на работу? Кем он вообще работает? Как живет? Покупает булочки вот в той пекарне и газеты на углу, и… — Шай. Зачем-то Флэш стягивает маску с лица. — А ну надень обратно, дурачина, — смущенно рычит Шайера. Сама она без привычного шлема теперь словно голая. — Мало ли кто увидит. Прежде б затрещину дала — сейчас рука не поднимется. А Уолли смеется. Спустя мгновение он уже стоит перед ней в гражданском — белая футболка, голубые джинсы. Самый обычный, земной. Такие же рыжие вихры, как ей помнится, и глаза темные, теплые. На носу веснушки чуть-чуть рассыпаны. Уже понемногу светает. — Не стоило мне приходить, — отступает она на шаг назад, стараясь умирать от стыда незаметно. Уолли — Флэшем сейчас отчего-то не называется — протягивает ей руку. — Сейчас тебе очень нужен дом, Шай. Такой, где тебя ждут. Такой, где ты сможешь остановиться хоть на чуть-чуть. От протянутой руки она, как вспугнутая птица, уворачивается. Легко взмывает в воздух, раскинув усталые крылья. — Только не пропадай, — Уолли приходится вскинуть голову, чтобы в прозрачном утреннем небе проводить ее взглядом, — Возвращайся, пожалуйста, Шай. Окно всегда будет открыто. Она делает вид, что не слышит. Но однажды и правда осторожно присаживается на узкий подоконник, тревожно свесив ноги на улицу. Как будто готова сбежать в любой момент. Она и правда готова. Уолли угощает ее пиццей прямо на подоконнике, безмятежно болтает, делясь последними новостями со Смотровой башни. По телевизору каждый день звучат знакомые имена, но разве они расскажут, что мелкий сайдкик Бэтмена недавно угнал Бэтмобиль (об этом говорят только шепотом и оглядываясь), Д’жонн завел хомяка, большого и рыжего, а Джон Стюарт — роман с некой Виксен. Не чувствуя вкуса, Шайера жует странную пиццу с солеными оливками и сладкими ананасами, слушает жадно. Перед тем как взлететь, обещает вернуться — в следующую среду. По потерянным друзьям, по некровной семье своей Шайера невыносимо тоскует. В следующую среду — это китайская еда из коробок, которую полагается есть палочками. Загадочный доктор Фэйт и его жена Инза приютили ее в своей башне, но Шайера отчего-то не может не возвращаться в Централ-Сити вновь и вновь. Хрупкие деревяшки выскальзывают из ее неумелых пальцев, с них падает лапша, овощи и кусочки мяса. Привычно уже устроившись на подоконнике со сложенными крыльями, Шайера яростно воюет с палочками, ругается по-местному и по-танагариански. В итоге дурацкие палочки, проклятое изобретение человечества, с треском ломаются прямо в ее руках. — Шайера Хол! — укоризненно хохочет Уолли, глядя на ее вспыхнувшее лицо, — Это же тебе не булавой махать. Прежде чем она успевает разозлиться, он вкладывает ей свои палочки в ладонь, осторожно берет ее руку в свою — у него теплые руки, длинные пальцы — и как маленькую учит ее правильно их держать. От прикосновений по спине бегут мурашки, маленькие перья у основания крыльев незаметно по-птичьи топорщатся. Уолли держит ее за руку, он все еще близко-близко, так что Шайера носом почти касается его рыжих, взлохмаченных волос. От него пахнет апельсиново-мятным шампунем, вкусной едой и почему-то солнцем. У него дурацкие шутки вечно не к месту и не ко времени, веснушки и в глазах веселые искорки, он не похож ни на Хро, ни на Джона, ни на нее саму. Он совсем иной. Теплый. Добрый, но Шайере сейчас не хочется думать об этом. В первый раз за последние месяцы она улыбается торжествующе, когда дело идет на лад. Ей нравится еда из китайских коробочек. Уолли назло ей обещает покупать их каждую среду. В следующий раз к китайской еде прибавляется домашний яблочный пирог со сливками — от тетушки Уолли по