On the wide waves we surfin'

Каникулы заканчиваются. Пора возвращаться в город к своим обязанностям. Завтра они весь день проведут в дороге, а сейчас пытаются выжать из этой поездки последнее дерьмо. Отбить, так сказать, все потраченные на неё деньги до последней воны, потому что за проведённые ночи в снятом домике платить нужно было тоже, но ночью они спали, а не купались в море, ради которого приехали. Чанёль говорит, что ему нравится море. Он хотел бы жить на его берегу. А Бэкхён до сих пор не знает, что он хочет и что ему нравится. Это была идея Чанёля приехать сюда. И по его же идее они сидят теперь посреди ночи на тонком пледе у самой кромки моря. Так близко, что едва оно захочет накатить чуть сильнее — оба окажутся с мокрыми штанами. Но Бэкхён чувствует себя таким смелым и бунтарским, когда бросает вызов дикой, первобытной стихии, совершенно не боясь, что та намочит ему задницу. Ночь кромешная. Не видно ни черта дальше нескольких метров. Никакой романтики. Всего лишь вода. Много воды, разлитой дальше, чем горизонт, и больше, чем существуют в мире земли. Много-много воды. Мёртвой, бесполезной, непригодной, которую даже пить нельзя. Ещё и скрывающей в своих глубинах страшных тварей. Бэкхёну всегда больше нравились горы. В этом не было никакого глубинного смысла, просто горные пейзажи казались ему красивее, чем какая-то глупая вода. Чанёль задумчиво тихий. Смотрит неотрывно на белеющие верхушки волн, что показываются всего на несколько секунд и тут же растворяются в темноте под шум отхлынывающей воды и шуршание песка. Брызги пены напоминают космическую пыль, о которой Бэкхён знает примерно всё, и уже давно не удивляется, что знает так много о вещах, которые совершенно его не интересуют, но интересуют его Чанёля. Бэкхён по натуре вполне мог бы быть тем самым персонажем из фильма, который решил искупаться в такой сцене. Он бы красиво и соблазнительно раздевался, а потом медленно заходил в тёмную воду, и его белая кожа светилась бы матовым сиянием. Но у Бэкхёна не белая кожа, и луны сейчас нет вообще — она скрыта под слоями туч. Так неинтересно. Бэкхён откидывается на спину, чтобы попытаться разглядеть хотя бы пару звёзд на заволокшем небе. Под затылком неприятно ощущаются камни, будь они сто раз неладны, но Бэкхён не ворчит, что они выбрали, похоже, самый дерьмовый пляж на всём ёбаном побережье, потому что всем прекрасно известно, что никогда не нужно останавливаться в первом увиденном месте. Но когда они неделю назад въехали в этот городок, Чанёль был слишком уставшим — он вёл вторую половину пути, — и Бэкхён слова не сказал, когда они заселились в первый свободный домик, что попался им на глаза. Чанёль вдруг шуршит одеждой, и Бэкхён на ощупь чувствует, что тот даёт ему свою толстовку, сложенную в несколько раз, чтобы он мог положить её под голову. — Ты замёрзнешь. — Я в порядке. — Надень. Я могу лечь к тебе на колени. Немного провозившись, Бэкхён устраивает голову у него на бёдрах, уткнувшись носом в плотную ткань толстовки. — Ничего не видишь? — Практически, — хмыкает Бэкхён. — А ты? — А я всегда говорил тебе, что у меня ночное зрение как у кошки, — тихо смеётся Чанёль, — а ты мне не верил. А я вот, может, смог бы стать супергероем. Вытаскивал бы людей из темноты. — Из темноты? — Ну да. Из-под снега же вытаскивают. Почему нельзя вытаскивать из темноты? «Потому что такого не существует». Но Чанёль мог бы. Он ведь вытаскивал размякшего Бэкхёна из ванной, когда тот был слишком уставший и ему было лень идти самому до кровати. Вытаскивал из жоп различной степени тяжести, вроде того случая, когда родители вышвырнули Бэкхёна из дома после того, как тот рассказал, что Чанёль на самом деле ему не друг. Он постоянно вытаскивал Бэкхёна гулять на улицу, на свежий воздух, вот хотя бы как сейчас. Вытаскивал его из таких состояний, что Бэкхён даже вспоминать не хочет. Разве что из запоя Чанёль его ещё не вытаскивал, но Бэкхён скорее сам откусит себе руку, чем опустится до такого. — Хорошая ночь, — Чанёль всё так же неотрывно смотрит вперёд, гладя плечо под рукой. Смотрит, будто пытаясь там что-то разглядеть. Бэкхёну быстро надоедает просто лежать, и он снова с шумом садится рядом, подставляя лицо ветру, шально обдувающему незакрытые участки кожи. Волны мягко накатывают на