Приход муссонов

Муссоны идут, думал Азирафель, стоя на каменном выступе у выхода к ледопаду Кхумбу*. Он смотрел на вершину Эвереста, выглядывающую из облаков, и пытался запомнить эту картинку до мельчайших подробностей, выгравировать ее у себя в голове с ювелирной точностью, впитать всем собой каждый штрих, каждую деталь завораживающего зрелища. Потому что это была их последняя экспедиция. Когда приходят муссоны, говорил ему Кроули, они забирают у людей горы, обволакивают их собою, укрывая от взглядов и прикосновений непрошеных гостей. Когда приходят муссоны, они забирают то, что принадлежит им по праву. Горы не для людей. — Почему же тогда ты покоряешь их? — спрашивал его Азирафель. — Потому что они существуют, — отвечал Кроули словами Джорджа Мэллори* и грустно улыбался. Улыбался так, как умел только он один. Тогда Азирафель думал, что он понимает — у каждого человека есть для этого своя причина. Обычно она поселяется где-то глубоко внутри и начинает постепенно прогрызать себе путь наружу, ищет выход любыми способами, не давая спокойно есть и спать. В результате люди идут и покоряют горы, просто потому что у них нет другого выхода, просто потому что горы существуют. Но Мэллори поплатился за свои слова, и Азирафель был уверен в том, что Кроули тоже однажды поплатится. Кроули был болен. Болен горами. Он был из тех истинных альпинистов, которые посвящают этому всю свою жизнь. Работая горным гидом в нескольких экспедициях за год, в свободное от работы время он опять шел в горы и покорял какие-то новые вершины. Горы были его любовью, жизнью и домом. Казалось, что только где-то там, на смертельной для человеческого организма высоте, Кроули мог чувствовать себя наиболее живым и свободным. Он рвался все выше и выше в разреженный воздух, словно пытался надышаться кислородом, которого здесь практически не было. Это был непонятный и страшный парадокс, с которым Кроули приходилось жить и мириться. И даже осознавая всю абсурдность этого парадокса, он каждый раз опять шел у него на поводу. А бедное сердце Азирафеля каждый раз болело и сжималось, но он понимал. Понимал и мирился с этим, потому что знал, что выхода нет. Азирафель тоже бесконечно любил горы, но альпинистом не был. Он, скорее, испытывал перед ними благоговейный трепет, не стремясь покорить и подчинить их себе. Горы, в его понимании, несли в себе какой-то мистический смысл, непостижимый для человека. Их хотелось созерцать и восхвалять, но ни в коем случае не трогать руками. Горы принадлежат муссонам, не людям — у них с Кроули была одна философия, но совершенно разный подход. Азирафель вырос на севере Йоркшира и с детства любил наслаждаться видами Пеннинских гор*. После окончания медицинского университета он вернулся домой в надежде на тихую размеренную жизнь в глуши, но это щемящее тоскливое чувство уже поселилась в нем и родных Пеннинов стало мало. Сначала он отправился смотреть на Скофелл-Пайк*, потом поехал в Шотландию и посетил Бен-Невис*, потом были Альпы, Пиренеи и Кавказ. Когда и этого оказалось мало, Азирафель уехал на другой континент. Он объездил горы Сьерра-Невады, любовался Андами и даже добрался до Аляски, чтобы увидеть своими глазами прекрасную Мак-Кинли*. К своим сорока годам Азирафель видел практически все самые известные вершины мира, но так и не покорил ни одну из них. Последними в его списке были далекие и прекрасные Гималаи. Эверест всегда оставался его самой заветной мечтой и, когда после долгого и изнуряющего треккинга на Кала-Паттар* он смог наконец увидеть вершину мира, сердце его остановилось. Это была любовь. Любовь с первого взгляда и на всю оставшуюся жизнь. В тот момент, глядя на снежный «флаг»*, свисающий с юго-восточного гребня, задыхающийся и уставший Азирафель понял, что только чудо заставит его отказаться от этой любви, поэтому уже на следующий год он приехал сюда в роли врача в составе английской коммерческой экспедиции. Еще через пару лет в его жизни появился Кроули. Кроули был похож на муссон. Резкий, стремительный и импульсивный, он приносил с собой целый ураган ярких эмоций. Он появлялся всегда неожиданно и так же неожиданно исчезал, и если для кого-то его размеренная жизнь была похожа на мирный тихий лагерь, Кроули приходил и разносил этот лагерь в клочья. В тот день, в самом начале сезона, Кроули просто ввалился в медицинскую палатку к Азирафелю, отвесил ему несколько комплиментов, лучезарно улыбнулся и, назвав ангелом, попросил что-нибудь от похмелья. Азирафель молча выдал ему аспирин, как-то пропустив тот факт, что этого странного человека даже нет в составе его группы. С Кроули был знаком весь базовый лагерь, он был в центре всеобщего внимания и пытался, казалось, подружиться буквально со всеми, при этом часто позволяя себе вольности и фамильярности. С кем-то он действительно дружил, с кем-то умудрялся ссориться, но никто во всем лагере, а скорее всего и во всем мире, не относился к Энтони Кроули нейтрально. Одна половина населения этой импровизированной подгорной страны его обожала и боготворила, вторая же — ненавидела до глубины души. И через какое-то не слишком уж продолжительное время Азирафель с ужасом понял, что легко может отнести себя к первой половине. Каким-то удивительным образом за всей этой напускной жизнерадостностью, приправленной природным обаянием, он смог разглядеть в Кроули глубоко одинокого человека, пропитанного такой же тоской, какая жила в нем самом. Несмотря на свое поведение, Кроули никогда даже не пытался сблизиться с людьми, горы — это все, что было ему нужно в жизни. Азирафель ясно видел это в его взгляде и тоскливой улыбке, в которой была сосредоточена вся его невыразимая любовь к этим бесконечным заснеженным пикам. Никто во всем мире не умел улыбаться так, как улыбался Кроули, когда смотрел на вершину Эвереста. Первое время они виделись достаточно редко. Кроули время от времени появлялся в базовом лагере, предпочитая проводить время в высотных. Азирафель понимал это желание, но все равно тосковал по веселому развязному мужчине с грустной улыбкой. Он тосковал по тем вечерам, когда они сидели в общей столовой и Кроули рассказывал интересные истории о покорении семи вершин*, о восхождении на Аннапурну* двумя разными маршрутами и о том, как он мечтает наконец пройти через северо-восточный гребень на вершину Дхаулагири*. Возможно, Азирафель был слишком благодарным слушателем, возможно, их взгляды на мир и отношение к горам волшебным образом совпали, а может быть, это просто была судьба, но по какой-то причине Кроули стал все чаще спускаться из высотных лагерей в базовый. Азирафель был похож на гору. Спокойный и основательный, он всегда твердо знал, чего хочет от жизни и всегда шел к своей цели, при этом не совершая никаких лишних телодвижений, которые для достижения его целей были не нужны. Азирафелю нравилась стабильность и сам он тоже был воплощением стабильности. Его, как и Кроули, хорошо знали в базовом лагере. Но, в отличие от Кроули, Азирафель был в хороших отношениях со всеми, у него не нашлось бы яростных почитателей, но и ненавистников тоже не было. Все знали его как прекрасного врача и скромного приятного человека. В остальном Азирафель оставался для людей загадкой, но загадкой недостаточно интересной, поэтому никто не стремился ее разгадывать. Никто, за исключением Кроули. Казалось, что Кроули увидел в нем очень близкого по мировоззрению человека, но никак не мог понять, почему же их подходы к жизни при этом так сильно отличаются. Он часто спрашивал Азирафеля о причине этого яростного нежелания покорять горы. Азирафель пытался объяснить, но Кроули упорно не понимал. — Когда ты влюблен, ты хочешь быть с тем, кого любишь, — говорил он. — Так почему ты не хочешь быть там, наверху, наедине с горой? — Я недостоин, — отвечал ему Азирафель, — никто этого не достоин. За этими приятными дружескими спорами прошла половина апреля, и Азирафель неожиданно для себя понял, что влюблен не только в Эверест, но и в Кроули. В отличие от горы, Кроули был здесь, совсем рядом, поэтому Азирафель взял за привычку перед каждым выходом группы на акклиматизацию вставать рано утром, делать для Кроули чай и провожать его до выхода на ледопад. Оттуда они оба завороженно смотрели на вершину и думали, скорее всего, об одном и том же. Кроули каждый раз звал Азирафеля пойти дальше, подняться с ним хотя бы до первого лагеря. Азирафель каждый раз отказывался. — Давай, ангел, если ты любишь горы, ты сделаешь это, — смеялся Кроули, а Азирафель только улыбался своей самой обворожительной улыбкой, поплотнее застегивал его куртку и желал удачи, но никогда даже лишнего шага не делал. Ему просто безумно нравился этот их маленький ритуал, и даже эти шутки, опасно граничащие с флиртом, имели какой-то особенный смысл, важный только для них двоих. Азирафель просто наслаждался этими моментами единения, когда, казалось, они понимали друг друга как никто другой в целом мире. Они в очередной раз любовались вершиной Эвереста, блестевшей в лучах восходящего солнца, и Азирафель думал о том, что никто не сможет придумать такое, никому во всем мире не подвластно сотворить что-то прекраснее того, что сотворила природа. Иногда он украдкой поглядывал на Кроули и начинал ловить себя на мысли, что уже не может понять, о ком в действительности думает. Его мысли зарождались где-то на вершине горы, летели вниз через бесконечные нагромождения снега и камня и заканчивались здесь, внизу, обволакивая собой человека, стоящего сейчас рядом с ним. Азирафель смотрел на прекрасное обветренное лицо, улыбался и думал, что так, наверное, и выглядит материализованное счастье. А потом Кроули все испортил. — Сегодня ты точно решишься, ангел, — сказал он, повернувшись к Азирафелю, а затем вдруг добавил, хищно оскалившись: — Если ты любишь меня, ты сделаешь это. Мир Азирафеля рухнул. Он хотел что-то ответить, нахамить, послать или даже ударить, но не смог, только с трудом подавил всхлип, а потом спрыгнул с каменного уступа, на котором стоял, и почти бегом начал спускаться обратно в лагерь. Кроули за ним даже не пошел, только осуждающе посмотрел вслед, а потом отвернулся и зашагал по раскаленному солнцем ослепляющему ледяному полю навстречу вершине. Азирафель злился и никак не мог побороть в себе эту злость. Он думал о том, как все это чертовски подло, несправедливо и неправильно. Ему казалось, что он носил все это время розовые очки и видел в Кроули прекрасного возвышенного человека, который понимал его и принимал таким, какой он есть. Когда Азирафель, наконец, понял, что на самом деле он сам придумал все это, злость на Кроули отступила, и на смену ей пришла злость на самого себя. И ему стало намного хуже и тяжелее. Азирафель не находил себе места, слоняясь по лагерю, как привидение, ничего не замечая вокруг, с ужасом осознавая, что, несмотря ни на что, любовь к Кроули все равно никуда не делась. Поселившись где-то глубоко в сердце, словно раковая опухоль, она пустила корни по всему организму, отравляя его собой, и теперь это чувство стало ненавистно Азирафелю. Он подумал тогда, что так, наверное, ощущают себя альпинисты, когда раз за разом безрезультатно пытаются покорить вершину, а та смеется над ними и только все глубже проникает внутрь корнями безысходности. Азирафелю показалось, что эта пытка никогда не закончится, он уже подумывал разорвать годовой контракт и трусливо сбежать домой, наплевав даже на свою любовь к Эвересту, но через несколько дней из четвертого лагеря пришло сообщение: Кроули не вернулся со штурма вершины, застряв у подножья ступени Хиллари*. Злость и обида, оккупировавшие душу Азирафеля, сразу же исчезли, словно их сдуло внезапно пришедшим муссоном. Они сидели в базовой палатке, и Хелен, администратор группы Кроули, пыталась связаться с ним по рации. Азирафель просто ждал, опустив голову. Он не знал, что делать в этой ситуации и как будто просто впал в ступор. Он думал о том, что хотел бы сказать сейчас Кроули так много, но на самом деле даже не мог придумать, что именно нужно говорить. Наконец, в динамике послышался хриплый кашель, и Азирафель вскинул голову. Отек легких, зачем-то констатировал он про себя, слушая как взволнованная Хелен пытается подбодрить Кроули и выяснить, с кем из его родных она должна связаться. Азирафель хотел было сказать, что Кроули сейчас совершенно не нужно тратить на это силы, а потом с ужасом понял, что Хелен просто действует по протоколу, на самом деле она его уже похоронила. Кроули вопрос про семью проигнорировал, сказал только, что ему нужен врач. Хелен его не поняла, зато понял Азирафель. Он держал рацию дрожащими руками, вслушиваясь в свистящее дыхание и не мог произнести ни слова, представляя неподвижную фигуру, занесенную снегом. Кроули был где-то там, на вершине мира, совсем один, и Азирафель первый раз в жизни пожалел, что не решился, что так и не сумел сделать один-единственный шаг. — Муссоны идут, ангел, — наконец прохрипел Кроули, а потом замолчал. Азирафель сразу понял, что значит эта фраза, и его прорвало. Он говорил много и разное, пытался подбадривать и даже шутил, он ругался, кричал, говорил, что убьет, а потом рыдал от осознания собственной беспомощности. — Если ты любишь меня, ты сделаешь это, — в конце концов произнес он и притих. Кроули молчал, и Азирафель испугался, что это конец, но потом услышал тяжелый грудной кашель. — Я люблю тебя больше всех этих гребаных гор вместе взятых, — прошептал Кроули, — и теперь мне точно придется сдохнуть. Он начал смеяться, но потом опять залился страшным кашлем и отключился, а Азирафель вытер слезы и побежал собираться на штурм Эвереста. Пока он кидал вещи в рюкзак и пытался нацепить кошки*, его отговаривали. Ему твердили, что это безумие, что у него совсем нет опыта и он не дойдет, а если даже дойдет, то все равно не сможет ничего сделать, не сможет помочь, не сможет спустить Кроули оттуда. Азирафель прекрасно знал это, но он и не собирался его спускать, он собирался дойти туда и просто сдохнуть рядом, потому что так было надо, так было правильно. Кто-то все-таки уговорил его подождать пару часов, мотивируя это тем, что без сопровождения он даже ледопад не сможет пройти. Азирафель взял себя в руки и согласился, что умереть, не дойдя даже до первого лагеря, было бы крайней глупостью, но от затеи своей так и не отказался. Выпив снотворное, он хотел поспать немного, чтобы набраться сил перед восхождением, но в результате проспал почти сутки. Когда он наконец проснулся и, совершенно дезориентированный во времени, дошел до палатки Хелен в поисках шерп* для сопровождения, она выскочила навстречу и кинулась к нему на шею, крича и рыдая от радости. Кроули спасли. Во время окна в буре сирдар* с парой шерп вышли на поиски и добрались до него достаточно быстро, вкололи ему дексаметазон* и смогли спустить в четвертый лагерь. Сейчас он был уже на пути ко второму, смертельно уставший, с обмороженными ногами, но вполне живой. С сердца Азирафеля упал камень размером с Эверест, он сел прямо на землю, закрыл лицо руками и решил, что, пожалуй, убьет этого гада сам. Азирафель был достаточно опытным практикующим врачом, но когда он впервые увидел руку с четвертой степенью обморожения, его вывернуло прямо на стенку медицинской палатки. Он не был готов к такому — в Йоркшире никто никогда не морозил конечности. Сейчас обморожения были для него обыденным делом, поэтому он осматривал ноги Кроули с совершенно каменным лицом, вычисляя оптимальный объем инъекций и размышляя сколько лишних сантиметров ткани он сможет отвоевать у начавшегося некроза. Кроули был на удивление тихим, он лежал на кровати в палатке Азирафеля и позволял ощупывать себя во всех поврежденных местах, только шипя от боли периодически. Они не сказали друг другу ни слова с тех пор, как шерпы практически на себе притащили ослабевшего Кроули в базовый лагерь. И Азирафель точно понимал, что причина их молчания далека от того отчаянного признания в любви. — Какие прогнозы, док? — наконец прошептал Кроули, в упор глядя на хмурое лицо Азирафеля, и даже попытался растянуть потрескавшиеся кровоточащие губы в улыбку. Азирафель не ответил. Он знал, что будет дальше: чертовски болезненные уколы новокаина и ампутация по крайней мере по фаланге на нескольких пальцах левой ноги. Он знал и ему было страшно. — Ну же, ангел. Я готов. Ко всему готов. — Кроули смотрел с мольбой и отчаянием, но Азирафель понимал, что к такому невозможно подготовиться. — Помолчи, пожалуйста, — спокойно сказал он, поцеловал Кроули в лоб, и начал готовить новокаин, украдкой вытирая катившиеся по лицу слезы. Кроули рыдал, орал и матерился, крепко вцепившись в руку Азирафеля и пытаясь не двигаться. Не двигаться в такой ситуации мог разве что труп. Азирафель, собравший все свое мужество в кулак, пытался не обращать внимание на отчаянные мольбы прекратить эту пытку и на то, что его лучевая кость после железной хватки Кроули, скорее всего, будет раздроблена. — Если не прекратишь дергаться, я буду делать это еще медленней, — сказал Азирафель, пытаясь вырваться из плена сильных жилистых пальцев. Кроули отпустил его на мгновение, а потом вдруг резко схватил за воротник рубашки и рванул на себя. — Обещаю, что в следующий раз это ты будешь орать подо мной, — зло выплюнул он в лицо Азирафеля. — Ловлю на слове, — улыбнулся Азирафель, и Кроули расхохотался. Когда все закончилось, Кроули был так измучен, что не мог пошевелиться. Азирафель был измучен не меньше, но сейчас он наконец-то мог отпустить себя и дать волю всем тем чувствам, которые испытывал к этому сильному, смелому, но иногда такому глупому человеку. Он принес теплое одеяло, накрыл им Кроули, а потом лег рядом, обнимая его все еще ноющей после цепких пальцев рукой и зарываясь носом в спутанные рыжие волосы. — Я грязный и вонючий, Азирафель, — сонно пробормотал Кроули, — не стоит. Ты живой, придурок, хотел прокричать ему Азирафель, но промолчал, только сильнее сжал Кроули в объятиях и стал слушать размеренное хриплое дыхание. Сейчас это была музыка для его ушей. Кроули забрали на вертолете из Луклы* и он почти неделю пролежал в больнице в Катманду, а в последний день экспедиции вдруг объявился в базовом лагере. Азирафель пытался с ним ругаться, но Кроули сказал, что не мог не попрощаться. Говорил ли он об Эвересте или о нем самом, Азирафель так и не понял, зато понял, что спорить с этим упертым бараном бесполезно. В последний день сезона в базовом лагере был устроен праздник. Все пили, веселились и танцевали. Кроули, все еще безнадежно хромая, попытался вытащить Азирафеля на импровизированный танцпол, но долго они там не продержались. В какой-то момент он взял Азирафеля за руку и украдкой вывел из общей палатки на улицу, где они постояли немного в сгущающихся сумерках, а потом медленно пошли по уже знакомому маршруту, все так же держась за руки. Пока они со скоростью черепахи пробирались по каменистой тропинке к ледопаду, безжалостный ветер трепал их волосы и бросал в лицо колючие капли дождя. Азирафель понял тогда, что муссон уже совсем близко, уже почти добрался до своей любимой горы. Кроули прижимал его к себе, пытаясь закрыть от ветра, и вглядывался в туманную вершину Эвереста, практически полностью затянутую облаками. Азирафель тоже смотрел наверх, выглядывая из-под воротника куртки Кроули, в которую зарылся носом, пытаясь поймать тепло и уют и закутаться в них поплотнее. Они молчали, смотрели на самую высокую гору в мире и, как всегда, думали об одном и том же. — Ты был прав, ангел, — вдруг тихо произнес Кроули, — мы не достойны этого. Азирафель взглянул на него удивленно. — Мне рассказали, что ты собирался сделать. — Кроули опустил голову и посмотрел на него каким-то очень взволнованным и загнанным взглядом. — Никогда не ходи туда. Слышишь, Азирафель, обещай мне, что не сунешься туда. — Не сунусь, обещаю, — Азирафель улыбнулся и поцеловал его колючий подбородок, а потом снова зарылся носом в теплый воротник куртки. — Только если ты меня опять не позовешь. В палатку Кроули они пришли уставшие и замерзшие, сели на край кровати и просто долго смотрели друг на друга. Азирафель иногда позволял себе представлять секс с Кроули, и ему всегда казалось, что это будет очень страстно, ярко и стремительно. Он думал, что Кроули вполне может зажать его где-то по дороге к ледопаду и жестко трахнуть прямо там, на мокрых холодных камнях. И Азирафель точно знал, что не будет против. Но настоящий, истинный Кроули сидел сейчас рядом, бережно держал руки Азирафеля в своих и согревал их дыханием, бросая из-под опущенных ресниц влюбленные и немного растерянные взгляды. Это было очень странно, но в то же время так трогательно и правильно, что Азирафель потерялся в бесконечном чувстве нежности и не мог ничего с собой сделать. Они были словно два неопытных школьника, влюбленных впервые очень сильно и, кажется, по-настоящему. Азирафель первым сделал шаг навстречу неизбежному — поднял руку осторожно и начал расстегивать куртку Кроули дрожащими пальцами. Кроули сначала сидел неподвижно, опасаясь спугнуть момент любым неосторожным действием, но потом набрался смелости и, положив руки на бедра Азирафеля, подался вперед, оставляя на его губах легкий невесомый поцелуй. Этот целомудренный поцелуй показался тогда Азирафелю самым сладким и желанным в его жизни. Они раздевали друг друга очень долго, боясь, что будет слишком холодно, боясь случайно задеть перебинтованные ноги, боясь причинить малейшую боль или дискомфорт. Они были слишком важны друг для друга, поэтому ловили каждый момент, каждый вздох и поцелуй, не торопясь, желая насладиться всем этим как можно дольше. Осторожно прикасались друг к другу руками, а потом набирались смелости, превращая прикосновения в ласки. Кроули забирался руками под футболку Азирафеля, очерчивал холодными пальцами напряженную грудь, тяжело дышал и пытался целовать везде, куда мог дотянуться. Стянув с Азирафеля оставшуюся одежду, он опрокинул его на кровать и, прижавшись щекой к теплому животу, провел ледяной рукой по нежной коже. Азирафель дернулся, как от электрического удара. — Плохая идея, — прошептал он, пнув Кроули по здоровой ноге. Кроули рассмеялся и лег на него сверху, обнимая, казалось, всем собой и защищая от холодного сухого воздуха. Когда они оба, наконец, оказались под одеялом полностью обнаженные, Кроули потянулся, порылся в лежащей на полу сумке и с победным видом вытащил оттуда презервативы и смазку. Азирафель вопросительно поднял бровь. — Что? Это же базовый лагерь, тут даже наркоту можно достать, — невозмутимо сказал Кроули, выливая жидкость из тюбика себе на руку. Азирафель ожидал услышать другой ответ, и чувство ревности кольнуло в сердце отравленной иголкой, но ощущение холодного пальца внутри сразу заставило его забыть об этом. — Прости, прости. Больно? — Кроули смотрел на него испуганно. — Нет, просто холодно. Я привыкну. Не останавливайся. Азирафель обнял его за шею, заставляя лечь сверху и прижаться сильнее, пока Кроули медленно растягивал его пальцами. Спустя некоторое время пальцы, наконец, согрелись и стали дарить приятные ощущения. Азирафель закрыл глаза и расслабился, теряясь в этом монотонном наслаждении и перебирая руками чуть отросшие рыжие пряди. В какой-то момент он почувствовал, что пальцы исчезли, а Кроули входит в него медленно и плавно. Когда он вошел глубоко, почти до конца, из Азирафеля, кажется, выбило весь воздух. Потрясающее чувство заполненности прокатилось волной по всему телу, и он тихо застонал, вцепившись в мягкое плечо и обхватив поясницу Кроули ногами, пытаясь вжать его в себя еще сильнее, соединиться, раствориться, ртутью растечься по чужому телу и впитаться в него полностью. Кроули двигался в нем медленно, просто мучительно медленно, покусывая зубами молочную кожу на шее и оставляя чуть заметные красные следы. Азирафель и подумать не мог, что когда-нибудь будет заниматься сексом прямо в базовом лагере. Любовью, поправил он себя мысленно, когда Кроули толкнулся особенно глубоко, и по телу прошла очередная волна приятной дрожи. Кроули был в нем, был вокруг него, крепко сжимая его руками. Кроули был везде: в горячем дыхании, в колебании воздуха, в каждой клеточке самого Азирафеля, а Азирафель задыхался. Они занимались любовью на высоте больше пяти тысяч метров, и ему катастрофически не хватало воздуха в этой разреженной атмосфере, но сейчас для него это было абсолютно прекрасное чувство. Он пытался ловить дыхание Кроули, вбирал его в себя, хватая руками темное обветренное лицо, и теперь им было просто невыносимо жарко, так, как бывает только при гипотермии, когда ты уже находишься на грани смерти. Азирафелю казалось, что он сейчас тоже умирал от переполнявших его ощущений, тонул в чувстве экстаза, хотел скинуть с себя всю кожу, все мышцы, все покровы, только чтобы впустить Кроули в себя как можно глубже. Своими сильными мозолистыми руками, привыкшими цепляться только за лед и камни, Кроули цеплялся за мягкие бедра Азирафеля, заставляя его стонать и просить еще, просить без остановки, захлебываясь собственным шепотом. Азирафель гладил его горячую и уже окончательно намокшую спину, иногда царапая ее аккуратными короткими ногтями, ловил губами соленые капельки пота, стекающие по виску Кроули, заглядывал в его затуманенные карие глаза, и опять просил. Просил не останавливаться больше никогда. Кроули как будто окутывал его собой, закрывал от всего мира, завернув в себя с невероятной нежностью и осторожностью. Сейчас он был истинным собой, самым настоящим муссоном, жадным и требовательным собственником, который наконец-то нашел свою гору и забирал то, что принадлежало ему по праву. Когда эйфория после потрясающего высокогорного секса поутихла, Азирафель лежал и смотрел в темноту, слушая как выравнивается дыхание обнимающего его Кроули. Мысли летали где-то далеко, поочередно посещая вершины гималайских гор, подкидывая воспоминания о людях их покоряющих — смелых и сильных духом людях. Один из них лежал сейчас рядом с Азирафелем и тихо посапывал в его шею. Такой близкий и такой далекий одновременно, его собственный муссон. Азирафель размышлял о том, изменится ли что-то теперь в их жизнях, и пришел к выводу, что нет, не изменится. Кроули все так же будет штурмовать горы, а Азирафель все так же будет следовать за ним до тропы в первый высотный лагерь, поднимать голову, любоваться на так и не покоренные им вершины и молиться только об одном — чтобы Кроули вернулся к нему живым. Мысли начали ускользать куда-то в сон, но вдруг каким-то непонятным образом споткнулись о джентльменский набор Кроули, и Азирафель резко раскрыл глаза. Ревность вновь неприятно уколола, и он со всей силы толкнул Кроули в бок. Кроули только заворчал и крепче прижал Азирафеля к себе. Второй пинок окончательно его разбудил, он сонно замычал и, с трудом разлепив глаза, уставился на Азирафеля. — Объясни, зачем тебе это на Эвересте? — Азирафель повертел у него перед глазами порванным пакетиком от презерватива, который выудил откуда-то из-под подушки. Кроули посмотрел на него, как на глупого ребенка, и рассмеялся. — Я альпинист, Азирафель, я всегда готовлюсь к покорению вершин очень тщательно. — Значит я — твоя очередная вершина? — тихо спросил Азирафель, надеясь, что его голос дрожит не слишком сильно. — Нет, ангел, ты — мой единственный Эверест. — Кроули взял его ладонь и прижался к ней губами, а потом смущенно добавил: — И я уже давно готовился покорить тебя. Азирафель улыбнулся и притянул Кроули к себе, а потом закрыл глаза и глубоко вдохнул запах его мягких волос. Волосы Кроули пахли муссонами, пришедшими в горы. Азирафель очень боялся того, что будет дальше. Он боялся, что все это волшебство останется здесь, у подножия вершины мира, там, куда даже вертолеты толком не летают. Но, уже сидя в самолете из Катманду в Лондон, Кроули взял Азирафеля за руку, положил голову ему на плечо и сказал, что в Йоркшире, наверное, неплохо. — Да, там есть горы, — ответил немного сбитый с толку Азирафель. — Это не горы, ангел, а холмы, — Кроули засмеялся, а потом добавил сквозь смех: — Но мне все равно понравится, в столице даже холмов нет. — А как же Хампстед-Хит*? — Азирафель посмотрел на него строго, а потом рассмеялся тоже. Кроули попросил его остаться с ним в Лондоне на пару дней, чтобы он смог собрать свои вещи, и Азирафель согласился. Сидя в самолете и наблюдая, как спящий Кроули пускает слюни на его плечо, Азирафель понял, что ради этого человека согласился бы даже на покорение всех семи вершин. Теперь они жили вместе и ездили в горы тоже вместе, работали в Альпах, путешествовали на другие континенты, а иногда просто оставались дома и гуляли в холмах Йоркшира. Но обязательно раз в год, в сезон, они посещали Гималаи. Азирафель неизменно с трепетом в сердце любовался на величайшие вершины, практически не выходя за пределы базового лагеря, а Кроули так же неизменно шел покорять их, но больше никогда не звал Азирафеля с собой. Это продолжалось до тех пор, пока полумертвого Кроули не спустили на носилках из третьего лагеря. У него начался отек легких, и последние пару часов спуска он уже не приходил в сознание. Азирафель поднял на ноги всех и уговорил вызвать вертолет прямо в базовый лагерь. Пока Кроули несли к импровизированной посадочной площадке, он ненадолго пришел в себя и, сжав руку Азирафеля, тихо прошептал, что пора, пожалуй, завязывать. Азирафель велел ему заткнуться, но понял, что завязывать им действительно уже пора. Сейчас, когда с Кроули все было в порядке и он ждал их отъезда домой в больнице Катманду, Азирафель стоял на каменном выступе у выхода к ледопаду Кхумбу и прощался с Эверестом навсегда. Потому что это была их последняя экспедиция. Азирафель знал, что тоска никуда не денется и так и будет преследовать его всю жизнь, незримой тенью следуя по пятам. Но, глядя сейчас на заснеженную, продуваемую беспощадными ветрами вершину, он понимал, что теперь может ее отпустить. Как отпускают юношескую влюбленность, когда ей на смену приходит уже настоящая зрелая любовь. И пока Азирафель спускался обратно к базовому лагерю, где его уже ждали нагруженные вещами яки, вершину Эвереста совсем заволокло облаками, окончательно скрыв ее из вида. Муссоны пришли и наконец-то забрали то, что принадлежит им по праву. __________________________________________ Ледопад Кхумбу — ледопад на леднике Кхумбу (долинный ледник в Непальских Гималаях), расположенный в верхней его части, чуть выше базового лагеря. Является началом (и самым опасным участком) южного маршрута на Эверест. Отсюда можно увидеть вершину горы (в базовом лагере ее не видно). Джордж Мэллори — британский альпинист. В 1924 году вместе с напарником Эндрю Ирвином первым предпринял попытку штурма вершины Эвереста, но оба альпиниста пропали без вести во время этого восхождения и до сих пор неизвестно, удалось ли им добраться до вершины. Останки Мэллори были обнаружены только в 1999 году (тело Ирвина так и не было найдено). Пеннинские горы — невысокие горы в Великобритании (до 893 метров), расположенные между Северо-Западной Англией и Йоркширом. Скофел-Пайк — самая высокая гора в Англии (978 метров). Находится на Северо-Западе Англии, на территории национального парка Лейк-Дистрикт. Бен-Невис — самая высокая гора на Британских островах (1344 метра), находится в Хайленде в Шотландии. Мак-Кинли — высочайшая гора Северной Америки (6190 метров). Находится на юге центральной части Аляски в национальном парке Денали. Изначально носила название Денали, но в 1896 году ей дали имя 25-го президента США Уильяма Мак-Кинли. В 2015 году горе вернули исконное название, но события в тексте происходят до этого времени, поэтому Азирафель использует старое. Является одной из семи вершин. Кала-Паттар — горная вершина в системе Гималаев. Считается достаточно легкой для восхождения (ее относительная высота всего 10 метров) и обычно является частью треккингового маршрута до базового лагеря Эвереста. С вершины Кала-Паттар открывается отличный вид на Эверест и другие восьмитысячники. Да, Азирафель все-таки покорил по крайней мере одну вершину. Снежный «флаг» — скопление снега, вытянутого над вершиной в одном направлении. Образуется, когда ветер переносит снег с наветренного на подветренный склон. Семь вершин — высочайшие вершины всех частей света. Многие альпинисты стремятся выполнить так называемую программу семи вершин — покорить их все. Аннапурна — горный массив в Гималаях, высочайшая точка Аннапурна I (8091 метр). Считается самым опасным восьмитысячником по уровню смертности. Кроули восходил на Аннапурну с Севера и с Юга. Дхаулагири — горный массив в Гималаях, главная вершина Дхаулагири I (8167 метров). Северо-восточный гребень Дхаулагири — один из сложнейших среди классических маршрутов восхождения на восьмитысячники. Ступень Хиллари — практически вертикальный скальный склон высотой 13 метров. Находится на высоте 8790 метров и является одним из самых сложных препятствий при восхождении на Эверест. Названа в честь Эдмунда Хиллари, который в 1953 году вместе с Тенцингом Норгеем первым покорил Эверест. События в тексте происходят до 2015 года, когда во время землетрясения ступень Хиллари полностью обрушилась. Альпинистские кошки — металлические приспособления для увеличения противоскольжения при передвижении по снежно-ледовому рельефу. Крепятся к подошве обуви. Шерпы — народность, живущая в Восточном Непале. Они славятся своими способностями к альпинизму и нанимаются экспедициями в качестве проводников, носильщиков и помощников. Сирдар — главный шерпа. Дексаметазон — синтетический глюкокортикостероид, обладающий противовоспалительным и иммунодепрессивным действием. Альпинисты используют «декс» для предотвращения острой горной болезни. Лукла — город в районе Кхумбу в восточном Непале, перевалочный пункт туристов и альпинистов, направляющихся в окрестности Эвереста. Хампстед-Хит — лесопарковая зона на севере Лондона на территории округа Кэмден. Является одной из самых высоких точек в городе.