имени Айрис, вероятно, благообразной немолодой дамы. Потрясающе вкусный пирог напоминает ей о том, что, в отличие от нее, у Уолли есть жизнь за пределами геройства и маски. Всякий раз она одергивает себя, чтобы привычно не назвать его Флэшем. А у Уолли Уэста есть тетушка и родители, есть работа, друзья и соседи… — Не хочу навлекать на тебя проблем, — говорит Шайера, — Кому охота слишком часто видеть у своего дома танагарианку. Даже без птичьего шлема — крылья-то все равно не спрячешь. Пахнущий яблоками и сладким тестом вечер уже идет к ночи, они вдвоем и с пирогом сидят на подоконнике: она ногами наружу, Уолли — вовнутрь. Кое-как прожевав, Уолли беззаботно смеется. — Мне, — как школьник поднимает он руку вверх, — Мне охота, Шай. А что соседи скажут — плевать. Пусть их языками чешут сколько хотят. Флэшу-то может и плевать. А вот Уолли Уэсту… Шайера беспокоится, Шайера злится на него за беспечность и на себя за то, что беспокоится. И за то, что не может не прилетать. — Мне, может, тоже их гости не нравятся, — продолжает Уолли болтать и жевать одновременно. — Их гости не пытались уничтожить Землю! — Кто знает, кто знает… Ты бы видела их рожи, — с серьезным видом он слизывает с губ сливки. От возмущения у Шайеры крылья во весь размах разворачиваются, едва не сбросив его с подоконника. — Уоллес Уэст! — рявкает она. — Я же серьезно. — Есть, мэм, — Вытягивается он в струнку. — Простите, мэм, — Беззаботная улыбка все равно растекается по его лицу, отражается искорками в глазах и веснушками на носу, — Меня так сурово со старшей школы никто не обзывал. Ее развернутые крылья вдруг приковывают его внимание, тщательно вытерев липкие руки об штаны, он осторожно касается ее встопорщенных, растрепанных перьев, приглаживает, по-детски восхищенно болтает, какие они, ее крылья, красивые. Как будто сто раз уже их не видел. На мгновение Шайера прикрывает глаза. А потом добавляет, скрывая ехидцу: — Знаешь, без спроса вот так трогать крылья танагарианки — это примерно как схватить земную женщину за грудь. Лицо Уолли моментально делается багровым, он отдергивает руки словно обжегшись и даже за спину их прячет. — Шай, прости. Я же не знал, ей богу, не знал. Шай, прости-прости, — он еще долго бормочет извинения, пока Шайера, наконец, не признается, уже взлетая: — Я пошутила. Смех и беззлобные ругательства Уолли доносятся ей вслед, а крылья и чувствительная спина еще словно ощущают до мурашек нежные прикосновения пальцев. Прохладный поток вечернего воздуха освежает ее горящее лихорадочным жаром лицо. По поводу крыльев Шайера не то что бы соврала — так, скорее преувеличила. Чуточку. В следующий раз Уолли вытаскивает ее погулять — под предлогом отличных хот-догов и спидстерского метаболизма, которому калории нужны прямо сейчас. Хот-доги и вправду вкусные, и народу не так много — позднее утро буднего дня. Немногие прохожие заняты собой или друг другом, до ее крыльев никому словно и дела нет. На какое-то время Шайера даже забывает ощущать себя прокаженной вне Башни Судьбы. А потом прямо на улице в затылок ей прилетает стеклянная бутылка. Орлицей прошибали каменные стены, древние боги ее молотили с такой силой, что какая-то стекляшка — просто смех один. Но она вздрагивает. Оборачивается. Самый обычный парень — заросший щетиной, в помятой одежде, — позади них громко выкрикивает угрозы чертовым инопланетяшкам. Прохожие либо молчат, либо торопятся пройти мимо. — С ума сошел что ли? Или в участок захотел? — Уолли со злостью встряхивает его за ворот. — Ты же ее покалечить мог! — Да я из-за них, крылатых, работы лишился, — огрызается тот. — Моя фирма закрылась, мне нечем платить