Прах былой нелюбви

В тесной комнатке на втором этаже придорожной корчмы не нашлось ни вешалки, ни крючка. Черный кожаный плащ падает на потемневшие доски, туда же отправляются ремни, рубашка, перчатки без пальцев, с которыми Детлафф не может расстаться даже с приходом зимы — безрассудный вампир, ты же руки себе отморозишь. Геральт вешает куртку на хлипкий стул, принимается за шнуровку рубашки. Они раздеваются, разойдясь по разным углам, друг на друга не смотрят. Не смотрели и внизу, возле бара, где случайно встретились полтора года спустя Ночи Длинных Клыков, толком не поговорили даже. Перекинулись парой слов, молча выпили, повторили, а потом за каким-то чертом пошли сюда — вспомнить былое, как сказал Детлафф, поднимаясь по скрипучим ступеням. Мысли о былом Геральт гонит из головы. Былое — как марево, плотный туман, ничего не видать сквозь него, не пытайся даже разглядеть, что за ненависть там похоронена. Былое — что там, полтора года всего прошло! И вот Геральт преуспевающий винодел, вернувший расположение княгини, убивает чудовищ скорее по старой привычке или если надо кому-то помочь. Вроде он когда-то отсидел две недели в тюрьме за то, что позволил Боклерской Бестии уйти, отчего-то отказавшись ее убивать. Бестия в ту ночь обернулась туманом и пропала, и больше никто не видел ее, никто не слыхал, будто она и вправду исчезла из этого мира. Даже Регис не смог найти — а сколько пытался! Сколько уверял: он мой друг, я найду его, не оставлю — и оставил-таки неделю спустя. Толку тех, кто ушел, искать — все равно, что ловить прах, развеянный по ветру. Геральт когда-то молился, чтобы так и случилось. Чтобы кто-то добрался до Детлаффа, убил его, сжег его тело, а потом отпустил его с миром, чтобы прах унесла метель. Кметы верят, что вампира можно убить только так — иначе вернется, будет терзать тебя каждую ночь и скрестись когтями в закрытые двери. Без одежды неловко и холодно. Комната таверны продувается всеми сквозняками, печь в углу не спасает от холодного ветра, что пробрался в оконные щели. В комнате темно, даже нет свечей, в ней давно никто не жил, и она промерзла насквозь в первую же неделю зимы. Холод въелся в обшитые деревом стены, выстудил кровать, одеяло, драную циновку на полу. Геральт подходит к Детлаффу ближе. Пол скрипит под его босыми ступнями словно тонкий лед на реке. Вампир еще не разделся, медлит отчего-то, и Геральт опускает ему руку на пряжку ремня. — Так, давай сразу, — говорит Детлафф. — Флакон с маслом у меня с собой, возьми во внутреннем кармане плаща. Вставляй так, пальцами не растягивай. Никаких пощечин, удушений и хватаний за волосы. И давай укроемся одеялом хотя бы до пояса, хорошо? Больше ничего не прошу. Обещаю не выпускать когти и клыки. Мы договорились? — Ты что-нибудь чувствуешь? — спрашивает Геральт. — Тебя не должно волновать, что я чувствую. Ты же не думаешь, что между нами все будет… ну… по любви? Если думаешь, то перестань. — Так боишься снова полюбить? — Мне нельзя больше любить, — отвечает Детлафф. — Это плохо заканчивается. Он пожимает плечами, опускает глаза, и за этим отрешенным жестом Геральт видит долгую внутреннюю борьбу, попытки вырвать разъедающую ненависть из сердца, застывшие пятна крови на когтях, дым над пепелищем, в которое чуть не превратился Боклер, холодное вино, не пьянящее и не согревающее, и взгляд женщины, которую Детлафф слишком сильно любил. До безумия, до безрассудства. — Так что, мы договорились? — Да, пожалуй, — отвечает Геральт. Детлафф кивает и расстегивает пряжку ремня. Раздевается и кидает остатки одежды к плащу и рубашке. Его кожа бледная, как у мертвеца, плечи напряжены, а глаза холодные и пустые. Он смыкает руки у Геральта за спиной, прижимается к нему ненадолго. Будто вспоминает, каково это — изображать с кем-то близость: вроде нужно как-то так, но если я ошибаюсь, поправь, меня, ведьмак, а то я что-то позабыл уже все. Сколько времени-то прошло с последней любви, страшно подумать! Геральт гладит его, перебирает пальцами отросшие темные волосы на затылке и старается не думать, какого черта происходит и что творится в его дурной голове. — Можно поцеловать тебя? — спрашивает он. — Нет, — отвечает Детлафф. — давай без этого. — Почему? — Язык поранишь о клыки. — Я буду осторожен. — Геральт, — умоляет он. — Прошу тебя, не надо… У него вздрагивает голос, будто речь идет не о поцелуе, а о вырезании сердца наживую ржавым незаточенным клинком. — Успокойся, — говорит Геральт. — Я тебя не люблю. — Спасибо, — выдыхает Детлафф. — Ну, пойдем уже. Он выпутывается из объятий и подходит к кровати. Откидывает одеяло и ложится на спину. Геральт достает флакон с маслом из внутреннего кармана плаща. Детлафф лежит, прикрыв глаза, на его лице никаких эмоций. Геральт нависает над ним, проводит ему ладонью по груди. Слышит, как бьется его сердце: размеренно и спокойно, будто он и вправду не чувствует ничего. Будто запретил себе чувствовать — это плохо заканчивается, говорил он, мне больше нельзя. У него еле заметно подрагивают ресницы. — Сколько времени ты был один? — спрашивает Геральт. — Тебе-то какая разница? — Я просто хотел узнать, неужели ты… — Геральт, — просит Детлафф. — Ни слова больше, пожалуйста. Я с тобой не разговаривать сюда пришел. — Зачем же пришел тогда? Помимо очевидного. Только честно, хорошо? Детлафф не отвечает, только тянет одеяло на себя и разводит колени в стороны. *** Пойдем, Геральт, вспомним былое, сказал Детлафф, поднимаясь сюда. Геральт пытается вспомнить, какими были они полтора года назад — горячими, импульсивными, озлобленными, что ли? Регис говорил, что они похожи, что характером один в один. Геральт знает, что это бред — ведь о Детлаффе такое говорили! Говорили о неистовости, дикости — а теперь ни того, ни другого нет: потерялось, забылось, будто никогда и не было. Одно отчаяние осталось, думает Геральт, заглядывая в его лицо — отчаяние и неизбежное смирение с судьбой. Будто Детлафф говорит ему: ну, бери, ведьмак, делай со мной, что хочешь, я потерплю, мне и не такое приходилось терпеть. Геральт подается вперед, а у Детлаффа даже дыхание не сбивается, ни один стон не срывается с губ, только веки дергаются, будто он хотел зажмуриться, но передумал. — Тебе больно? — спрашивает Геральт. — Да нет, — отвечает Детлафф, — все хорошо. Геральт сказал бы, что «хорошо» — это последнее слово, которое ему подходит. Геральт двигается в нем неторопливо и размеренно, следит за его лицом, но это все равно, что ждать волны от заледеневшего озера. Геральт прижимается сильнее, обнимает его, чувствует, как Детлафф обхватывает его шею руками, гладит по плечам — ощущается как прикосновение ткани или бумаги. У Детлаффа холодные руки, очень сухие и чуть шершавые — еще бы столько ходить по морозу в тонких обрезанных перчатках! Руки холодные, а сам будто горит изнутри, часто дышит, дрожит немного, но все не издает ни звука. Ни стона, ни вздоха, ни слов никаких — ничего. Кметы верят, что вампиры — это люди, которые умерли, да никак дорогу в мир иной не найдут, и, похоже, в этой чуши есть доля правды. Где-то за окном шумит метель, сквозняк пробивается в оконную щель, холодит Геральту спину. Печь в углу согревает комнату, да толку от нее, когда на душе один лед — никакая тут печь не поможет, только самому головой в огонь. С первого этажа доносятся стук кружек, разговоры людей, трактирщик ругается с кем-то, разражаясь потоками брани… В такт движениям Геральта негромко скрипит старая кровать. Сколько людей спали здесь? Сколько занимались здесь любовью, ненавистью, страстью, равнодушием, наконец, как они сейчас? Никогда еще в постели с кем-то Геральт не чувствовал себя настолько одиноким. Заостренные ногти оставляют царапины на затылке. Детлафф тянет Геральта на себя, утыкается ему в шею, будто хочет спрятать лицо. Или хоть немного тепла урвать, догореть душой, пока они оба здесь, обнаженные обнимаются под одеялом, прижимаются друг к другу, не имея на то никаких причин. Вспомним былое, говорил Детлафф, а что там было? Какая-то давняя ненависть, вражда, какие-то общие друзья и враги, какие-то недопонимания и обиды — сколько времени-то прошло, Мелителе сохрани, это все еще имеет какое-то значение? Геральт, кажется, обещал Детлаффу, что при следующей встрече его убьет. Детлафф, кажется, обещал Геральту, что никогда ему на глаза больше не попадется. Оба в тот раз решили не драться, поклонились друг другу и разошлись, отложили дуэль на потом — да что-то с дуэлью не задалось, вышел, видимо, срок давности злости. Геральт целует Детлаффа в висок, и тот вздрагивает, будто от боли. Время тянется и тянется, каждая минута — как бесконечность. Геральт пробует ускориться, но оставляет эту затею — отчего-то не хочется выходить из привычного ритма. Геральт пробует войти глубже — Детлафф вздрагивает, но тут же выдыхает и опять откидывается на подушки. Ну, бери, ведьмак, словно хочет он сказать, бери всего, без остатка, засади мне хоть на всю длину, все равно я ничего не почувствую. Кто-то, видимо, все-таки смог, думает Геральт, вглядываясь в его застывшее лицо. Кто-то все-таки убил Боклерскую Бестию вместо него — этот кто-то получил награду, орден и народную любовь. Ходит теперь гордый, думает, что все ему теперь ни по чем, ничего после убийства Бестии не страшно! Ходит по тавернам, просаживает деньги на вино, получает сполна любви на скрипучей кровати самого дешевого номера, а орден носит на подкладке черного плаща, чтобы каждый раз касался сердца. Просто чтобы не забыть — ты убил Боклерскую Бестию, ты герой! А Боклерская Бестия теперь мертва — мертва она, слышишь? То ли Геральта скосила слепота, что он все заметил только сейчас, то ли страшные сказки про упырей оказались все-таки былью. Спине холодно, напряженные руки затекли, но внизу живота начинает разливаться тепло. Геральт напрягается, ускоряется все-таки, посылая к черту осторожность. Детлафф вцепляется ему в плечи, скребет по коже ногтями, что-то шепчет сквозь сжатые клыки, но нет, это просто сбитое дыхание. Видимо, хотел сказать: ну давай же, Геральт, закончи это скорее и отпусти меня. Или нет, он сказал бы: ладно, ведьмак, так и быть, я тебе подыграю. Из тебя, Детлафф, хреновый актер. За такую игру ни одна живая душа тебя не полюбит. Детлафф дергается под ним будто от судороги, отворачивается, скалит клыки и шипит. Словно никакого удовольствия не ощущает, только резкую боль, когда его выгибает оргазмом — он хватается за простыню так, что ткань едва не трещит. Потерпи еще чуть-чуть, безмолвно просит Геральт его, потерпи, я сейчас. Потерпи, думает он, чувствуя, как тянет в паху, потерпи, шепчет он, ускоряя темп и вбиваясь так, что любой, кроме Детлаффа, закричал бы от боли. Потерпи, просит он, и кончает так, будто никого не любил много лет. До жара, стонов и дрожи в руках — он едва удерживается, чтобы не рухнуть без сил и не придавить Детлаффа к кровати. Задохнется же, бедный… Или мертвым не надо дышать? Геральт успокаивается, переводит дух. Снова спину холодит сквозняк из окна. Щиплет расцарапанные плечи. Детлафф под ним лежит, прикрыв глаза, измотанный и разбитый. У него блестит пот на висках, белые капли подсыхают на животе, пальцы чуть дрожат, грудь вздымается и опадает в такт тяжелому хриплому дыханию. Геральт прислушивается к нему и к стуку сердца тоже: он из судорожного становится все медленнее, тише, этак еще немного — и остановится совсем. Лучше бы ему действительно остановиться, понимает Геральт в глубине души. Геральт отгоняет тяжелые мысли и заправляет Детлаффу за ухо прядь темных спутанных волос. От прикосновения к лицу Детлафф дергается и пытается отстраниться, как отстраняется от человеческой ласки бездомный озлобленный кот. — Можно все-таки поцеловать тебя? — спрашивает Геральт. — Ведьмак, — вздыхает вампир, — прошу тебя, оставь эти нелепости. За окном их маленького холодного номера в таверне все бушует и воет метель.