Только я никого не люблю. А люди любят.
Люди нарушают правила. Любить нельзя на государственном уровне. Ох уж эти люди. Не боятся ни штрафов, ни нас — спецслужб, следящих за ними, ни смертной казни. И ради чего? Неужто это настолько великое чувство? Говорят, что оно затуманивает разум, контролирует ваши действия, лишает здравого смысла, уменьшает контроль и внимание к происходящему, заставляя витать в небесах. Так почему же люди любят? Я видел множество парочек, бегущих за руку от одного или нескольких космонавтов. Нас. Я и сам бегал за ними, чего уж греха таить. Но чем больше я вижу людей, не отрекающихся от своей любви даже под угрозой убийства, тем больше хочу испытать это чувство. Переступить закон в первый и, возможно, не единственный раз в жизни. Я видел всяких: высоких и низких, темных и светлых, совсем еще юных и пожилых. И все были счастливы, несмотря на то, что их поймали. Они счастливы, потому что провели хоть небольшую часть своей жизни в объятиях сего запретного чувства. И знаете, в чём проблема? Я не счастлив. Совсем-совсем. Никогда. Недавно поймали двух девушек, которые уже давно не подростки, и должны иметь голову на плечах. И даже страх пред нами не смог затмить любовь в их глазах. Я уже давно работаю здесь и умею различать настоящую любовь, ни разу в жизни не испытав её. Странно всё это. Наверное, надо поменьше работать. Потому что чем больше я ловлю их, тем меньше я хочу это делать. И я поддаюсь. Отпускаю. Бегу медленнее, чем обычно. Закрываю глаза, видя в метро держащихся за руки людей. А что будет, если отменить закон? Наступит хаос? Разруха? Все сразу начнут сходить с ума? Или мы еще долго будем отходить от пережитков прошлого и бояться. Людям приятно прикасаться своими губами к чужим? Они же мокрые и противные. Им нравится сидеть на коленках друг друга? Запускать руку в волосы и гладить по голове? Приходить домой и знать, что их кто-то ждёт? Готовит им вкусный горячий ужин, заваривает фруктовый чай? А потом они целуются и обнимаются в постели, и всякая другая дребедень? Воу… Я сижу в офисе по двенадцать часов, а потом возвращаюсь в свою (пустую) квартиру, быстро закидываю в микроволновку какую-нибудь трехдневную пиццу, а иногда и вовсе ем холодную, а затем плюхаюсь на диван и… И всё. Н-и-к-о-г-о. Вы спросите, а любовь запрещена вообще? Во всех её проявлениях? Как тогда мы появляемся на свет? Разве ребенок — это не самое главное проявление любви двух людей? Брехня. Это уже давным-давно в прошлом. Сейчас работают целые фабрики по производству детей. Там они рождаются, здесь же о них заботятся до семи лет. Потом отдают в школы, где они и живут до восемнадцати. А потом всё. Добро пожаловать во взрослую жизнь. До чего технологии дошли. Семей как таковых не существует вовсе. Даже слово такое странное — «семья». Мне уже двадцать семь, моя темно-русая голова выбрита ёжиком, из одежды — темные тяжёлые тряпки с отличительным значком спецслужбы, а на лице нет улыбки. Даже намека на неё. Офис, если его можно так назвать, обычный. Четыре метра на шесть плюс клетка, за которой и сидят заключённые. Темно, тускло, нет окон. Посередине стоит стол, заваленный бумагами. На нем же множество кружек из-под кофе — единственное, что спасает. Не самое живописное место, по правде. Домработадомработа. Работа. — Открывай решетку, Тайлер, — грубо произносит Эндрю, старший по званию, заводя в помещение заключённого с наручниками на запястьях. — Прикинь, думал сбежать зверёныш. — А второго влюбленного поймали? — я очень надеюсь на ответ «нет». Боже, я никогда ни о чем не просил, но этот парнишка такой молодой, у него же ещё вся жизнь впереди. Одному легче признаваться, что любовь была ошибкой. Так проще выйти на свободу. Только не дури. Не отказывайся. Или же... стоп… Не смей! Будь до конца верен! Стой за