Моё тепло

В комнате нежно, едва уловимо пахло благовониями. Смутно знакомый аромат, чуть тревожащий, но в компании Хуа Чэна — его Сань Лана — любые тревоги уступали место чему-то необъяснимому, тёплому, хорошему. Ему до сих пор было сложно осознавать, что Собирающий Цветы под Кровавым Дождём наводит страх на окружающих, что он может быть жёстким, опасным, что Эмин в его руках не знает жалости, проливая кровь. Сейчас они мирно сидели в гнезде из подушек и одеял, прильнув друг к другу. День был долгим. Множество дел, множество забот. Часть осталась на завтра, но сейчас о хлопотах можно было не думать. Даже тишина не смущала. Хуа Чэн медленно гладил его спину, такой домашний в одних лишь белых нижних одеждах. Они не впервые засыпали в обнимку. Просто не могли отпустить друг друга после разлуки. Слишком мало времени прошло, чтобы не опасаться исчезновения Хуа Чэна в облаке призрачных бабочек. И ещё рядом с ним было тепло. Не в значении погоды — Се Лянь привык к выстывшей яме внутри, от которой в самые жаркие дни по хребту бежали мурашки. А здесь, в этих объятиях, сердце наполнялось солнечными лучами, мёдом и трелями птиц. — Гэгэ, — шёпот коснулся виска. Се Лянь поднял голову. Вспыхнув, коснулся губ своими. Хуа Чэн всегда целовал его так нежно, так бережно, как будто поклонялся ему с каждым поцелуем. Наверняка был готов зайти и дальше, но Се Лянь никак не мог решиться, не мог заставить себя объяснить... — Гэгэ, — повторил Хуа Чэн, заботливо укладывая его на подушки. Опёрся на локоть рядом с ним, второй рукой провёл по волосам, по щеке. Се Лянь потянулся за ладонью, потому что никак иначе не мог выразить чувства. Здесь и сейчас он вновь казался себе кем-то значительным, красивым, желанным, заслуживающим любви. Всегда — когда на него так смотрели... Он поймал косичку, потёр в пальцах алую бусину, улыбнулся. — Ты никогда не снимаешь её. Хуа Чэн покачал головой. Склонился низко-низко, коснулся губами лба, висков, щёк, зацеловал, растапливая, словно снег под весенним солнцем. — Можно? — он тронул плотно запахнутую нижнюю рубашку. Се Лянь кивнул, закусив губу. Закрыл глаза, чтобы не краснеть ещё сильнее. Длинные пальцы скользнули по обнажённой груди, по рёбрам. Огладили соски, вновь легли на бок, щекоча давно побледневшие ниточки шрамов. Благовония всё сильнее окутывали, к горлу поднимался неприятный ком. Твёрдая шероховатая ладонь — ладонь воина — опустилась на его живот вроде невесомо, но и давяще. Повеяло холодом. Что-то звякнуло. Наверное, это были украшения Хуа Чэна, но память ринулась совершенно к другой картине. Се Лянь сжался, откатившись, обхватил колени, зажмурился ещё сильнее, со свистом проталкивая воздух в лёгкие. — Гэгэ! Что случилось, гэгэ? Прости... я... мне уйти? Я... — голос Хуа Чэна, растерянный до дрожи, звучал откуда-то из другого мира. Это его Сань Лан. Всё хорошо. Се Лянь рывком развернулся к нему, обвил шею руками, прижался, сглатывая собственные хрипы. — Что с тобой? — почти беззвучно спросил Хуа Чэн. «Всё хорошо. Со мной всегда всё хорошо». Се Лянь принудил себя медленно вдохнуть, медленно выдохнуть, восстанавливая правильный ток ци. Поднял голову. В зрачке Хуа Чэна было отчаяние, бессилие, болезненная растерянность. — Это не ты, — поспешно выдохнул Се Лянь, — ты не виноват. Ты всё делал прекрасно. — Тогда что? Се Лянь расслабил стиснутые на его плече пальцы. Погладил белую кожу, опустил голову.

