I
В титуле «аратжин» «ара» хранило темный оттенок неизбежности. Этот иероглиф в миншеанском переводился не просто как «издревле», но как «вечно». Тан всегда был господином. Еще до того, как появился на свет. И всегда им будет, даже после своей смерти. Он принадлежал не самому себе, а крови своих предков. Всё предначертано. И всё неотвратимо. Тану говорили с малых лет: «В три вы начнете тренировки, в шесть — поступите на обучение, в тринадцать — получите первое звание и первый взвод. И если доживете, в шестнадцать вступите в брак», — с точно такой же госпожой с такой же точно древней кровью, как и у него… Она родит ему ребенка — и у этого ребенка будет та же самая судьба: выполнять работу, для которой он рожден и существует «вечно».II
Тан не знал своей матери. Семь месяцев она носила его под сердцем — ребенка офицера, ребенка-аратжина… С мыслью, что отдаст его, едва родив. Она подарила сына альянсу. Еще до того, как он прошел обряд инициации. И никогда к нему не подходила. Не говорила с ним, не прикасалась. Она заведовала тепличным комплексом и состояла в совете по распределению ресурсов: следила за качеством, количеством и потреблением растительной пищи. В общем, смотрела, чтобы в корпусе никто не голодал. И это всё. Для Тана — всё. Но иногда он встречал взгляд — отрешенный и холодный. Видел тонкий, высеченный степными ветрами, вестеанский профиль. Мать приходила на него смотреть. На ее глазах он отверг свой страшный дар, стирая со лба праведнический символ. И на ее глазах он вынес всему племени приговор коротким и бескомпромиссным: «Нет». Очень редко, если выдавалось время, она садилась у алтаря и молилась о Тане всем богам, которые могли услышать. Она молилась, чтобы он выжил, даже пройдя через ад и пепел, — и принес своим людям рассвет. Первый рассвет за несколько веков…III
Тану говорили: дело женщин — прикрывать тылы. Чтобы мир держался, чтобы корпус держался, пока мужчины на войне. Работа эта не легче и не тяжелее, чем мужская. Но она иная. Тана растили старейшие, и он привык, что у памяти, истории и мудрости — женское имя, женское лицо, женская отстраненная и статная фигура. Его учили чтить предков и уважать чужой труд. Ценить, оценивать, осознавать. Каждый в альянсе служил по-своему, каждый занимался своим делом. И без женских рук здесь всё бы развалилось. Как далеко бы зашла армия? Без медицины, обучения, еды, одежды, амуниции. Без тех, кто ожидает дома… Тан знал, что женится. Это было далеко и мало его волновало. Особенно в шесть лет. Девочек держали в другом доме. Он даже с ними не пересекался. Он переставлял каменных солдат, думал о степи, грезил о войне. Его заботило лишь то, что он вот-вот уйдет в академию. Уйдет на десять лет — без возврата в этот дом. Он думал: пока что его это не касается. Но аратжина всё касалось. И перед тем, как Тан с Лином прошли обряд инициации, вернулись взрослые офицеры. Им было по шестнадцать. Племя играло свадьбы. И Тану показали: какая она, эта девочка, избранная для него богами и старейшими, его будущая жена, его будущая женщина. Та, которая дождется его здесь и встретит через десять лет.IV
Зал для церемоний оказался еще просторней зала в доме Тана. Своды и колонны уходили вдаль. Узкие окна пропускали тусклый свет. Светильники пылали ярким солнечным огнем. Тут и там незаметно суетились рены — низшая каста в корпусе. Тана никогда не учили обращаться с ними. Это было как будто вшито в его культурный код, в его подкорку: не замечать их. Они не смели поднять глаз, когда проходили мимо, и всегда низко опускали голову. Старейшая как-то сказала: «Хороший рен — тот рен, которого не видишь». Рены незаметно готовили, незаметно приводили всё в порядок, незаметно перестилали Тану постель, пока он был на тренировке, и незаметно шили на него одежду. На стрельбище они вытаскивали из мишеней и поднимали с пола стрелы. Они были тенями корпуса. Тан никогда не окликал их. Не говорил с ними. Ему не