свою любовь. — Ты прикинь, сбежала шмара, — произносит Эндрю, который выше меня на голову, хотя и я ростом не обделён. Сам его побаиваюсь иногда, несмотря на то, что видел в жизни многое. — Не разговаривай с выблядком, — произносит он, а мне хочется закричать: заткнись, блять, и уйди поскорее отсюда. — Само собой, — мне тоже приходится играть — иначе окажусь перед смертью даже раньше, чем мальчишка. Мы перебрасываемся ещё парой фраз, о содержании которых я не хочу поведать, потому что в этом нет никакого смысла. И как только он уходит, я переключаюсь на заключённого. — Воду будешь? — молчит. Я бы тоже молчал. Доверять в такие моменты чрезвычайно сложно. — Давай ты будешь общаться со мной и сделаешь лучше самому себе, окей? Я добрый дядя, обижать не буду. Ага, так он тебе и поверил, Джозеф. Стоишь тут, сюсюкаешься с парнишкой лет семнадцати. Кто же любит его каштановые кучерявые волосы, такого же цвета толстые брови и карие глаза? Как выглядит та девушка, которой принадлежит это сердце? — Парень, тебе же лучше будет, — я глубоко вздыхаю, прежде чем произнести... — пожалуйста. Он поднимает на меня взгляд и глядит через железные прутья. Не ожидал, что мы можем быть такими вежливыми, да? Ещё и «спасибо» знаю, представь себе. — Повторяю вопрос: воду будешь? — и парень кивает головой, сглотнув. Знаю, как выматывает погоня, а уж тем более, когда не ты гонишься, а за тобой. — Как зовут? — спрашиваю я, протягивая стакан с обыкновенной водой, и он тут же начинает жадно пить. В горле совсем пересохло, да, малый? Я терпеливо жду, чтобы забрать кружку. — Зовут как? — пойми, не из чистого любопытства, для протокола надо. — Дж… Джордан, — тихо произносит парень. — Спасибо. — А лет сколько? — Ш-шестнадцать, — чуть-чуть не угадал. — Ты знаешь, что нарушил закон? Что тебя могут осудить как взрослого? — Знаю, — спокойно отвечает он, будто давно смирился. Будто был готов к тому, что когда-нибудь его поймают. — И ты признаешь свою вину? — продолжаю допрашивать, не записывая ответы на диктофон, как положено. Если повезёт, то сегодня я попытаюсь сделать благородное дело и отпустить его к своей любви. — Признаю, — его голос ровный. Парень, тебе точно шестнадцать? Ты ведь ничуть не боишься. Смотришь мне прямо в глаза, пока я, уперевшись в стену, смотрю в твои. — Не хочешь ли ты отказаться от своей любви в пользу закона? Тогда будет рассмотрено решение насчёт твоего освобождения. — Не хочу, — стопроцентное попадание. На такой ответ я и рассчитывал. Молодец. — Хорошо, — отвечаю я, улыбаясь... Погоди до ночи, малый, тогда и посмотрим, как будем действовать.***
Всё это время я не стремлюсь заводить разговоры. Он то прожигает меня взглядом, то думает о чем-то своем, закрыв глаза. Как он представляет себе дальнейшее развитие событий? Знает, что может умереть? Что мог бы не увидеть своей любви? И не увидел бы, если бы не я. Но пока рано раскрывать все карты. Надеюсь, что в отделение больше никого не поступит. Ведь остаётся совсем немного до момента икс. В моей голове определенно витают сомнения: а стоит ли выпускать преступника на волю? Всё тело трясет, я нервничаю. Иногда он просит попить, и ему даже перепадает обычный крекер. В его глазах я вижу благодарность. Наконец-таки понял, что я не злодей? Я лучше остальных космонавтов. Я смогу изменить мир. Маленькими шажками. И, возможно, мне даже удастся полюбить... Правда ведь? А на часах три ночи. Оно. Пора. Либо сейчас, либо будет поздно... Но только я понимаю, что самое время исполнять первый пункт моего плана, как в офис кто-то врывается. Быстро и неожиданно. Абсолютно бесшумно. И это не Эндрю, не любой другой человек в форме. Неизвестный резко открывает дверь, будто вовсе не чувствуя страха, будто он здесь как дома. Рука тут же интуитивно тянется к кобуре. Вот что-что, а реакция