Изначально кому-то хотелось надеяться и верить, что жизнь Трафальгар Ло вновь станет прежней и будет течь своим чередом, будет всё такой же излишне рациональной, в некоторых пределах предсказуемой и не причиняющей уйму неудобств окружающим. Но те люди сильно ошибались. Неприятности были и до, и не всегда инициатором была сама девушка, после же их количество значительно выросло, но назвать их так было бы несколько некорректно. Это были маленькие пакости, которые делались не столько из-за зла к тем, по отношению к которым они были, сколько из интереса, что из этого выйдет. И хотя Ло была поблизости и имела какие-то шансы всё предотвратить, но маленький юркий мальчишка все эти потуги пресекал, каким-то чудеснейшим образом исчезая из поля зрения — на самом деле он просто терялся — и уже оказываясь одним из главных лиц того самого уже ставшего неизбежного. К тому же ранее считавшийся заржавевшим центральный механизм её подсознания, являющийся её другим «я», более живым и чувственным, добраться до которого около пары недель назад было практически невозможно, был найден, смазан, отоплен и запущен вновь.
За то небольшое число дней, проведённых в компании чернявого непоседы, она даже отчасти успела смириться с мыслью о своей участи «друга» — по совместительству и няньки. И пускай некоторые фибры души всё ещё бунтовали — деваться было некуда. Как-то раз её на всякий пожарный предупредил и старший брат, Эйс, мол, уверена ли она, что хочет быть другом Луффи. На что она лишь кротко кивнула и не заподозрила чего-либо этакого экзотического. Зря. А спустя время снизошло озарение. Но, опять же, жаловаться и пытаться хитрить и вообще что-либо предпринять было уже довольно поздно. Мальчишка напрыгнул на неё сзади и, обхватив своими короткими и тонкими ручками шею, так и повис, громко хихикая и оповещая, что победил в какой-то своей детской игре, о которой Ло никто так и не удосужился рассказать.
Но сейчас в более-менее комфортной комнате было как-то тускло, несмотря на горящий светильник, душно, хотя недавно девушка открывала окно нараспашку и в комнате должно быть свежо; пусто и тихо. Ей казалось, что вот ещё немного — и всё, даже собственные стены её раздавят. Да, за окном слышались и по едва слабым ароматам, сумевшим проникнуть в помещение, ощущались какие-то признаки жизни. Однако ей сейчас это как-то по боку. Даже очередная книга по медицине была отложена и успешно забыта.
Как бы странно это не прозвучало, ей не хватало
его присутствия. Вокруг неё никто не носился, не надоедал вечными детскими заскоками-капризами в стиле «Давай играть!» или «Тора, мне скучно. Расскажи что-нибудь», не говорил глупостей или просто мелких, не особо значимых для неё вещей, не обнимал «случайно» за талию, не позволяя и шага ступить дальше, не раздражал собственным урчанием в животе и не просил накормить чем-нибудь, желательно
конкретно мясом, не пытался вытащить на бел свет изучать местные достопримечательности и завести в совершенно неведомую и незнакомую глушь, из которой они всё равно бы выбрались — опыт уже имеется.
И в такие моменты, как этот, когда все дела и обязанности полностью себя исчерпывали, оставалось только надеяться на воображение и придумывать себе какие-нибудь занятия. Обычно она не страдала отсутствием идей как таковых вообще, но не мучила себя мыслью об оригинальности того, чем можно себя развлечь. Главное, чтобы от этого потом снискалась практическая польза. Однако на сей раз мысли роились вокруг другого. Она гораздо чаще начала ловить себя на мысли о том, что спустя годы она не решалась вспоминать о прошедшем и взглянуть на него со стороны настоящего: о том, кем была и чего хотела, когда мать, отец и младшая сестра были живы, когда Флёванс был не каким-то городом-призраком с печальным, а в результате где-то выдуманным и приукрашенным прошлым, а вполне ярким, оживлённым и процветающим городом; что она потеряла после смерти членов семьи и друзей, кого из них она всё же забыла, а кого наоборот никогда не сможет забыть, что кому обещала и что не смогла выполнить, в кого в итоге она преобразилась и во что ещё это способно вылиться. Даже если бы в её жизнь не ворвался десятилетний мальчишка по имени Монки Ди Луффи, то как-нибудь Ло, скорее всего, на миг остановилась, оглянулась бы назад и увидела, насколько обесцветилась её нынешняя действительность за последние четыре года. И не более. Её устраивало бы вполне то, что было. Каждый день подобен предыдущему — отличие в каких-нибудь незначительных детальках: учёба, сопряжённая с практикой, порою Ло могла зайти на рынок, иногда в аптеку — именно в последние деньки она долго не ложилась спать, то ли просто не спалось, и девушка, отрешённо глядя в потолок, уходила в себя, то ли на руки попадали на редкость драгоценные экземпляры медицинских справочников и жуткий интерес их досконального изучения охватывал всё её существо, а из-за их ветхости приходилось подолгу сидеть и всматриваться в расплывшиеся чернила на пожелтевших страниц, из-за чего, судя по всему, и заработала временно синдром сухого глаза, — или просто-напросто решала побродить по городу. Где-то в душе всё также жило пока не осознанное желание случайной встречи с маленьким другом в соломенной шляпе.