за квартиру… — Оставь его, Уолли, — рычит Шайера. — Я все еще сама могу себя защищать. Даже без булавы. В голове немного звенит, а за ухом щекотно стекает тонкая струйка крови, пачкая рыжину ее волос. Она быстро стирает кровь ладонью, чтобы Уолли не видел — правда больше размазывает. — Черт, да ты вообще на чьей стороне, парень? — недовольно морщится помятый. — На их или нашей? Даже на расстоянии Шайера отчетливо ощущает исходящий запах перегара. В воздухе словно начинают потрескивать крошечные молнии. — Не на стороне тех, кто кидает другим бутылки в спину, — Уолли медленно разжимает руки с чужого воротника. — Вместо того чтобы бросить пить по утрам и найти, наконец, новую работу. Тот неуклюже падает на лавку, словно ощутив электризующую волну злости. Маленькая, похожая на сморщенное яблоко старушка из китайской закусочной напротив неожиданно выносит Шайере лед. — Все перемелется, — вздыхает она тихо, прикладывая пакет со льдом к ушибу. — Вечно так… Всех гребут под одну гребенку. Ты же ничего дурного не сделала? — узкие глаза глядят на нее спокойно и внимательно. Под этим взглядом виски наливаются болью, Шайера не может ответить на прямой вопрос, но и промолчать не может тоже. — Я хочу все исправить, — Лед в пакете жжет пальцы Шайеры холодом. — Все вернуть. — Перемелется, — мелко кивает пожилая женщина. — Понемногу перемелется, уж поверь. Хотелось бы верить. Едва звенеть в голове перестает, Шайера хочет поскорее улететь. Уолли просит ее остаться на ночь. — Нет! — яростно возражает она. Подоконник его квартиры — та граница, которую она сама для себя очертила, и пересекать ее ни к чему. — Я больше не буду лапать твои крылья, обещаю, — У него вырывается смущенный смешок. Глаза остаются серьезными. Уж в этом Шайера уверена — но не уверена в том, что сама этого не захочет. Когда в следующий раз Уолли снова вытаскивает ее на улицу, Шайере кажется, все до единого глядят на сложенные за ее спиной крылья косо. — Фэйт дал мне талисман, — торопливо сует она руку в карман в поисках маленького камня на цепочке. — С ним я буду как вы все. Как человек.  — А мне нравятся крылья, — Уолли ходит быстро, как будто едва сдерживается, чтобы не бежать, то и дело забывает приноравливаться к ее шагу, но тут же возвращается обратно. Недовольные взгляды отскакивают от него как горох. У него совершенно довольный вид, в руке огромный стакан колы со льдом, он едва не насвистывает, болтает не затыкаясь и улыбка не отлипает от губ. На мгновение Шайера даже злится и утыкается взглядом куда-то себе под ноги. Мальчишка, какой же легкомысленный, бестолковый мальчишка. Он просто не понимает. Он таскает ее за собой как слона на веревочке всем напоказ. Шайера готова вот-вот взорваться и улететь. Но внезапно замечает и напряжение в наклоне его головы и то, как он внимательно поглядывает по сторонам. — Мне нравится Шайера Хол, — вдруг твердо берет Уолли ее под руку. — Вся как есть. Не отставай. На мгновение с ее души словно камень падает, потому что, кажется, крылья — единственное что осталось от нее сейчас, единственное, что осталось от Шайеры Хол. Но талисман Фэйта тяжестью повисает на шее, на время превращая ее в самую обычную горожанку. Даже к ненависти можно привыкнуть, если не бежать и не прятаться. Возможно, когда-нибудь Шайера все же рискнет. Возможно. Однажды. Сейчас она просто не хочет, чтобы в Уолли тоже летели бутылки. Через неделю Централ-сити встречает ее проливным дождем — перья мокнут, молнии тревожно сверкают в тяжелых грозовых тучах, но окно как всегда для нее открыто. Коробка с китайской едой на подоконнике подмочена, стикер с запиской тоже размок, но пляшущие