***

Он не знал, надеется ли он умереть или выжить. В каком-то смысле он умер давно. Лучше бы он не рождался, самонадеянный, переполненный гордыней мальчишка, который не смог справиться ни с чем. В опустевшем храме кровь капала с алтаря особенно звонко. Он не понимал, сколько пролежал так, расшатывая себя, как молочный зуб, между жизнью и смертью. Аромат благовоний, давно пропитавший стены, смешивался с железным запахом крови. Он хотел просто не быть. Сколько времени прошло? Он почти не удивился, когда рядом вновь появилась фигура в белом. Не шевельнулся, когда сильные руки подхватили его и куда-то унесли. Явь мешалась со странными видениями. На окраине сознания истошно кричали. Он не мог проронить ни слова. Хотел ли? Его слова довели страну до такого конца. — Ты так непослушен, дерзок и неосторожен, — вкрадчивый голос окутывал его, — всего случившегося ты вполне мог избежать. Посмотри, что ты с собой сделал. Это лишь твоя вина. Чужие руки распахивали на нём одежду, протирая раны пахучим зельем. Он молчал, глядя в потолок. Кажется, он оказался в пещере: каменный свод был неровным, но цельнолитым. Странно, какие глупые мелочи он запоминал. — Ответь хоть что-нибудь. Прежде ты был более красноречив. — Будь. Ты. Проклят, — слова едва ли не в кровь раздирали сухое горло. Смех прокатился морозом по его ранам. Что-то звякнуло — и цепи впились в его запястья, дёрнули, выворачивая в суставах. Холодная ладонь легла на живот, острый ноготь царапнул едва затянувшуюся плоть. — Не тебе меня проклинать, ведь мы с тобой так похожи. Я бы мог многому тебя научить. Жаль, ты не умеешь усваивать уроки. Подумать только, кем ты был — и кем стал, ваше высочество наследный принц Сяньлэ. Он стиснул челюсти, когда испачканный в его крови палец нежно коснулся его же губ. Безликий погладил его по щеке, склонив голову набок, словно любуясь. Отвёл со лба прилипшие волосы. — Бог войны в короне из цветов. Как быстро ты рухнул со своего постамента. Я хотел поиграть дольше. Но, знаешь, я ещё не исчерпал интересные забавы. Тебе понравится — ты ведь так долго лишал себя невинных радостей. Настала пора тебе их познать. Ему не удалось сдержать вскрик, когда едва зажившие раны разбередил шершавый камень: теперь он лежал лицом вниз и не мог видеть, что делает Безликий. Холодные руки огладили его спину, слегка царапая ногтями. Лишили остатков грязной, изорванной одежды. Се Лянь вновь вскрикнул, забился в цепях, сплёвывая кровь, когда чужая ладонь коснулась его ягодицы. — Кричи, кричи, — одобрительно зашелестел Безликий, — многие кричат на ложе. Отрадно видеть подобную страсть. — Нет, нет, пожалуйста! — взмолился он, сдирая запястья холодным железом. Щекочущий смешок. Чужие руки вздёрнули его, ставя на локти и колени. Се Лянь пнул белую фигуру, но нога прошила воздух. — Ты ведь не думаешь, что сможешь одолеть меня? — пальцы сомкнулись на горле. Се Лянь закрыл глаза, перед которыми, впрочем, и так сгустилась темнота. Лучше сейчас. Сейчас сделать так, чтобы Безликий его убил. Тогда всё закончится. Он перестанет приносить несчастья себе и другим. — Нет-нет. Кажется, ты решил умереть? — Безликий отстранился, пропуская воздух в лёгкие. — Так просто всё не кончится. — Убей меня... — Зачем же? Есть намного более занятные игры. Жаль, что нас не видит один твой маленький приятель. Было бы ещё веселее. Ну да что поделаешь, — палец скользнул по позвоночнику. Се Лянь закусил губу до крови, когда между ног капнуло что-то липкое, маслянистое: ещё, ещё раз, пока чужая ладонь с мерзким хлюпаньем не собрала эту жидкость. Кажется, он кричал, когда это липкое и мерзкое вошло в него, когда острые ногти царапали самое сокровенное, когда вновь запахло кровью, и был сломан его обет. Безумие милосердно отобрало у него часть памяти, сохранив лишь тот миг, когда Безликий опоясал его своим мечом и отпустил, но...

***

— Я больше никогда... — Сань Лан, — он накрыл его рот ладонью. Подался вперёд, касаясь лбом лба, — нет. Пожалуйста. Сделай это. Я... мы... я не буду лгать, что это просто ещё одна рана. Но ты видел меня всяким. И принимал. Мне... очень хорошо с тобой. Ты сделаешь так, что мне будет хорошо и... — он прерывисто вздохнул, быстро потёр вспыхнувшие щёки, опустил ресницы, — я хочу помнить, как ко мне прикасаешься ты, только ты. — Я принесу побольше ламп, — Хуа Чэн стиснул его в объятиях крепко и одновременно осторожно, словно он мог разбиться, — а ты не закрывай глаза.