приходилось: они знали свое дело. Но иногда Тан видел, как вест Ланс отдавал им глупые приказы. Например, стоять на одной ноге весь день. Бывало, если вест Ланс скучал, он бросал мяч снова и снова — и командовал нести обратно. Рены не могли передать ему мяч в руки. Даже двумя — в одну. Им приходилось класть его на пол. Вест Ланс отпинывал мяч и ждал, когда его вернут снова. Он делал это не из злобы, а из любопытства. Он прощупывал границы своей власти. Насколько далеко может зайти? Насколько ему подчинятся? Вест Ланс однажды долго проверял, может ли рен поднять глаза. Ренам запрещалось поднимать глаза на аратжина, но если аратжин отдал приказ? «Посмотри на меня». Даже Лин с Таном сочли это очень интересным и тоже стали наблюдать: посмотрит или нет? Девушка-рен ужасно растерялась и не знала, что ей делать. Она мгновенно покраснела и, умоляя прекратить, опустилась на колени. Никто так и не узнал, чем бы всё кончилось: старейшие прервали. Они отчитали вест Ланса. Но его эксперимент еще долго занимал ум Тана. И какое-то время, неделю или две, Тан постоянно наблюдал, как «тени» скользят вдоль колонн: смахивают пыль, уносят посуду, приносят напитки… Потом это забылось. И снова стало незаметной частью его жизни. Рены потихоньку покидали зал для церемоний. Зато начали стекаться кланы. Большое племя Тана делилось на кланы: на мирные и на военные. Однажды они выбрали общего вождя, чтобы защитить от миншеанских набегов свою степь… и все гербы и знамена приняли золотую птицу под алым, как кровь, солнцем. Старейшие рассказывали Тану: раньше гербов было гораздо больше… И теперь он видел их в зале для церемоний. Они пылали на знаменах, расшитых золотыми нитями. Холмы, степь и солнца, река, колос — у мирных кланов. Птицы, стрелы, лук, щит — у военных. Древний род вест Саен, так же как род вест Фэй и вест Ланс, были военными. Их поселили вместе. И не столько от того, что их иначе, чем мирных, учили, а потому, что, когда людей было больше, приходилось расселяться в несколько домов. В последние годы становилось всё заметней, как велико пространство и как мало места занимали люди… Теперь, наверное, все бы они поместились в одном доме. Лин заметил, как мальчишки из другого клана зашептались, указывая на Тана. Лин знал: они говорят, что Тан — провидец. Один из них даже собрался подойти, но увидел, что Лин смотрит — и остановился. Его смутил бракованный глаз Лина. Лин отвел взгляд и сказал Тану: — Тот аратжин хочет говорить с вами… Тан заметил тоже. И ответил: — Тогда пусть он подойдет. — Мне кажется, он к вам не подойдет из-за меня. Тан не понял: — Но он хочет? Лину это нравилось. Как Тан без слов говорил: «Я здесь решаю, кто важней». И как «очевидно» оставался рядом. Место было новым, поэтому Лин, отвлекаясь, предложил искать, где можно и спрятаться, и в случае чего обороняться: — Спорим, что я найду десять укрытий раньше вас? Тан растянул в улыбке губы и заявил: — Я насчитал уже три штуки. Лин возмутился: — Аратжин!.. И Тан, сорвавшись с места, бросил, как обычно: — Не отставайте. Но угнаться за ним было сложно. Взглядом и умом — гораздо тяжелей, чем телом.V
Племя рассаживалось по бокам зала, между колонн, оставляя проход до алтаря открытым. Маленьким аратжинам отвели отдельный стол. И тот мальчишка, который хотел с Таном говорить, усевшись рядом на колени, склонился к нему и тихо, с уважением спросил: — Вы избранней других. Зачем вы дружите с калекой? Тан вонзил в него взгляд золотых, вмиг обозленных глаз. И наткнулся на спокойное, заинтересованное выражение. Аратжин ему представился: — Вест Шейн, Атэ. Тан проигнорировал и отвернулся. Вест Шейн спросил: — Я вас обидел? — Нет. — Но вы мне не представились. — Да. — И отчего? — Я не общаюсь с дураками. Вест Шейн замолчал. Надолго. Тан отвлекся. Скоро должны были прийти взрослые офицеры, и он смотрел на парадный вход. Лин обжег Тану шепотом ухо: — Я слышал, как старейшие сказали, что они сегодня