строчки все еще читаемы. «Труба зовет. Не летай под дождем. Возьми полотенце в ванной. С любовью, Уолли» Кривоватый смайлик вместо точки. Глядя то на записку, то на натекшую из открытого окна лужу на полу, угрожающую вот-вот затопить соседей, Шайера вздыхает, осторожно, оглядываясь, как воришка, перебирается в комнату через подоконник и идет искать швабру или что-то вроде того. Если честно, Шайера понятия не имеет, где в человеческих квартирах хранятся швабры или что-то вроде того. В Башне все делалось словно само собой. Вместо поисков она с внезапным любопытством рассматривает полку с книгами над кроватью — кажется, что-то по криминалистике и то, что Д’жонн называл научной фантастикой и иногда читал с интересом, пока остальные смотрели кино. Оставляя мокрые следы, она неслышно крадется по чужому дому, пробирается в чужую жизнь. Плечи противно зябнут на сквозняке. Фотографии на стенах. Небрежно брошенный свитер на спинке кресла. Так же воровато она проводит ладонью по мягкой шерстяной ткани. От Шайеры пахнет мокрыми птичьими перьями и грозой, от свитера — чем-то теплым и солнечным, как от самого Уолли. Она могла бы накинуть его свитер на плечи, уютно устроится в его кресле с ногами и при свете лампы на стене читать одну из его книг, пока он не вернется. Она бы могла его ждать. Сейчас, после Джона и Хро, мучительно даже думать об этом. От ее изодранного о них сердца и так слишком мало осталось. Бросив на залитый дождевой водой пол пару полотенец из кухни, Шайера торопливо выпархивает под дождь и затворяет окно. Только перо остается забытым на подоконнике. Чтоб знал — она все-таки приходила. В следующий раз сидя на подоконнике, Шайера уже орудует палочками достаточно ловко. А Флэш снова должен бежать — в одном конце Централ-Сити ограбление банка с заложниками, а в другом горит высотка. — Ты должна меня выручить, Шай, — просит он уже в своем красном костюме. — Подсоби! Я в банк, а на тебе пожар. Драгоценные секунды тратятся, Шайера теряется. — Я больше не герой, — мотает она головой. Уолли слегка встряхивает ее за плечи. В его глазах она видит свое отражение, она видит себя лучшей, чем есть, и это дает надежду. В его глазах она видит нечто… особенное. — Ты больше не член Лиги Справедливости, вот и все. Да и это не точно, — На скорости губы мажут по ее щеке так незаметно, что возможно Шайере это почудилось даже. — Я-в-тебя-верю-удачи-Шай, — невнятной скороговоркой доносится уже издалека. С подоконника виден густой столб черного дыма. Шайера Холл, Орлица, больно кусает щеку изнутри. — Удачи, Уолли,— И, стиснув зубы, бесстрашно летит на огонь. Спасенные из пожара люди все еще глядят на нее со злостью и страхом — но, кажется, чуточку меньше. Это будет долгий, долгий путь, но он начинается с первого шага. Возможно, ей даже хватит сил пройти его до конца. Несколько сред выпадают из графика, а когда в следующий раз они с Уолли встречаются на подоконнике, за спиной у нее мягко тлеет закатное солнце. — Герой Централ-Сити лично поблагодарил Орлицу за успешное сотрудничество, — весело хмыкает Уолли, прежде чем палочками отправить в рот изрядную порцию риса с овощами и какими-то жутко вкусными морепродуктами. — Так писали в городских новостях. Рассыпающийся рис это уже более сложный уровень, чем лапша, но Шайера решительно настроена освоить и это. — О, Флэшу не стоило утруждаться, — привычно ехидничает она, толкая Уолли локтем в бок. — Но он правда рад, что ты здесь. На нем рубашка в красно-черную клетку, солнце за ее спиной ласково касается его волос, подсвечивает веснушки на носу. Такой он все-таки милый и теплый, что Шайера чуть улыбается этой мысли