Чем больше Ло обдумывала всё что ни попадя, тем постоянней она сама становилась подобна призраку.
Если обычно она и так была скупа на слова вообще, то теперь из неё их практически не вытащишь. Если только щипцами — но прежде сумей укротить её строптивый нрав — или привлекай вечно-не-разлей-вода-побратавшихся-неизвестно-когда Шачи и Пенгвина. Они явно что-то знают. Или Луффи. Такому энтузиастическому упрямству можно лишь позавидовать — с одной стороны, или наоборот — желать обратного. Но в данном случае ни одной живой душе не суждено узнать, какие ураганы и смерчи творилась в её подсознании. И о том не должен знать Луффи. Особенно Луффи. Возможно, яма под названием «дружба с Монки Ди Луффи» станет ещё глубже, если и вовсе не бездонной пропастью, куда всегда будет открыто множество входов, но откуда никогда не будет видно конца.
За первые часы их знакомства Ло потеряла несколько десятков нервных клеток, личное пространство и постоянно активные за пределами зоны комфорта хладнокровие, самообладание и терпение. А после наступали попытки вразумить мелкое случайное недоразумение… Время от времени казалось, что в мальчике словно на генетическом уровне заложен барьер на неусваивание жизненно необходимых попыток промывки мозгов другими людьми. Хотя порой данное предложение теряло свою силу.
— Мугивара-я, почему ты меня не послушал и, как самый примерный мальчик, не пошёл домой к брату?
Бесполезно. Тщетно его отчитывать — она убеждалась в этом десятками раз за день. Иногда от надежды мелкие угольки всё ещё оставались. Можно было бы попытаться проделать с ними какие-нибудь махинации, но Ло не была настолько доброй и столь сильно привязанной, как ей казалось, к неугомонному ребёнку, чтобы идти на такие бессмысленности.
— Вчера… — Этот неуверенный тон — если не полушёпот — был как будто не его. Обычно мальчишка без всяких заминок, не совсем чётко, но вполне ясно, даже в некотором смысле осязаемо выдавал всё как есть. А сейчас, как слегка зашуганный котёнок, обхватывал одной маленькой ручкой другую за локоть — закрытая поза. И просто молчал. Но поскольку умение врать ему несвойственно — плохой из него актёр — он повернул голову в какую-то левую сторону, дабы не встречаться взглядом с «другом», и пытался спокойно свистеть, а-ля, впрочем, это не так уж важно. От того стало очевидно, что что-то за таким поведением кроется. Девушку немного нагнетала эта игра в молчанку и, желая прекратить мимолётную, уже успевшую внести некоторое смятение, тишину, со свойственным лишь ей спокойствием решает попробовать выудить из Луффи продолжение из его весьма красноречивого вступления к истории:
— Вчера что?
Прежде чем что-то сказать, мальчишка кинул на Ло резкий взгляд и также быстро разорвал зрительный контакт. Кажется, только что он пытался что-то придумать, но его скоротечные думы были прерваны, и он пошёл напролом:
— Вчера ты выглядела немного грустной, — честно сорвалось с его губ, потом более уверенно продолжил. Только в глаза прямо посмотреть не пытался, он словно что-то выискивал: — И я пытался придумать, что тебя может развеселить.
— Дальше? — Конечно, такой ответ не особо её впечатлил. Сначала. Она сочла это за плоды его детской впечатлительности, пока не продолжила слушать и внимать длинному монологу с частыми остановками в виде красочных описаний испытанных ощущений, междометий и чрезмерной жестикуляции, которые также прерывались — маленький Монки в ходе своих приключений перенапряг правую руку и вспоминал об этом только тогда, когда слишком часто ею размахивал или высоко поднимал её над головой.
