Страхи

Когда идешь в разведку, то каждый раз - как первый. Никогда не знаешь, чего ожидать, никогда не предскажешь события, которые случатся с тобой через минуту, пять, десять. Впервые забредая на территорию врага, ощущаешь странное покалывание в ногах, трепетание в животе - не приятное похлопывание легких бабочек в желудке, а острые лезвия, летающие по всему организму. В пятый раз перелезая через ограды и минуя препятствия, ты уже мыслишь более-менее здраво, продумываешь какой-то план, следуешь ему по мере возможности... Но стоит только пойти чему-нибудь не так, как начинаешь волноваться, путаться, молиться всем несуществующим богам и жалеть о том, что не успел исповедоваться до выхода. Ты идешь в разведку далеко не впервые. Если уже перейти на счет, то ты подвергаешь свою жизнь опасности даже не в двадцатый раз. Другое дело, что когда дело доходит до Вонголы, то дрожь в ногах не является чем-то постыдным. Даже если это совсем маленькая база где-то в горах. Здесь не должно никого быть. Ладно, методы самовнушения никогда не срабатывали правильно на тебе - ты вздыхаешь с некоторой грустью и думаешь о жене, оставленной дома. Она ничего не знает, она думает, что ты простой клерк, обычный белый воротничок, который иногда ходит выпить с друзьями в кабак и имеет слишком много неожиданных командировок. Она ставит чайник на плиту сейчас, расправляет светлую скатерть на столе, раскладывает накрахмаленные кружевные салфетки и поправляет одеяло маленькой дочери, заснувшей у телевизора. Пьет оранж пеко допоздна, медленно перелистывает страницы старого альбома со свадебными фотографиями. После этого ложится спать и совсем не волнуется ни о чем. В конце концов, ты не расстроен из-за этого - она понравилась тебе прежде всего своим легким нравом и домашним уютом, когда твои родители впервые намекнули тебе искать жену и отправили в какой-то клуб к знакомым. Вокруг тебя нет ничего домашнего и, тем более, уютного. Еще несколько человек, которых ты знаешь ничуть не хуже себя, на которых можешь положиться в любую минуту - не потому что об этом сказал тебе босс, не из-за пустых обещаний. Они уже прошли с тобой слишком много, и ты, как капитан, не хотел бы, чтобы они сопровождали тебя сейчас. Тем более, когда дело касается Вонголы. Базу окружают темные леса - несмотря на палящее солнце, отражающегося от тонкого ковра свежего снега, в них практически ничего не видно. Только длинные извилистые коридоры старых деревьев, дорожки грязных опилок и жухлой замерзшей травы, чуть заметные очертания туманной дымки. Дымка клубится, скапливается рваными ошметками - кажется, что кто-то запустил большие комки старой серой ваты в воздух, а они зависли там, будто бы в задумчивости, решая, куда полететь дальше. Ограда в одном месте проржавела и погнулась - смысл идти на эту базу, в принципе, был малопонятен даже затеявшему это боссу, ведь этой хижиной не пользовались уже лет десять. Ты перешагиваешь ограждение и быстро проходишь полянку, замираешь на несколько секунд перед бордюром из массивных корней. Когда заходишь в парк, чувствуешь некоторую гармонию, странное удовлетворение небольшим кусочком живой природы, радость от жизни, неуемное желание переехать куда-то поближе к нетронутой земле и вечнозеленым деревьям. Когда заходишь в дремучий длинный лес, в котором не видно просвета даже днем, такие прекрасных ощущения не появляются. Несмотря на яркую, режущую глаза зелень, кажется, что лес мертв. Не слышно дуновения ветра, перебегающего по верхушкам елей, стряхивающего старую хвою на ветки, не слышно птиц, не слышно никакого шороха - тихая поступь команды кажется слишком громкой, разрывающей барабанные перепонки, вдохи и выдохи кажутся особой мелодией, которая никак не разряжает обстановку, а биение сердца представляется соло-партией ритм гитариста, который никак не может понять, играет ли он что-то быстрое или переходит на спокойную, медленную мелодию. Отсутствие звуков раздражает даже сильнее громкого шума, который обычно