берег, издавая глуховатый убаюкивающий звук. Пахнет далёким океаном, влажной галькой и нагретыми на солнце камнями. Где-то там огромные волны с грохотом бьются о скалы, может быть, даже о льды. Разбиваются вдребезги и собираются обратно воедино по крупицам. Чанёль трёт глаза, позвякивая застёжкой на рукаве куртки. Они совершенно одни. Вокруг на мили лишь чёрное безмолвие, беспорядочно нарушаемое оглушающим шумом моря. Уже послезавтра они будут в городе. Уже завтра всё изменится. Уже не будет так, как сейчас. И от этого ощущения мимолётности и бренности всего происходящего охватывает беспричинная тоска. Жизнь двигается куда-то, как завораживающая поверхность воды, подёрнутая переменчивой рябью. И Бэкхён счастлив, что сейчас он сидит на холодном галечном берегу и может чувствовать это печальное очарование момента. А скорый рассвет лишь обостряет его чувства и усиливает грусть. Есть в этом что-то, чего он не понимает, но хочет впитать в себя без остатка. Бэкхён впервые не хочет понимать. Нахрен ёбаное просвещение, почему вообще вдруг все решили, что Бэкхён должен что-то понимать? Луна неспешно выглядывает из-за туч, озаряя скудным светом, будто сквозь брешь в деревянном дощатом потолке. Бэкхён смотрит на линию горизонта, ставшую чуть более заметной. Небо и море чёрные, как мгла, но разные. Темнота, наверное, тоже бывает разная. Темнота моря кажется тёплой, плотной. Она тяжёлая от соли, оседающей в носоглотке, и горчит на кончике языка, когда вдыхаешь у воды взвесь морской пыли. Утонуть, пожалуй, самая неприятная смерть. Тонуть в море, чувствуя, как склизкая вода выжимает из тебя воздух, а потом заливается в лёгкие, не давая сделать вдох, — смерть просто пиздец. Темнота неба на вкус как сквозной ветер и свободный воздух, что приносится с лесных склонов из-за спины, перемещаясь с остывающей суши в сторону тёплой воды. Интересная темнота: она скрывает всё ненужное. Бэкхён, не видя ничего, и так знает, что рядом с ним сидит Чанёль. Что в округе никого, потому что они отошли достаточно далеко. Шли до тех пор, пока не упёрлись в скалу, которая тянется и позади их спин, а там, где-то на её отрогах находится заброшенный детский лагерь. От того, что Бэкхён может видеть, не зависит, что действительно находится рядом. У Чанёля белая кожа, но сейчас она не блестит при свете луны, потому что он натягивает толстовку до кончиков пальцев и накрывается капюшоном до самого носа, скрадывая в тени даже острую линию челюсти. Но у Чанёля самая белая кожа, какую только видел Бэкхён. И он точно это знает. Бэкхён усмехается: его веселят собственные мысли. Если он думает о таком, значит уже сошёл с ума. И нужно сделать что-нибудь ебанутое. — Хочу искупаться. Чанёль не сильно удивляется. Бэкхён раздевается, не стесняясь. Чанёль всё равно не может его видеть. Рывком стягивает свитер вместе с футболкой, а за ними стаскивает светлые джинсовые бриджи — единственное светлое пятно. Не то чтобы он смущался делать это при Чанёле, просто первые секунды без одежды непривычно, слишком уязвимо, боязно. Но этот момент нужно просто пережить, а дальше — свобода и что-то определённо крутое. Бэкхён разбивает первую волну лодыжками, сорванно выдыхая солёный запах моря и острый — звёзд. Небо окончательно проясняется. И вода под ногами никакая не чёрная — прозрачная, пронизываемая на берегу светом до самого дна. На глубине она становится зеленовато-мутной, как бутылочное стекло, но всё такая же прозрачная. Кожа покрывается мурашками, Бэкхён ёжится. Может, от продувающего ветра, а может, от взгляда Чанёля между лопаток, потому что силуэт Бэкхёна на фоне вышедшей луны — что-то невообразимо мистическое. — Идёшь? — неожиданно оборачивается Бэкхён, глядя прямо в глаза и лукаво улыбаясь. А потом так же стремительно уходит на глубину. Бэкхён с настороженностью относится ко всяким живучим тварям, а к тем, которые плавают и скрываются под толщей воды, — особенно. Но сейчас ночь, Бэкхён ничего не видит, а значит, там ничего нет. Ладно, он просто видел из окна, как другие люди купались где-то неподалеку ночью. Их никто не съел — значит, и Бэкхёна не съест тоже. Лунная дорожка расстилается прямо перед ним, уходя в бесконечность. Под рёбрами колется восторг, Бэкхёну хочется ухватить посеребренный гребень волны, но едва он делает