— И вот, когда я был на полпути к дому, я вспомнил слова Макино о том, что если хочешь сделать человеку приятное, то подари ему что-нибудь, согласно его интересам! — Он произнёс это таким тоном, словно посвятил несведущего в какой-то непостижимый раздел метафизики и только теперь сам целиком и полностью внял в его потайной замысел, даже более того, сумел проникнуть ещё глубже предшественников. — Так что… Вот! — Он, резво вскочив со стула, стал рыться в карманах шорт, что-то с тщательным усердием в них выискивая, а найдя, приблизился к Ло и вложил в одну из её ладоней какой-то плоский предмет. Холодный и рифлёный. Девушка также не сразу придала этому значение.
Скорее всего какая-то незначительная железка, — пронеслась в голове мысль. Но то было мгновение назад. Рассмотрев полученную побрякушку поближе, она едва ли подавила желание ахнуть, хотя сменившийся с холодного на удивлённый взгляд её серых глаз практически выдал со всеми потрохами. К счастью, Луффи мог быть время от времени не столь догадливым. По крайней мере, ей так хотелось думать и также верить в это.
Не понял, и на том спасибо.
Одно не менялось. Установленный факт оставался: она знала линии и изгибы этой гравировки, то, где они были придуманы и где применялись, знала металл, из которого была отлита эта монета, помнила даже её примерную массу и то, как любила коллекционировать подобные монеты с друзьями и обменивать их на ещё более старые, знала её дражайшую ценность, длинную многовековую историю.
— Что это? — губы едва пошевелились в небрежной попытке воспроизвести это. А в душе другое — «
Как?».
— Монета, — с лёгким недоумением констатировал очевидное маленький непоседа; тонкая ниточка-бровь вопросительно выгнулась. — Как-то раз, — внезапно продолжил Монки, — я заметил, как ты увлечённо рассматривала какие-то монетки с необычными картинками, — и тотчас же изобразил, как Ло на ладони перебирала самые мелкие из них, — и подумал, что это довольно странное хобби. Хотя, не мне говорить, ши-ши-ши! И потому я решил найти что-нибудь подобное. — Трафальгар так и видела картину: ломающий над простой недоголоволомкой голову, внезапная идея вспыхивает подобно включившейся лампочке жданно-гаданно и со звёздочками в глазах он бросается как бабочка на огонь воплощать странную идею. Но тут же несостыковка: слишком глупой она не была. Наоборот, слишком чутко с его стороны.
— И где ты додумался искать?
— Да какая разница? Ай-ай-ай-яй! — недовольно протараторил он и вновь цыкнул от жгучей боли при соприкосновении перекиси с очередной свежей ранкой на нежной коже. — Я просто хотел сделать тебе хороший подарок.
— Делай, что хочешь. Только знай: оно того не стоило. — Закончив обработку очередной царапины — последняя всё же требовала особого ухода — она подняла голову и встретилась с лучистым взглядом другой пары серых глаз. Но не дрогнула и продолжила: — Да и эта не настолько редкая монета, ради которой стоило так рисковать.
— Но ведь ты оставишь её у себя?
Ответа не последовало.
Разумеется, оставлю, — думала Ло. —
Ведь таких монет больше нигде нет и никогда не будет.
***
В городе N. люди по-разному воспринимали праздники. Кто-то, как обычно, подобно жаворонку, может проснуться ни свет ни заря и заняться рутиной — умыться и причесаться, для себя что-то наскоро состряпать, нормальный завтрак на нескольких детей приготовить и со скоростью электровеника успеть ещё собрать их куда-нибудь. Таким людям явно будет не до пышных торжеств. Их больше заботит отсутствие бытовых проблем. И в том, наверное, уже состоит их счастье. Кто-то нынешним ранним утром может быть занят скупкой привезённых редкостных деликатесов из Норт Блю или Гранд Лайна с надеждой сбыть их по ещё более баснословной цене. Проблема постоянного самообогащения… Одними деньгами сыт не будешь. Но человек поглощён собственной алчностью, ослеплён блеском золота. Собственно, его дело. Бывает и так, что вид чьего-либо праздника внушает ужас, отвращение или вовсе не воспринимается как таковой вообще. У данного феномена целый спектр причин. Банальная незаинтересованность в поводе, отрицание его надобности, плохие ассоциации из-за жуткого прошлого. Сколько людей, столько и мнений. Среди них есть и такие счастливцы, кто способен радоваться каждому дню и даже встречать каждый закат-рассвет с огромным нетерпением и с горькой досадой расставаться с ними. Им может казаться это несправедливым: если день прекрасен, почему он так быстро оканчивается? Хотя это не помешает им найти какие-то свои окольные пути, чтобы растянуть эту радостную негу. Они могут заснуть спокойно даже в обществе малознакомого человека, если почувствовали в нём родную душу. Они могут делать, что хотят, не задумываясь, разумно это или не совсем. Такие любят быть с теми, с кем им уютно, с кем тепло. В обоих смыслах. Они всегда готовы поделиться своим счастьем, если тот, кому оно посвящается, готов принять его. И выбор их в людях почти всегда безошибочен. Словно кто-то особенно сведущий стоит за ними и в случае чего указывает верное направление. Они сами не способны предать и также простодушно ждут того же в ответ. Они всегда остаются на одной стороне, даже если находятся далеко.