стоит в штаб-квартире. О да, ты бы отдал все только за то, чтобы уйти из этого леса, который пронизывает небывалым холодом, вымораживает кости, привлекает внимание к абсолютным мелочам, заставляя забывать о самом главном. Ты смотришь на сучки странной формы, на упавшие хвоинки, на черные пятна под ногами, которые расползаются по бугристой земле, на завядшие цветы, а потом вновь на черные пятна. Если поднять голову, то ты можешь видеть лишь жухлые сгустки тумана, пахнущего затхлостью и каким-то унынием. Засмотреться на чудные пейзажи было не лучшим в этой ситуации, но ты все-таки сделал это. И, то ли из-за чересчур большого количества нахлынувших воспоминаний, то ли из-за странного мандража, которого у тебя, как у знающего свое дело человека, не должно быть, ты падаешь. Поднимаешься ты все же быстро, стряхиваешь с себя вязкую влагу и смотришь на руки. Руки покрыты тонкой красной пленкой, которая скапливается в маленьких морщинках на ладонях, источает тот самый запах уныния - с металлическим привкусом на языке. Тебя не нужно убеждать, что это чья-то кровь. Было бы глупо думать, что кровь звериная. Хоть ты и уверен, что не порезал ничего - ладони еще не замерзли до такой степени, чтобы не чувствовать боли. Ты абсолютно здоров сейчас - по крайней мере физически. Хотя предпочел бы разодрать колени и ладони, но... Все это означает лишь то, что кровь была здесь с самого начала. Команда останавливается за тобой, повисает задумчивое, вопросительное молчание, ожидающее чего-то от тебя. - Дремучий кровавый лес... - впервые за полчаса ходу кто-то что-то сказал - в конце концов, здесь не та обстановка, которую можно было бы разрядить простым разговором о доме, хорошем вине и свежей пасте. Или о проститутках - в последнее время Феликс только о них и говорит. Ты ухмыляешься, пытаясь выглядеть уверенно - сердце сжимается так, будто кто-то пропустил холодную руку сквозь тело и сжал его - не с целью расплющить, раздавить, дать быстро прекратить бессмысленное существование, скорее чтобы дать почувствовать всю беспомощность и необратимость ситуации. Ты ненавидишь оглядываться назад, ненавидишь смотреть вниз и ненавидишь думать о пропущенных моментах. При этом делаешь все это сейчас - думаешь о любимой жене, о дочке, которую ты знаешь все еще слишком плохо, о работе и хорошей жизни, которая могла бы у тебя быть; смотришь на траву и оглядываешься назад - медленно переводишь взгляд на своих спутников. - Это все кровь. Иногда бывает, что несколькими словами можно изменить чью-то судьбу. Иногда бывает, что несколькими словами можно сменить мнение о человеке, о судьбе, о жизни и о чем-нибудь еще. Ты еще раз поблагодарил судьбу хотя бы за то, что тебя окружают люди со стальным нервами - никто не начал истерить. В принципе, вновь воцарилось молчание - ни ветра, ни крика, ни чириканья, ни шорохов. Вдох-выдох, стук сердца. - Это, скорее всего, иллюзия, - заключает кто-то. Ты слишком испуган (хоть и боишься сам себе в этом признаться), чтобы узнать его по голосу, и ничего не видишь в полумраке. Ты медленно киваешь и предлагаешь навредить окружающей среде, которая по теории вещей должна быть внутренним миром иллюзиониста. Обычно внутренний мир спешит причинить вред, иногда даже слишком очевидный, чтобы его бояться. Иллюзионисты Вонголы явно не такие. Никто не спешит оспаривать твое решение - кто-то молча достает складной нож из рюкзака и кидает тебе. Ты не знаешь, чего точно хочешь добиться своими действиями, когда спиливаешь тонкую ветку у ближайшего дерева. Связаться с иллюзионистом, причинить ему боль, известить о своем присутствии - в принципе, ни один вариант тебя особо не устроил бы в обычной жизни. О нет, сейчас ты не думаешь об этом. В мозг тонкой струйкой заливается что-то холодное и липкое, прямо как кровь на траве. Тебя морозит, ты вздрагиваешь, откидываешь ветку подальше и кидаешь краткий взгляд на своих товарищей. Человеческая сущность играет в тебе всеми темными красками - ты, видимо, не настолько