будут стрелять по мишеням и вылётывать птиц. Тан обнадеженно улыбнулся: до этого им говорили, что будет свадебная церемония. Конечно, он бы посмотрел, что его ждет, но офицеры — сами по себе — были в сто раз интересней: они уже прошли путь, на который Тан с Лином только успели ступить. Вест Шейн снова обратился к Тану: — Вы не правы. И Тан нахмурился. — В чем? — Насчет меня. Тан посмотрел на вест Шейна. Словно пытаясь оценить: с какой стати? И потребовал: — Тогда скажите, как вы выбираете людей? Вест Шейн опять замолк. Но в этот раз Тан продолжал держать его в фокусе своего взгляда. И даже когда в зал наконец-то вошли офицеры и все встали им навстречу, Тан, поднявшись, ждал. Вест Шейн сказал: — Я слушаю, что говорят другие. И Тан как-то недобро улыбнулся. Вест Шейн — зрячий, не «калека», при нем оба глаза, а он слушает, будто слепой? Тану сделалось смешно, и он сказал: — А вест Фэй других видит. Офицеры — высокие, собранные, в серой парадной форме — прошли к алтарю, где в глубоком, священном молчании один за другим преклонили колено перед степью. Они передали списки — списки погибших товарищей и солдат, которых они не уберегли. Шаман громко огласил имена аратжинов своего племени — и бросил списки в огненную чашу. Пламя взвилось вверх, проглатывая строки. Каждый офицер вынул из ножен кинжал и передал шаману из двух рук в две руки. Это означало, что война для них окончилась. На этот вечер и на эту ночь. Они испили из чаши священную воду, символизирующую реку Ален. Затем умыли лица. И, причащенные, обернулись к своему племени. Почти синхронно они положили ладонь — на герб и сердце. Почти синхронно племя повторило. Офицеры опустились на колени и затихли. Никто не произнес ни слова. Эти мальчики, слишком взрослые для своих шестнадцати, уже пролили много крови за своих людей. Им вынесли стол. Сегодня они сидели перед всеми. Ели перед всеми. Пили перед всеми. Шаман сказал: — Да начнется же пир. Все сели. Вест Шейн наклонился к столу, чтобы видеть Лина через Тана, и позвал: — Аратжин вест Фэй. Лин повернулся. Вест Шейн представился ему. В отличие от Тана, Лин ответил тем же, и вест Шейн склонил голову в почтении. Тан посмотрел на вест Шейна — и посмотрел другим взглядом. Тот отвел глаза и приступил к еде, как все. Он сказал, что «слушает». И слово Тана — слово о Лине — перевесило остальные.VI
Офицеры сидели у всех на виду. Но, поев, заметно расслабились. Они уже смеялись, переговаривались друг с другом. Вглядывались в зал. Пытались разглядеть будущих жен. Но те сидели в отдалении, в тени. В зале начинали потихоньку гасить верхний свет. Шаман развлекал людей легендой о глазах степей. Он сказал: — Первыми глазами Рофира были два великих солнца. Его боги. Его свет. Его кара. Рофир многое скрывал от них в своих бурях. В бурях он, не щадя, убивал всё живое. И он знал: когда пыль опускается с небес, солнцам не видно ничего. Им не уберечь сокрытых, не защитить заблудших. И чтобы спасти людей, солнца даровали им птицу — яркую, как пламя, в их лучах; с их, солнц, глазами. Предчувствуя бурю, вестник уже тысячи лет поднимает крик на много километров… Живая сирена тревоги… Рены на носилках внесли большую клетку, выше человека. И одному из офицеров пришлось встать из-за стола. Остальные подбадривали его — больше в шутку, чем всерьез. Офицеру поднесли амуницию. И он без спешки надел кожаную защиту: на руки и на плечи. А затем птичью маску — на затылок. Говорят, к вестнику нельзя поворачиваться спиной… Но Тан слышал, что маска теперь носит характер скорее ритуальный, чем практический. Клетку открыли, и офицер подул в свисток — тот не издал ни звука, но вестник, мигнув золотым взглядом, вырвался из заточения и, взмахнув крыльями, поднялся вверх. И Тан увидел… как тянет руку к небу, и как пикирует вниз тень, и как тяжело вестник опускается на его кисть… И всё внутри вздрогнуло и перемкнуло — воспоминанием о будущем. Вестник парил под сводом