и тому, что, оказывается, умеет испытывать такую нежность. — Шай, — Протянув руку, он касается пряди ее волос, щурится на закат сквозь золотистую рыжину. — У тебя в волосах солнце запуталось. Знаешь, Шай, а я люблю тебя, кажется. Сердце у нее обрывается и тут же громко-громко стучит где-то в горле. Она шумно сглатывает, глядя на него широко распахнутыми глазами. Уолли осторожно сжимает ее лицо в ладонях. Взгляд спокойный, ясный. И веснушки эти… Она крепко закрывает глаза и сама вдруг навстречу подается. На его губах нет родного ей с детства вкуса пепла, крови и вечной войны, как у Хро, в нем нет каменной непреклонности Джона, впервые за много лет ей нет нужды изворачиваться, врать и умалчивать. Чувство вины — давний знакомец — наконец теряется где-то в прошлом. Руки жадно ложатся ему на плечи, притягивают теснее. Уолли не несокрушимая скала, как Бэтмен или Супермен — скорее жилистый, но все равно достаточно крепкий, чтобы ей не бояться сломать случайно. Куда крепче, сильнее, чем всегда ей думалось. На деле это сама она оказалась как земной чугун, только с виду прочной. Один раз упала — сразу рассыпалась. Он сжимает ее в объятиях так, что дух вышибает. Губы горят от поцелуев, ей хочется слушать его глупые шутки, приводить в беспорядок рыжие волосы и целовать веснушки. Хочется прижиматься ближе к худощавому жилистому телу. Чувствовать дыхание, слышать голос и смех. У них столько еще впереди… …еще может быть, если здесь, в этой квартирке, она спрячется от себя и мира, если повесит на шею талисман Фэйта, скрывающий крылья, если закроет для Орлицы окно навсегда. — Отпусти, — тихо просит Шайера. — Пожалуйста, Уолли. Отпусти меня. На мгновение он хмурит рыжеватые брови. Руки на ее талии разжимаются медленно, неохотно. — Я все равно тебя буду ждать, Шай, — упрямо улыбается он, когда Шайера соскальзывает с подоконника и, расправив окрепшие крылья, взлетает. — Возвращайся, когда захочешь. Я буду ждать. Уолли улыбается почти не через силу — он всегда улыбается, даже когда никто другой не может, потому что ну ведь должен же кто-то улыбаться, чтобы в хорошее хоть на чуть еще верилось. Перелетной птицей Шайера взмывает выше — теплое, ласковое небо провожает ее в долгий путь. Неделями она блуждает по городам и по штатам, от севера и до юга, теряется в оживлении мегаполисов, где даже до ее крыльев никому нет никакого дела, и летает над вросшими в небо секвойями древних лесов. Она бродит в своих спутанных мыслях и в растревоженных чувствах, она помогает людям как прежде — потерявшемуся ребенку на пустоши, старушке, у которой посреди улицы вырвали сумку… Это капли в море, песчинки в пустыне, это так мало. И это так много. По капле, по песчинке она собирает решимость, чтобы однажды снова взглянуть в глаза друзьям. Супермен и Бэтмен смотрят на нее с подозрением, Диана за холодной хмуростью скрывает остатки по-детски искренней обиды. Д’жонн — наверное, тот, кто всегда понимал ее лучше многих, такой же лишенный своего рода — рассудительно предлагает все обсудить. Шайера просит прощения за ложь и предательство. Шайера хочет вернуться — на испытательный срок, с урезанием прав, на любых, самых жестких условиях. И пусть как раньше уже ничего не будет, Шайера изо всех сил будет пытаться исправить хоть что-нибудь. Репортеры предсказуемо спускают на нее собак — не ведя бровью Супермен утверждает, что Орлицу никогда не исключали из рядов JLA. Бэтмен невыносимо бэтменским жестом оттирает всех подальше за заграждение и бросает сухое «без комментариев», с ним согласен и Джон Стюарт. Сжав губы, Диана проходит мимо. — Она простит, — мягко обещает марсианин, когда их