хороший капитан, как думал до этого. Тебя не посещает сожаление того, что ты завел их сюда, ты не злишься ни на кого и не спешишь помочь им хоть как-то выбраться. То ли потому, что пути назад не видно за слежавшимися облаками тумана, то ли потому, что думаешь о том, что хочешь прожить чуть подольше. Пусть даже до самой смерти твое сердце будет сжато в холодной, ледяной, обжигающей руке, которая иногда ослабляет хватку. А потом ты вновь поворачиваешься к дереву. Из него, словно сок из березы, пульсируя течет темная жижа. Не сочится тонкой стройкой, не хлестает, как из раненой артерии - медленно стекает к корням, остается хлюпающей лужей на земле. Вы идете дальше урывками - то бежите со всех ног, то медленно крадетесь, хотя прятаться не от кого. Все еще ни стука, ни шороха - только белесый туман тяжелеет за вашими спинами, обретает нешуточную плотность, загораживает любой обзор. Когда наступаешь на траву, она размазывается темным пятном. Когда ломаешь случайную веточку, она растекается вязкой жидкостью. Когда взрываешь землю носком обуви,серая грязь становится бордовой лужей. Тебе не надо говорить, что все здесь состоит из крови. Живет, пульсирует, хоть и не дышит, не издает ни одного звука, никак не проявляет себя. Словно ждет чего-то. Но тебе, за своими шагами, за нестройным хором разрозненного дыхания, за ошалелым ритмом сердца, слышится тонкий стук. Как будто в сердце этого леса бьется огромное сердце. Как будто это все большой единый организм. Феликс нагнетает обстановку практически беззвучными словами. Ты не понимаешь его до конца, потому что собственный организм тебя оглушает. - Со святыми упокой... душу раба своего... ни печаль, но жизнь бесконечная. Аминь. Ты не работаешь там, где поклоняться Господу Богу было бы уместно. Но сам бы прочитал пару молитв даже Ииуде, если бы он мог тебя спасти. Феликс просит упокоить усопшую душу, как будто уже умер. Это создает даже какой-то каламбур. Может, все, к чему вы шли, закончится здесь? Это уже не удивило бы тебя Извращенная страна чудес, кровавый липкий лес. Вас было пятеро, когда вы зашли. И ты совсем не понимаешь, когда остался совершенно один, в гордом одиночестве преодолевая страхи, как будто чужие. Ты всегда говорил, что боялся только высоты, открещивался от полетов на самолетах и предпочитал не бегать по шатким лестницам. Сейчас тебя просто окружал страх - тупое, безотчетное чувство окутало тебя серым коконом. Правда, вылупившись из него, ты не станешь бабочкой. Ты сомневаешься, что вообще сможешь выйти из него. Когда в детстве тебя просили нарисовать эмоцию, показать её цветом, тебе казалось, что легче изобразить что-то негативное. Уныние - серое, безжизненное, скучное. Зависть - темно-зеленая, с проблесками желтого и красного. Гнев - яркий и алый, будто только что пролитая кровь. Ревность - желтая, с подпалинами. А страх... страх просто черный. Ты так и не смог придумать чего-то получше. Твой страх сейчас мелькает в глазах - яркими зелеными листьями, темными тенями, неясными светлыми очертаниями, серыми тучами-облаками, кусками опавшего пепла, вязким дождем, металлом на языке, плачущими елями, сорванным горлом, неритмичными вдохами; расходится по радужке, заполняет собой сердце, печень и селезенку; проникает в костный мозг, сковывает движения, туманит рассудок, делает все окружающее непривычным, иллюзорным, картонным, ненастоящим. Плохим сном, ужасными воспоминаниями, больной фантазией, но никак не правдой. Мир вокруг тебя уже не кажется таким тихим. Ты слышишь какой-то лай, нечеловеческий крик, шепот, шорох, звук маркера по бумаге, шелест книг, шипение змей, эхо чего-то ломающегося, разлетающихся тарелок, разбивающихся осколков, бурление жидкости, громкий свист и... И просто падаешь, не в силах идти. Идти некуда, незачем. - Не отвлекайся, лягушонок. Принцу будет не очень весело, если ты умрешь. - Это так мило с Вашей стороны. Просто сработал маленький маячок, который я поставил несколько лет назад на своей первой ловушке...