зала, осматривая всех вокруг, издавая странный, почти механический, рокочущий звук, напоминающий перестукивание трещетки. Все затихли. Вестник приземлился на руку офицера. Жадно проглотил предложенный кусок мяса, запрокинув голову, и снова принялся изучать окружающих взглядом. Глаза его — не замирая — рыскали по залу. Выжидая, высматривая, прицеливаясь. Офицер пристегнул к опутенкам на лапах птицы должик. И, едва он успел это сделать, вестник уставился прямо на Лина. Уставился, склонив голову. Изучая. Всего пару секунд он наблюдал. И вдруг метнулся вперед. Тан оттолкнул Лина быстрее, чем вестник выставил когти перед его лицом с намерением — вонзить. Быстрее, чем офицер крикнул «Нельзя!» и натянул должик на руку, отклоняясь назад всем телом, чтобы удержать. И за эти же лапы — выставленные как смертельное оружие — офицер дернул вестника назад. Полтысячи человек. Но она увидела, что глаз одного из них — пустой, лишенный зрачка. Представление оборвалось, не начавшись. Лин отпихнул Тана в сторону и посмотрел на него обозленно. Все на них пялились. Все видели, что сделал Тан. Заслонил собой. Как будто Лин — беспомощный. Как будто Лин не смог бы увернуться. Лин обвиняюще сказал: — Я бы справился сам. Тан не думал, когда закрывал его. Не думал ни секунды. Лин опять толкнул его — за унижение. — Аратжины… — попросила вест Шелл. Лин крикнул Тану: — Я бы справился сам, вы слышите?! Тан застыл как контуженный. Из-за того, что Лин на него разозлился. Из-за того, что почти лез в драку. Вест Шелл схватила Лина за плечи и тихо произнесла: — Пойдемте со мной. — Нет, он… Он… Тан Лина перед всеми опозорил. А теперь Лина уводили… как того, кто сорвал церемонию. Все молчали. Тан посмотрел на молодого офицера. Его птица… она не подчинилась команде «Нельзя». Офицер сохранил лицо и спросил: — И что вы ожидали, приведя калеку в зал, где будет вестник? Он поджал губы и, не потеряв достоинства, понес вестника обратно к клетке. Тан сказал ему в затылок: — Я объявляю вам пари на стрелах. И офицер обернулся. С легкой усмешкой. Он спросил: — А вы не слишком малы, аратжин? — Если аратжин вест Фэй выиграет у вас в стрельбе, вы убьете свою птицу. Вест Шелл окаменела за колонной. Окаменел и Лин. Окаменел весь зал. Вестник — священен. Послан богами. И каждый офицер получал своего в шесть лет. И этот офицер… навещал своего вестника уже десять… каждый день, за исключением тех, что проводил в рейдах. Но Тан считал: если за это время вестник не выучил одну из самых важных команд, значит, офицер заслужил ее смерть. И она тоже. Улыбка офицера замерла в каком-то странном выражении… в недоумении. Он спросил так, чтобы все слышали, чтобы все осознали: — Вы предлагаете мне сразиться в меткости с одноглазым шестилеткой? Тан ответил: — Да. Никто не рассмеялся. И офицер, заперев вестника в клетке, кивнул шаману: — Что же. Объявляйте.V
Тан протянул Лину лук двумя руками. Лин забрал одной. Вырвал одной. А потом чуть не расплакался — из-за этого. И стал пихать обратно: пусть Тан заберет, Лин не хотел так обойтись с ним, просто он очень обижен… Тан ухватился за лук. И удержал. И снова попытался настойчиво всучить. Лин взял. Теперь они оба не отпускали этот лук. Лин сказал: — Вестник убил бы вас. — Вас бы тоже. — Я бы увернулся. А не увернулся бы — и лучше. Лучше умереть, чем так… Тан замолчал. Он не сказал: «Прости меня». Он потребовал: — Победите. Лин снова вырвал лук из его рук. Он сказал: — Я ненавижу вас. И Тан кивнул: — Да… В конце зала поставили мишени. И все светильники снова горели. Вряд ли этот офицер тренировался в стрельбе с тех пор, как три года назад окончил обучаться в академии. Его заняли другие вещи: звание, солдаты, рейды… А Лин стал лучшим стрелком в доме и побил рекорд шести поколений. Но не это делало его сильней. Любой аратжин знал: родиться с таким титулом означает, что с первого своего дня ты весь — в долгах и ожиданиях. И всю свою жизнь — от люльки до могилы — выплачиваешь и оправдываешь. А если не справляешься — могут казнить. Этот мир… не прощал ошибок. Но Лин был ошибкой. Если бы он родился несколько веков назад, его убили бы медики. Никто бы не узнал о нем и о его дефекте. Никто не позволил бы ему жить. Он не имел права таким рождаться. Аратжин — это не человек. Это — статус. Чистая кровь, благородные гены, совершенный генофонд… Отсутствие изъянов. Аратжины выплачивали и оправдывали, потому что боги наделили их предков властью и величием. Устойчивостью, силой и умом. И вдруг появился Лин. И один его глаз — самый обычный глаз — без зрачка. Золотая пустая монета. Абсолютная слепота. Жить ему или не жить, решала срочная военно-медицинская комиссия. Затем дело передали в военный трибунал. Лин — потомственный офицер, командир по крови. Вести людей — его судьба. А он не мог видеть… У самого зоркого из народов родился полуслепой мальчишка. Не злой ли это рок? В те времена всем чудились плохие знаки и предзнаменования конца. Эпоху, в которую родился Лин, называли эпохой Распада, и ей шел четвертый век. Распадалось всё. Даже совершенные гены вдруг выдали такой ужасный, страшный сбой. И началась бюрократия. В конце концов дело маленького Лина вынесли за пределы его военно-городского корпуса — и передали в руки верховному суду. Верховный суд постановил: мальчика и родителей обследовать, род пресечь. Лина отправили на долгие четыре года в медцентр. Семья его будущей жены получила письмо с черной печатью инквизиции: «Брак расторгнут по медицинским показаниям». Мать и отца обследовали меньше. Но иметь детей им запретили. И сказали: «Будьте благодарны, что отозван приказ о стерилизации». Лин был обречен всю свою жизнь доказывать, что заслужил титул аратжина и связанные с ним долги, ожидания и надежды. За дефект, в котором он был не виновен, его стыдили. Избегали, выделяли, выталкивали из общества. И постоянно проверяли: заслуживает он свое место или нет? Лин заслуживал. Каждую долбаную минуту своей жизни он заслуживал. Усилием и напряжением. Болью в мышцах, потом и кровью. Лин выпустил две стрелы. Одну — в свою мишень, ровно по центру. Вторую — в стрелу офицера. Наконечник разрезал перо и вонзился в древко. Лин это придумал на тренировках — со стрелой в стрелу. Чтобы ставить дураков на место. Офицер сказал: — Это не по правилам… Лин тихо ответил: — Я знаю. Лин ушел, не дожидаясь, когда объявят результаты. Быстрым шагом, почти бегом он поспешил за колонну, бросил лук, сжал Тана в руках и всё-таки расплакался.VII
Мальчишки оживленно обсуждали: — Они правда убьют вестника? — Вестник не виноват. Он на инстинкте бросился. Странно его наказывать за это. Церемония обещала быть сорванной скорым жертвоприношением. И трауром одного поверженного и униженного офицера. Поверженного и униженного на глазах у его будущей жены. Тан испортил свадебную церемонию. Куда больше Лина. Пока старейшие обсуждали результаты поединка, один из офицеров нашел их двоих. Позвал: — Аратжин вест Саен. Тан поднял взгляд. Офицер со всем уважением сказал: — Когда вы поступите — остерегайтесь. Этого вам не забудут. Он склонил голову и вернулся обратно. Он дал понять, что взрослые мальчишки примутся за Тана в академии. Примутся с силой и жестокостью. И Лин пихнул Тана в грудь. Тот, посмирнев, стерпел. Лин смотрел на него всё еще влажными глазами. Всё еще обвиняя. Всё еще злясь. Тан не смотрел… Такими их нашла вест Шелл. Лицо ее было непроницаемо, взгляд — тяжелым, каким-то напуганным. Она произнесла в сторону Тана: — «Убить птицу»… Аратжин… Мало что в жизни вестеанина причиняло боли больше, чем смерть вестника. Тан еще не понимал. Он еще не знал, сколько можно отдать, сколько можно попрать ради одной лишь птицы. Но он знал, что прав. Вестник, ослушавшийся своего хозяина, — неправильный. Либо он не поддается дрессировке, либо его плохо воспитали. И оба варианта скверные. И оба варианта рано или поздно кончатся смертью. Чьей-нибудь. Уж лучше смертью вестника. Тан отвернулся. А потом пошел обратно за стол. Вест Шелл осталась с Лином. Она молчала с минуту. Она наказывала Лина своей тишиной, держала в путах этой тишины. И наконец ее голос вморозил его в пол: — Я думала, вест Фэй, что вы убережете Тана от многих бед. Но теперь я вижу: привязанность к вам станет причиной половины из них. Она ушла, оставив Лина — с этим. В глухом молчании, пока всё племя спорило и оживленно обсуждало. Но она ошибалась в Лине. Лин поднял лук, сжал его в руках и словно услышал волевое… нет, повелевающее: «Победите». Глаза его высохли. Лин приставил лук к колонне, чтобы его забрали рены. Он победил. Разве она не видела? Обе его стрелы. Лин вернулся за стол. Он сел подле Тана. И тот притих, не зная как и не умея — попросить прощения. За всё. Он посмотрел на Лина. Тот прижался плечом к плечу и опустил глаза. Старейшие объявили: — Результаты аратжина вест Фэя аннулированы за нарушение правил. Победитель — аратжин вест Ан. Птица помилована. Лин помиловал ее. Он поднял взгляд на вест Ана, который сидел, не выказывая никаких эмоций до сих пор. Вест Ан всё должен был понять еще там, сразу после поединка. Лин нарушил правила. Лин дал понять: «Мне не нужна смерть вашей птицы». Вест Ан кивнул ему, положив руку на сердце. А затем поднялся с бокалом. — Аратжин вест Фэй, — позвал он, и все затихли. — Я думал, аратжин вест Саен прикрывает вас от вестника. Но вы доказали, что вест Саен прикрывает вестника от вас. По залу разошелся смех. И вест Ан сказал: — Я буду рад сопроводить вас в академию через неделю. Я верю, что из вас выйдет достойный офицер и что ваша зоркость спасет еще не одну жизнь. Всё племя подняло бокалы, чтобы выпить за Лина, и тот оробел. И в этот момент один только вест Шейн посмотрел не на Лина. Он посмотрел на Тана. На человека, который сказал, что вест Фэй — видит. Тан сидел смирно и спокойно. Он всё еще считал, что птица должна быть мертва. Но Лин сделал то, что должен. Так, как правильно. На тренировках — и всегда — Тан отходил в сторону, чтобы Лин мог пройти через все испытания сам. Со своим луком, своей стрелой и своим глазом. И своей дорогой. Тан не стал обещать ему, что больше не прикроет. Потому что слишком сильно испугался. В этом Тан на себя положиться не мог… Но он мог заставить других понять, за что выбрал Лина. И на него положиться — не только в этом. Во всём. Когда все выпили за поступление Лина, стало очевидно, что конфликт погас. Пир продолжился. А Лин снова прижался плечом к плечу Тана. — Я сегодня сказал, что ненавижу вас, — напомнил Лин. — Я вам соврал. Тан спросил: — Это не очевидно? Лин толкнул его, и между ними всё восстановилось.VIII
Шаман продолжал легенду: — Когда всех священных птиц перебили злые духи Рофира, осталось только три яйца. Их нашли голодные кочевники. Солнца пообещали: «Если вы сохраните наших птиц, они принесут вам еду и найдут укрытие. Они научат вас видеть»… И вождь послушал. Охотясь из последних сил, племя разделило с птенцами всю свою добычу. Птенцы не раз предупреждали племя об опасности. Не раз спасали жизнь — за то, что люди выходили их. Они окрепли и поднялись в небо. И, высоко в небе, они увидели вдали землю тихую, просторную, полную жизни и травы. Они увидели степь. И там, в степи, люди впервые нашли дом. Шаман попросил маленьких аратжей вынести по колоску. И показать, с чего начиналась степь… и с чего начнется союз между женой и мужем. Девочки вышли тонкие, как колоски в их руках. Маленькие и серьезные. Они подошли к столу, за которым сидели Тан и Лин. И Тан растерялся, когда на него уставились большие золотые глаза. Лицо аратжеи выглядело тоньше и нежней, чем у любого мальчишки, а темные волосы спускались волнами на ее хрупкие плечи. Она была одета в воздушное платье, вся в золотых украшениях. Она тянула Тану колосок двумя руками. Он взял. Аратжея смущенно улыбнулась ему, склонив голову, и почти побежала обратно, но тут же вспомнила… что бегать ей нельзя, терять стать — нельзя. Тан смотрел ей вслед пару мгновений, пока этот колосок… щекочущий ему пальцы, не напомнил сон… Тан стоял посреди степи, и ласковая трава целовала ему ладонь. Тан провел колоском по руке, прикрыв глаза, вспоминая всё: слепящий свет, тепло на своей коже, свежий ветер, пряный запах… Аратжеи отошли от стола, оставив каждому мальчишке колосок. Каждому, кроме Лина. Но он даже не поднял глаза — в ожидании. Ожидания не было. Он всё знал и так… Тан толкнул его. Отдавая желтую травинку. — Вест Саен, — Лин даже развеселился, — это подарок суженому… Вы за меня хотите замуж? Тан пожал плечами. И положил колосок на стол, раз Лин не захотел взять. — Мне это не надо, — сказал Тан. Он станет маршалом. Зачем ему какая-то жена? В шесть Тан считал, что это глупости и трата времени. Подумаешь — девчонка. Какое ему дело до девчонки, когда он влюблен в степь? Лин посмотрел на хрупкую травинку на столе и затих… Что-то утраченное — гораздо глубже и острее, чем у остальных, — захватило всё в нем, отрезая шум.IX
Шаман вернулся к огненной чаше и спросил: — Что может быть опасней, чем огонь? Офицерам принесли луки. Но в этот раз не для поединков. А чтобы они запустили с помощью стрел священный, очищающий огонь в мишень. Едва стрелы поразили все семнадцать мишеней, свет в зале погас. Только мишени вспыхнули. И тогда семнадцать девушек взяли огонь в руки. Огонь пылал на кончиках их пальцев… и не жег их плоть. Тана это поразило. И огонь, и эти девушки — пылающие и глазами, и руками — они заворожили его, как стихия. Как Рофир.X
Так встречали аратжинов спустя десять лет становления. Провожали с ними погибших и снимали с плеч груз войны. Подавали им воду. Досыта кормили. Напоминали им о предках и корнях. Говорили: «Покажите нам, чему вы обучились — там. Как управляетесь с самой опасной птицей, как стреляете из лука». Это — уже в прошлом, только дань традиции. Это — священный ритуал. Но вся символика — света и огня — вместе с алкоголем вызволяла их из дыма, пепла и крови. Возвращала в момент… В шесть Тан не понимал. Но офицеры в шестнадцать… глядя на непростительно магических и притягательно прекрасных девушек, обещанных им, понимали. Огненные пальцы рисовали замысловатые фигуры в темноте. Пылали и манили золотом глаза, загораясь от всполохов света. И блестело золото в волосах, на шеях, на запястьях… Тонкие силуэты в тонкой ткани кружились в темноте. И несли огонь обратно в чашу. Огонь, выпущенный из нее. И когда руки их погасли, когда погас вообще весь свет, офицеры нашли эти руки в темноте на ощупь. А Тан увидел… зал, заполненный людьми… зал, полный огня и воздуха. Закат и распахнутые пространства, в которых свободно гулял ветер. Он следил, как движется фигура — черная и ловкая — фигура офицера среди чужих людей. Она движется к трону, который ей не принадлежит. Зал снова осветился светом. Видение исчезло. И ни одной волшебной девушки, ни одного офицера уже не было в зале. Мальчишки зашептались: — Они все исчезли… Тан с Лином переглянулись. И Лин сказал: — Спорим, мин Тжо позвал бы нас смотреть, куда они ушли? Тан прыснул. А потом спросил: — Хотите? Племя уже расходилось, и Лин, подумав, кивнул Тану. Но когда они прокрались через половину зала, Тан заметил девочку, которая не подошла к столу. Она смотрела на Лина. И выглядела так, как будто один его вид причинял ей боль. Она спряталась. Тан пошел за ней, заглянул за колонну, но она тоже будто «исчезла»… Тан ничего не сказал Лину. Об обещанной ему когда-то будущей жене. Промолчал о ней и Лин. Но и проверять, где офицеры, они больше не захотели. Они вернулись в свой дом. И Лин лег в постель под возбужденный шепот мальчишек. Тан лег с ним рядом, спиной к спине, и закрыл глаза. Перед сном он сжал в руке не стеклянный шар, а живой и хрупкий колосок. Лину тоже всё это не нужно, считал он. Дурацкие жены и прочее. Они уйдут. Тан уведет его к солнцам.