у меня на высшем уровне. Я в ней силен. — Не двигайся, — на меня направлен пистолет. Краем глаза замечаю, как парень за решеткой схватился за перила. Нельзя терять драгоценные секунды, и я снимаю огнестрел с предохранителя. Готов в любой момент сделать выстрел в парня с ярко-красными волосами, если понадобится. — А то что? — улыбаюсь я, догадавшись, в чем дело. Ну куда ты полез, наивный, а? — Выстрелишь? — Выстрелю, — говорит парень, подходя ближе. И не боишься же, дурашка. — Стреляй, — секунда, две, три. Он не опускает пистолет, но понимает, что проиграл. Что бежать некуда. — Поддельный пистолет не так сложно отличить от настоящего, — произношу я, всё ещё держа парня на прицеле. — Отпустите его, — он указывает головой в сторону заключённого, и впервые в глазах Джордана я вижу страх. Не за самого себя, а за чужого человека. Так бывает? Может, это он — его любовь? — Можете убить меня, только отпустите его. — С какой это стати? — мне нужно знать, почему он жертвует собой. Какие цели преследует? Эта та самая любовь, которая затуманивает разум? — Кто ты ему? — Друг, — мне не удаётся сдержать смешок. — У людей не бывает друзей. — Это у вас не бывает, потому что вы нелюди. А у нас бывает, — его слова действуют как удар под дых, и моя рука начинает трястись, поэтому я должен скорее принять решение. — Надевай наручники, — кидаю ему железные кандалы, оставляя пистолет лежать по близости со мной. Чем чёрт не шутит. — Отпустите сначала его, — хватка у парня хорошая, а вот с доверием опять же не очень. Я всегда сдерживаю слово, я уже пообещал самому себе, что выпущу его. И справился бы с этим и без твоей помощи, но ты старше, смышленее. Надеюсь, ты сможешь помочь мне. — Джош, нет! — пытается препятствовать Джордан… Похоже, ты и вправду д-друг. И имя красивое. — Надень, и я выпущу… Обещаю. Я подхожу к клетке, не переставая следить за парнем, который выполняет мой приказ, и уже через полминуты его руки сковывают наручники. Хороший мальчик. Открываю замок, и, кажется, оба не верят в происходящее. Мы славимся бесчувственностью, жестокостью, враньём. И мой образ рушит всё их впечатление о космонавтах. Я выпускаю Джордана наружу, заводя на его место Джоша, и вновь закрываю клетку. Джордан пытается сопротивляться, не желая, чтобы Джош жертвовал своей жизнью, но парень пресекает его попытки одним взглядом. И тот не смеет ослушаться. Я вывожу Джордана на улицу, вкладывая ключ от наручников ему в руку. Я не могу снять их с него прямо сейчас. Его личность я никак не документировал, а Эндрю навряд ли запоминает всех заключённых. Для него они на одно лицо — мерзость. «Беги», — шепчу одними губами, смотря вслед удаляющемуся силуэту. Мне нужно сделать пару глотков воздуха, прежде чем я войду в здание. Туда. К заключённому. Прежде чем начну задавать вопросы... — Что такое дружба, Джош? — Ты и такого не знаешь, — констатация факта. Слышу, что насмехается. Но мне правда нужно знать. Я сажусь на пол возле решетки, не побоявшись пыли и осуждения. Он смотрит на меня сверху-вниз, сидя на деревянной скамье, и разглядывает. И я пялюсь в ответ. Помимо ярких волос, у него такие же яркие вишневые губы, а цвет глаз схож с карим цветом глаз Джордана. Они чем-то похожи даже, но Джош мягче. Чёрная обтягивающая толстовка выделяет мышцы на руках, и, если подумать, он мог бы уложить меня на лопатки вручную. Мои навыки в этом вопросе подкачивают, да и я меньше немного. — Ты правда хочешь знать? — а ещё он более разговорчивый, и это радует. — Хочу, — наши взгляды пересекаются, и я вижу, как мысли бегают в его голове. Не ожидал такого? — Зачем? — Не забывай, по какую ты сторону от решётки. Я могу пытать тебя, а могу спрашивать невинные вопросы. Чего ты хочешь? — Окей, — он закусывает нижнюю губу, а я не знаю, готов ли услышать следующие