Один такой баловень судьбы сейчас бегал по улицам в поисках нужного дома. Поскольку уже прошло свыше полторы недели, мысли Монки за это время посетило и оплело, подобно путам, множество идей и затей, и от того он немного подзабыл направление и номер нужной улицы и де-факто заблудился.
— Тора! Тора! Тора!
— Мальчуган, — обратился к нему один из невольных наблюдателей, который не выдержал его периодического мельтешения перед глазами. Мальчик обернулся и воззрился на него. — Хватит на всю округу мне тут верещать. Всех посетителей распугаешь!
Но мелкий оказался упрямее:
— Нет. Бэ, — оттянул нижнее веко и показал незнакомцу язык — тот его проказы явно не оценил и смачно ругнулся себе под нос — и тотчас же продолжил: — Тора! Где ты?
Как говорится, все дороги ведут в Рим. Но все дороги знакомых Мугивары сводились к встрече с ним. И вот свет клином сошёлся на том, что в один не из самых любимых Ло дней — а день обещал пышный фестиваль, яркие полуночные вспышки и хлопки фейерверков, длинный и для большинства бессонный день, значит, будет шумно, и вероятность того, что он наверняка будет пресыщен событиями — точнее, Луффи — неимоверно росла. И потому девушка заранее старалась морально подготовиться к чему угодно. Вернее, пыталась. Но со временем, когда она решила покинуть свою скромную обитель, к несчастью, прогадала: было не слишком рано, можно сказать, в некоторой степени поздно. А Монки привык к раннему подъёму. И он был уже близко.
— Тора, где ты? О, Тора! — Луффи, только завидев похожий силуэт, почему-то уже был точно уверен, что он именно тот самый, заветный и желанный. Сначала он издалёка активно замахал обеими ручонками, дабы девушка наверняка заметила его среди возникшей толпы, а затем не медля кинулся к искомой. — Привет! Как долго мы не виделись! И как я рад, что смог найти тебя!
Какая-то часть Ло всё же дрогнула после этих кинутых невзначай искренних слов. «
Ты обречена», — в который раз как мантру вторила она себе. Не зря: она ощущала, как идеально выстроенный механизм в её разуме, отвечающий за проявление настоящих чувств, потихоньку слабеет. Того и гляди, если встречи с Монки Ди участятся ещё больше и он будет всё чаще делиться с ней своим теплом, то возводимые годами преграды души рухнут, как песочный замок. Только что будет после? Знать определённо не хотелось, как и предполагать.
— Что ты здесь делаешь, Мугивара-я? Разве ты не должен был вернуться в родную деревню?
— Да, всё именно так и было. — Он неожиданно остановился, а за ним и Ло, мальчик посмотрел на неё и расплылся в загадочной улыбке. — Но чи-чан разрешил остаться ещё на какое-то время и оставил меня у Дадан.
— Дадан? — О ней ходило множество слухов. И в основном все из них не из самых приятных. Как только этот ребёнок смог ужиться с кем-то подобным? Чем думал его дед?
— Насколько я знаю, когда-то вся её семья была горными бандитами. И хотя сейчас они — простые жители, тем не менее, Дадан также остаётся вредной старой каргой. Но несмотря на это она добрая. Да и семья её очень прикольная, ши-ши-ши.
— А, точно. — Луффи резко останавливается и оборачивается. — Тора, а сегодня какой-то особенный день? М-м-м, как вкусно пахнет!
Не только запах жареного привлёк его внимание. Какой-то местный шеф-повар устроил целое живое представление на тему «Как пафосно приготовить мясо?». Можно было и услышать, как несколько пробегающих мимо них людей говорили о каком-то знаменитом выходце с Севера, находящимся здесь проездом и решившем не только раздать свои автографы и покрасоваться, но и дать советы, если кто попросит, новоиспечённым поварам.
— Обычный, жаркий и тошный, — без всякого энтузиазма отреагировала Трафальгар.
— А птицы им зачем? — тыкнул в сторону матери и сына Луффи.
Ей самой хотелось бы знать.
— Танабата, — улыбаясь, отозвалась проходящая мимо пожилая женщина.
— «Праздник звёзд»? — непонимающе переспросили мальчик и девушка.
— Вы явно не здешние, детишки. Танабата — не просто какой-то там развесёлый и бессмысленный день календаря, — с достоинством провозгласила старушка и сразу же приступила к самой сути. — Это было подобно урагану, обрушившемуся когда-то на этот город. Страшные события случились в ту памятную ночь. Но мало кто знает, что героями были не воспетые по науськиванию мирового правительства шавки-дозорные, а вполне обычные люди. Среди них — двое пиратов — юный парень, безбашенный капитан, и уже успевшая познать невзгоды жизни девушка со стальным взглядом, невероятно красивая и сильная, как ныне прославленная Боа Хэнкок.
Он воодушевил каждого воина, а она просто помогла ему достигнуть его цели, пускай и была в какой-то мере замешана во всей этой жуткой истории.
В тот день под конец бессмысленных сражений загорелось множество звёзд. И, казалось, их количество никогда не уменьшится.
С тех пор минуло много лет… Дабы искупить и свои грехи тоже, люди, решившие взять ответственность за тех, кто был виновен в той бесчеловечной резне, вместо омовения перед служителем божьим, они заложили новую традицию: каждый должен был написать на маленьком клочке бумаги небольшое сообщение и привязать к ножке птицы, дабы та сама отнесла его к истинному владельцу, который точно сможет его исполнить. В миг улёта птицы считается, что начинается новый отсчёт времени. А птиц было две: чёрный ворон и белая голубка — они символизировали две стороны жизни. Белая голубка, как символ надежды, всегда приносила добрые вести или просто позитивные мысли. А чёрный или серый ворон приносил предупреждения, остережения, являлся страшным предзнаменованием. Следовать традиции или же нет — предоставляется на совесть жителям городка. Не желаете попробовать?
— Желаем! Правда, Тора? — Она знала, что означает этот огонь в его глазах…
— Не горю жела… — Её уже хватают за запястью и тянут куда-то за собой.
— Надо всего лишь поймать какую-нибудь из этих двух птиц, верно? — хихикая, на всякий случай переспрашивает чернявый мальчишка.
— Тебя не волнует, ворон это будет или голубка?
— Мне кажется, — оборачивается, — это совершенно не важно. В конце концов, — и тянется за соломенной шляпой, всегда висящей у него за спиной, и надевает её, — я никогда не намерен просто так сдаваться трудностям. Я дал обещание одному человеку, — с гордостью провозглашает. — И пока не исполню его, я точно не сдамся! — Где-то вдали разносятся его капризные упрашивания: — Ну, Тора, пойдём!
Мальчик стоял на краю причала и взглядом провожал свою белую голубку, к лапке которой еле-еле примотал небольшую записку:
«Я стану королём пиратов!»
Эти слова-напутствия и связанные с ними мысли всегда направляли его вперёд. И хотя сам Монки пока что полностью не осознавал всю их глубину, но где-то на периферии сознания догадывался, что что-то в них такое есть, что-то, что побуждает его нутро часто повторять их себе, неосознанно провоцировать соперника, бросать ему вызов, даже если шансов на победу почти нет, то не опускать руки, стремиться дотянуться до врага, стать равным ему, а в конечном счёте и превзойти. Желание, влияющее на окружающих и побуждающее действовать. Мечта, ради которой не стыдно умирать. Мечта, накладывающая отпечаток на чужие мечты, если не связывающая их в конечном счёте в единое целое.
— Тора, а где твоя птица? Ты ведь тоже хотела поучаствовать, разве нет?
— Я такого не говорила. И вообще, раз уж ты закончил, может, пойдём уже? Пора возвращаться.
Я уже отпустила в вольное путешествие старого чёрного ворона. И хотя тот не ожидал, что кто-то заметит его и захочет сначала подлатать, а после использовать как посыльного, своё предназначение птица поняла моментально. Взмахнув смольными крыльями и окинув меня моим же полным на первый раз безразличия взглядом, она, фактически, распрощалась со мной, и, отягощённая моим бременем, унеслась вместе с ним прочь, не проявив ни малейшего сопротивления. Никогда больше не видела таких птиц.
— Хорошо. Но, Тора, тогда давай купим чего-нибудь вкусного по пути? Я проголодался.
В кармане брюк юного Монки Ди лежал маленький обрывок бумаги. В нём было всего два слова и подпись:
«Memento mori,
TDWL»