телепортируют на Башню, перестроенную после нападения танагарианцев. Все другое и в то же время невыносимо привычное. — Добро пожаловать домой, Орлица. Не сдержавшись, Шайера молча бросается ему на шею и, кажется, плачет. Или не кажется. Плачет. В столько лет бывшей ей домом башне, среди людей, давших ей еще один шанс, Шайера Хол, кажется, счастлива. Но, кажется, это больше не дом Шайеры Хол. В этот раз ей приходится посидеть на подоконнике, знакомом уже до последней трещинки, не час и не два. Привычно свесив ноги на улицу, Шайера ждет и, чтобы скоротать время, считает гаснущие в доме напротив окна. Считает про себя недели, недели складываются в месяцы — в своих одиноких странствиях она потеряла счет времени. Что, если время упущено, шансы потеряны? Она ведь даже не обещала ему вернуться — просто сбежала, чтобы прежде, чем начать нечто новое, саму себя обрести. Уолли возникает посреди комнаты с воздушным вихрем, за мгновение уже переодетый в домашнее, глядит на нее из глубины комнаты. — Оставлять окно открытым опасно, — с подоконника неловко смеется Шайера. — Мало ли кто придет…  Эй, я соскучилась по нашей китайской еде по средам… — Но сегодня пятница, Шай. Ни шага навстречу — в груди у нее становится тяжело. Глупо даже пытаться быть кокетливой — кокетства и изящества в ней как в ее булаве. А булавой сейчас ничего не поправишь. Собрав всю решимость, она соскальзывает с подоконника — бросается ему в руки как в бой, очертя голову. Попробуй только оттолкнуть. На самом деле внутри сводит все от страха, а потом как-то так само выходит, что Уолли сгребает ее в охапку, и целуются они долго-долго, пока самый первый голод не утихает. — Поцелуй меня еще, — требует Шайера, едва не сминая его напором. — Сейчас. Немедленно. Сейчас ей сколько ни дай — все, кажется, мало. Она сама слегка кусает Уолли за нижнюю губу, наслаждаясь тем как темнеют его глаза. Да, Шайера умеет сделать кое-что невероятно горячим. Он и сам довольно горяч. Он красивый. Он поглаживает ее спину, обводя чувствительное основание крыльев. От удовольствия Шайера жмурится, перья словно сами по себе топорщатся, распушаются по-птичьи. — Можешь трогать мои крылья,— Шайера закидывает руки ему на шею, прижимается ближе. — Сколько захочешь. Если в твоем шкафу найдется пара свободных полок для моих вещей. Много полок. Уолли делает вид, словно всерьез размышляет, пока она нетерпеливо не дергает его за ухо. На самом деле сердце у нее болезненно заходится, потому что ей надо, надо, надо, чтобы он прямо сейчас сказал это вслух. — Звучит как то, на что я готов пойти ради этих прекрасных крыльев. И глаз. И… — Наконец его руки крепко проходятся по ее бедрам, он улыбается озорной, совсем мальчишеской улыбкой. — Не только. С торжествующим видом Шайера откидывает голову, широко расправляет крылья, так что порыв воздуха лохматит его и взъерошенные рыжие волосы. Уолли смеется. С журнального столика вихрем сносит россыпь пестрых рекламных листовок, разномастных нераспакованных палочек для еды, прежде ей незамеченных. Забыв обо всем, Шайера считает, сбиваясь — по одной за каждую среду, когда она не пришла. — Ты и правда все равно меня ждал? — Разве это не то, что люди делают, когда они любят, Шай? — удивительно искренне и легко улыбается Уолли, обнимая ее за плечи. — Они ждут. В носу у нее почему-то щиплет, а в глазах — туманится. Она чувствует себя очень глупой, очень влюбленной и очень счастливой. Уолли совсем не похож ни на Хро, ни на Джона, ни на нее саму. Уолли Уэст много лучше, чем заслужила Шайера Хол, но это ничуть не мешает ей так сильно его любить. И остаться — наконец по другую сторону подоконника.