шаг — как магия света перестает играть на водной глади, и та снова становится просто водой. Он пробует ещё, пытаясь дотянуться, коснуться хотя бы кончиками пальцев, но лунный след каждый раз исчезает из-под самых рук, и Бэкхён плюхается в воду, не удержавшись на ногах и хлебнув соли. Всплывает, встав на ноги, отфыркивается и бьёт раздражённо ладонью по воде, поднимая ворох брызг. Глупая иллюзия света. Глупая вода, которая, как и его жизнь, вечно пытается Бэкхёна одурачить. Заставить поверить в какой-то прекрасный идеал и так отчаянно бежать к нему, потеряв по дороге ощущение реальности, разучившись отличать её от иллюзии. Бэкхён задирает голову ввысь. Настоящая луна из камня всё ещё там, наверху, величественная и недосягаемая. Её не достать и уж тем более не поймать, если будешь ловить её в зеркальном отражении. Шея быстро затекает, и Бэкхён ныряет обратно, проплывая пару метров, рассекая конечностями темноту. Гладкая вода уже начинает ощущаться приятнее воздуха, холодящего мокрую кожу. Бэкхён переворачивается на спину, растягивается звёздочкой, снова вглядываясь в небо. Смотрит так долго, пока звёзды не начинают кружиться, а планета вращаться вокруг. Уши оказываются под водой, и так море слышится совсем по-другому. Бэкхён слышит дно, как потоки воды перекатывают камни и галька шуршит о гальку. Бэкхён не слышит, как Чанёль бесшумно раздевается и аккуратно складывает вещи. Только видит, как тот осторожно заходит в воду, обвивающуюся вокруг худых коленей. Кажется, даже море перестаёт ворочаться у его ног, давая пройти. Бэкхён облизывает солёные губы, скользя взглядом от резких линий ключиц до узких бёдер, жадно следя за каждым движением. В холодном свете, мягко ложащемся на чистую кожу, сверкающей от отражения бликов на воде, Чанёль кажется каким-то лунным божеством, чувствующим столько всего и вздрагивающим от прикосновений воды. Кончиками пальцев он гладит ластящиеся к нему волны, а на запястьях уже мокнут плетёные браслеты, такие же, как и у Бэкхёна. Бэкхён так и не научился плавать, а Чанёль утягивает его за собой на глубину, заставляя дно выскользнуть из-под ног. Он холодный, как лягушка, но Чанёль будто не замечает — притягивает ближе, позволяя обвить себя всеми конечностями. Узкое лицо и мокрые колечки волос, липнущие к вискам, делают Бэкхёна похожим на школьника. Того самого, что ещё несколько лет назад вместе с ним ходил на все дополнительные занятия для подготовки к экзаменам, а потом засыпал в метро у него на плече, разделив одни наушники. Того самого, что пытался не дышать слишком громко, когда за стеной спали родители Чанёля, а днём делился с ним обедами, комиксами, зонтами и успокаивал его плачущего в школьном туалете после неудач. — Кажется, ты обещал меня вытащить, а не затаскивать туда, где я не смогу стоять. — Я тебя держу, — спокойно возражает Чанёль. — А если перестанешь? — Ты всё ещё умеешь плавать. — Знаешь же, что не умею. — Умеешь.  — Нет. — Когда ты говорил, что не умеешь целоваться, было то же самое. — И что? — Научился же. — Это другое. Чанёль пожимает плечами, проводит подушечкой большого пальца по щеке, оставляя на коже холодно обдуваемый ветром росчерк. Бэкхён смотрит на него в ответ честно и нежно, уже забывая напрочь, о чём они говорили. Волны здесь не такие, как у берега: не такие громкие, не такие большие, не такие пенистые. Только несмело лижут кожу, едва доставая до подбородка, пока они вдвоём ласкаются в мягких поцелуях под благосклонно раскинутым над головами небом. Поцелуи Бэкхёна всегда разные. И Бэкхён тоже разный, изменчивый, как прибой, как вода — податливая, но сильная, убивающая даже огонь. Как волны, на которые Чанёль так отчаянно пытается встать и прокатиться на доске хотя бы пару метров. Вверх-вниз. На вкус как жизнь. Раскидистые деревья зловеще наблюдают за ними с каменистых очертаний склона. Как много тайн хранят эти мёртвые скалы, пропахшие самим временем. Сколько лун они безмолвно выслушивают завывания ветра и плеск волн, разнося повсюду шёпот признаний. — Я не взял полотенца, — неожиданно виновато говорит Чанёль, будто он один несёт за это ответственность. — Я тоже. Нахрен полотенца. Обсохнем, пока добежим. Бэкхён, наверное, всё-таки оптимист. Чанёль озорно прыскает ему куда-то в плечо. Приближался скорый рассвет.

***