слова. — Настоящая дружба — это когда ты готов не умереть ради другого. Это когда ты готов жить ради другого. Когда можешь пожертвовать всем, лишь бы человеку было хорошо. Когда ставишь его желания и предпочтения выше своих, лишь бы он был счастлив. Когда хочешь видеть человека счастливым, слышать его смех. Хочешь видеться с ним двадцать четыре часа в сутки. Когда не спишь, потому что у него проблемы, а ты не знаешь, как помочь. Бросаешь всё и мчишься на помощь, даже не продумав план. Потому что боишься не успеть и потерять навсегда. Его жизнь для тебя дороже своей, — замолкает Джош, отворачиваясь. Не хочет видеть холодного меня, рассказывая о своих горячих чувствах. — Разве это не любовь? — спрашиваю я, когда проходит то ли пять минут, то ли пятьдесят пять, а он снова хохочет. — Это тесные синонимы. Практически одно и то же. Ты любишь своих друзей, но есть человек, которого ты любишь не как друга, а немного больше. Ты готов провести с ним всю жизнь, целовать всё тело, создавать с этим человеком семью. — И ты любишь, Джош? — я снова гляжу в его глаза. Произнесенные слова оставляют огромный отпечаток. Я никогда не общался с заключёнными, я знал о чувствах из слухов и сплетен, я никого не подпускал к себе так близко, как сейчас этого парня. И я не знаю, что чувствую. — Я любил… Давно. — А разве можно разлюбить? — хмурю брови я, не понимая до конца всех точностей. — Ты не знаешь абсолютно ничего? Так зачем же пытаешься понять? — отвечает он вопросом на вопрос, а я решаю сохранить молчание. — Конечно, можно. Иногда люди предпочитают полюбить других, потому что им становится скучно в отношениях. Иногда бытовые мелочи убивают любовь. А бывает, что просто торопятся. Вот и я поторопился. — А хотел бы снова? — вопрос, интересующий меня. — Снова что? — не понимает он. Дурашка. — Влюбиться. — Возможно, — как-то размыто отвечает он. — Но в кого я могу влюбиться, находясь за решеткой, когда есть шанс, что меня убьют. И если не сегодня, то завтра. Из вариантов у меня только ты. — Только я, — соглашаюсь я, кивая головой и поджимая губу. — А как тогда влюбляются? И что вообще делают влюбленные? — У тебя так много вопросов, — улыбается Джош, и мне нравится эта улыбка. — И либо ты влюбился и не знаешь, что с этим делать, либо у меня нет другого варианта. — Я не влюбился, — отрезаю я. — А хотел бы? — Хотел бы что? — Влюбиться. — Возможно. — И что тебе мешает? — Джош, кажись, не понимает всей сложности моего положения. — Ты красивый молодой парень, наплюй на закон. — Я не смогу быть влюбленным, ловя таких же несчастных влюбленных, — разве это не очевидно? — Тогда брось работу и стань наконец счастливым! — настолько на моем лице написана грусть? — Легко сказать, — меня пробивает на смех. Я такой несчастный сижу на полу офиса рядом с заключённым, который тоже перемещается на пол. — Говорить всегда легче. Слова часто произносят, не обдумав. Они ранят похлеще ножа. Но ты попытайся. Знаешь, каково это — целоваться с любимым человеком? Обнимать его, когда кажется, что весь мир отвернулся от тебя? Видеть то, как он улыбается только потому, что ты вернулся домой целый и невредимый? Этого не передать словами. — Не знаю, — шепотом произношу я, чувствуя, как всё внутри изнывает. Я хочу чувствовать всё описанное. Хотя бы раз в жизни. Или нет? Я хочу чувствовать это всегда. Я хочу любить и быть любимым. — Джош… — я в последний раз взвешиваю все «за» и «против». — Ась? — У меня к тебе предложение, — и «за» перевешивает, — ты целуешь меня, а я тебя освобождаю. — Договорились. И все? И просто «договорились»? А пребывание в состоянии шока? Да что с тобой не так? Почему ты такой… Хороший? Знаешь так много и заставляешь чувствовать лишь из-за произносимых слов. Я научился воспринимать людей с работы как безмозглых машин, а ты другой. Настоящий. