Сигнал бедствия

      Сверху что-то металлически застучало. Женя, планетолог, даже не обратил на это внимание — шелохнулся в первую секунду, а потом продолжил всё так же ремонтировать сломавшуюся антенну связи; её надломил условный ветер, и, не дав покинуть систему «ТДСС-1 — Сатурн», притянул обратно на себя астероид.       Шаги приближались. Кто-то переставлял тяжёлые, свинцовые подошвы скафандра «Метеор-3» по перегородкам трапа, освещенного желтыми энергосберегающими фонарями. Скользнула тень вдоль железных балок. Она медленно спускалась вниз, к самому дну и ядру добывающей станции, и, только коснувшись металлического холодного пола, застыла. — Пока всё стабильно. — Из скафандра донёсся глухой звук отсчета, однако даже трёхслойный шлем не сбивал грузинского акцента вошедшего.       Планетолог приподнял над собой антенну, чтобы лучше её разглядеть в неоднородном жёлтом свету, и вскоре положил обратно на стол. — И у меня всё стабильно. — Женя демонстративно повертел в пальцах тонкую запчасть. — Только, Вано, это работа механика, а не ученого. — Да, ты прав, друг. Твоё место наверху. — У звёзд? — Как раз наоборот. — Механик взял со стола почти полностью лишенную содержимого пачку сигарет. — Пылевая буря волнует меня сейчас не только с научной точки зрения.       Женя посмотрел в запотевшее стекло маленького иллюминатора.       На неровном горизонте было темно. Опять ночь, опять они попали в тень Сатурна — уже чувствовались цепкие пальцы вакуумного, самого чистого и самого настоящего холода. Изнутри вскоре всё покроется слоем изморози, а снаружи, без дополнительного прогрева оболочки, нельзя будет открыть шлюзовой отсек. Астероид поглотит тьма, а за тьмой придёт холод — и всё это на не предназначенной для продолжительной жизни станции.       Маяк пролил красный луч забитого сплошь астероидной пылью света, очертив на секунду флаг Земли. Чёрное знамя с зелёно-синим кругом неестественно и сильно трепалось из стороны в сторону. Да, это был не ветер. На астероиде не было ни атмосферы, ни жизни, ни даже стабильной гравитации — и, собственно, благодаря этому учёный мог наблюдать, как удивительно себя проявляет на практике частный случай уравнения Пуассона — гравитационного потенциала.       Астероидная пыль то и дело загораживала собой вид: металась из стороны в сторону, взымала вверх, а потом так же опускалась обратно, на мёртвую почву. Вано тоже смотрел туда, тоже ничего не видел — лишь красный свет маяка, говорящего всей вселенной: вот он, оплот человеческий! Пограничный форпост, предел наших усилий… Грузин закурил, всё так же не снимая скафандр. Вредная привычка преследовала его и на Земле, и в космосе. — Пожаробезопасность, гляжу, не для тебя, — буркнул планетолог. — Этой станции осталось не долго, — равнодушно ответил механик. — Да и скафандр я бы не рискнул снимать. И ты одень. Если не грохотнёт что, то замерзнешь — твой свитер, ясное дело, бабушкой вязан, но от космических морозов с приходом ночи вряд ли защитит. — И чем тебе творчество моей бабушки не нравится? — Женя скорчил непонимающую мину. — В скафандре тепло искусственное, а тут настоящее, доброе. Но переплюнуть «Метеор» даже бабушкиному свитеру не под силу. А знаешь почему? — Ну? — Потому что Нина не успела довязать к нему шарф перед работой. Остался где-то на Энцеладе-2 лежать… — А, это твоя дочка? — Ага. Рукодельничает, пока каникулы… Скорее бы домой вернуться. — Планетолог достал из кармана рабочего халата, одетого поверх свитера, небольшую записную книжку. В ней, на развороте, он держал фотографию. — Вот, видишь: это я, это Нина. Маленький — Сережа, мы его в честь Королёва назвали… — А жена твоя? — Любы тут нет. Она уже давно… Слыхал про взрыв на «МДСТ-3», метановой добывалке? — Да-да, авария на Титане… Сам там работал, только на другом добывающем блоке. — Вано потускнел. — У меня на этой станции папа погиб. Он, кстати, тоже планетолог. Как раз завершал свою миссию, и тут… Утечка, искра — станция поднялась в воздух. Маленькая трещина… — Та, чего уж там. — Женя махнул рукой. — Просто нельзя родных в такие места посылать — учитывая, что подобного рода аварии случаются в наше время чаще, чем транспортные. Будни… — он вздохнул. — Жизни…       Планетолог присел рядом с сейсмографом. На осциллограмме скакала от одного края к другому ярко-зеленая синусоида, норовя покинуть данные ей пределы скромного интерфейса прибора. Женя чуть привстал, потянулся вперед, и, неуклюже вернувшись на деревянную табуретку, вырвал из общего беспорядка какой-то график, напечатанный на остатках специальной фотобумаги. — Это вчерашние показания, — сказал он. — Помнишь, нам погнуло антенны связи?       Вано кивнул. — Что тогда стало причиной гравитационной бури? — планетолог внимательно посмотрел на грузина. — Я не особо разглядел. На глаз — булыжник с меня. Ледяной… — Из колец, получается. — Но в этот раз-то, что должен был быть за булыжник, чтобы наш бедный астероид так яростно расшатывало? — Я пока не знаю, Вано.       Стало слышно, как в оболочку врезаются маленькие камушки. — Только бы не пробило иллюминатор, — послышался тревожный голос Жени. — Хорошо, что он у нас один…       Учёный ещё раз взглянул на сейсмограмму. Она не утихала ни на миг, всё время вырисовывая острые, угловатые синусоиды. В тусклом свету было видно, как разбросанная мелкая аппаратура перекатывается по столу, всё время собираясь в разные узоры. Дурманящая картина уже имела своё научное обоснование, пусть и свежее, едва проверенное и согласованное. Но оно было. Неравномерная плотность спутника Сатурна привела к неравномерному распределению гравитационного поля, которому можно было бы привести земной аналог. Так же, как ветер образуется из-за перепадов давления, так и здесь пылевая буря поднимается благодаря изменчивому показателю силы тяжести. Поэтому, кроме обычного обслуживания, в рамках исследования подобных аномалий всячески старались отправить на космическое тело и ученого — планетолога, внеземного геофизика. Небольшой маятник, колеблясь, указывал на отклонения в поле тяготения. — Голова болит. — Механик погасил окурок и присел на вторую табуретку. — Скоро ли за нами прилетит транспортник… — Долго нам тут не протянуть: почти закончились запасы воды и пищи. Даже сотню лет назад на Международной космической станции додумались, как решить первую проблему — а тут… И медикаментов мы с собой почти не брали. Ни-че-го. — Сами бы попробовали пожить хоть день, когда тебя всего изнутри качает в разные стороны!       Женя обошел отсек управления и включил монитор одного из компьютеров. Он подумал, что мощности должно хватить — в тени Сатурна электроэнергия таяла на глазах, потому что закрывался её источник — Солнце. Тритиевое топливо использовать запрещалось инструкцией, да и вряд ли сюда успели направить готовый атомный реактор. Тоже остался на Энцеладе, недоделанный, как шарф Нины…       За компьютером слабо замерцал прожектор, показывая несколько окружностей на серых стенах вместо обычного экрана. Планетолог подошёл ближе к картам, транслирующим движение более тысячи тел в Солнечной системе. — Ну что скажете, господин профессор астроном? — чуть насмешливо произнёс механик. — Скажу, что… — тот задумчиво подставил пальцы к подбородку. — Энцелад на дневной стороне Сатурна. — Это и я вижу.       Женя вмиг онемел, а потом снова бросился к сейсмографу и иллюминатору. — Вано, когда, говоришь, вылетел транспортник? — Через пару дней после нашего прибытия сюда. То есть, почти три недели назад. — А кто пилот? — Новенький. Некто… Бережанов, — механик почесал макушку. — Или Береженко. А что?       Учёный испуганно посмотрел на грузина. Лицо нехорошо побледнело, все мышцы напряглись. — Больно у них полёт длительный…       Планетолог быстро подошёл к трапу, достал из ящика свой скафандр и принялся натягивать его на себя. Сравнительно лёгкий, в отличие от прежних аналогов, он утяжелялся исключительно свинцовыми ботинками, а заметной разницей от общепризнанной бело-оранжевой цветовой гаммы был его зелено-серый окрас, сейчас отливающий ядовитым желтым из-за освещения. — Ты куда? — Пойду на обратную сторону. Тут близко. — Но буря, не, не смутила? — Говорит коренной грузин? Тоже мне, — Женя рассмеялся. — Ерунда. Пару заноз притащу на себе, но дело науки — моё, а я клятву Лебедева давал. — Её все аспиранты дают… Что-то слышал. Напомни? — Я должен работать на пределе того, что могу вообще осуществить. — Женя захлопнул шлем скафандра и принялся взбираться по трапу. — Стой! Я с тобой. ***       Пылевая вьюга, холодная и злая, бушевала, ярилась, металась с одного конца астероида на другой — чего там, всего четыре километра пробежаться… Только поднимет над поверхностью миллионы маленьких, микроскопических камушков — сразу обрушит град на мёртвую почву, понесет по бугоркам и ударит в спины чёрно-зелёных скафандров. Женя заметил, как погнулась обшивка добывающей станции: если бы не второй слой защиты, если бы хоть ещё одну халатность допустили земные, скупые заказчики, человек в таких условиях уже давно бы погиб. Планетолога ослепил красный маяк, но только на мгновение — и, всё так же вслепую, упираясь в небольшие штыки, учёный продолжал шествовать куда-то, занимаясь поисками неизвестного, неизведанного …       Людей шатало. Бросало из стороны в сторону, то вжимая в каменистую хрупкую почву, то, наоборот, отбрасывая прочь, от серой поверхности. Силы на них действовали ровно те же, что и на всё остальное: сейчас нет ни людей, ни скафандров, ни камушков, ни добывающей станции. Есть только материальные точки. Размерами пренебрегает сама природа, равнодушная, иной раз злорадная. Поиграет с человеческой жизнью и отбросит — всё, батарейка у игрушки села…       Сзади споткнулся Вано. Но не упал: хоть тут ему пригодилось нестабильная гравитация. Грузин воткнул в землю один из штыков, которые использовал для перемещения по астероиду. Женя услышал невнятное сообщение внутри шлема, переданное сквозь помехи от второго космонавта. Но учёный не отвлекался. Охотничьим псом, не сбиваясь, что-то искал, высматривал, даже понимая, что высматривать бессмысленно — но, в то же время, пока не обнаружат источник, буря не стихнет — а значит, лучше, чем сейчас, объект обнаружить не удастся. — Женя, а вдруг это чёрная дыра? — послышалось с радиоприёмника. — Не мели чушь, — огрызнулся планетолог. — Будь это чёрная дыра, ты бы её и увидеть не успел. — Ну так: не вижу — не вижу…       Женя позволил себе улыбнуться.       Чем ближе они подходили к противоположной стороне астероида, и чем дальше оказывалась добывающая станция, тем сильнее и чаще менялось тяготение, а буря, серая, пылевая, теперь отбивала громом: кое-где искрили молнии, порождаемые статическим электричеством.       Под ногой учёного что-то хрустнуло. Не похоже это было на рассыпчатую астероидную породу, не похоже и на тритиевый лёд, время от времени выходящий здесь на каменистую поверхность. Женя присел ровно настолько, насколько это позволял ему сделать скафандр, и присмотрелся к блестящему предмету.       В руках у него оказалась металлическая пластинка. Маленькая, примерно десять на десять сантиметров, с погнутыми и рваными краями. Планетолог перевернул её. Как и механик, он знал стандарт защитной оболочки космолёта: миллионы вот таких чешуек облепляли весь корпус, чтобы, подобно кольчуге, защищать корабль от космического мусора. В одном из уголков пластины виднелась гравировка «Э» — государственное конструкторское бюро Энцелада.       «Дали бы нам тепловизоры на эти скафандры, –подумал Женя. — Ан нет: фонарики прицепили, и радуйтесь жизни, господа космонавты, а мы на Земле подождём, посмотрим, как вы с этими фонариками будете выживать… Экономят, зараза, на всём экономят, чтобы им пусто было…» — Смотри! — крикнул Вано.       На одном из четырёх неровных горизонтов что-то блеснуло. Женя присмотрелся, и узнал классический дисколёт: сжатый по краям выпуклый диск, с едва различимыми иллюминаторами на плоском потолке и ныне ободранной обшивкой. — Пойдем? — Нет, Вано. — Космонавт покачал головой. — Подойдём — нас притянет.       Не вставая, учёный грустно вздохнул. Это не слышала пыль, не слышал мёртвый космолет, но слыхал, в виде шумов, омрачённый грузин. — Подавали они нам сигнал, — махнул рукой планетолог. — На сейсмограмме. — Сигнал бедствия, — ответил Вано.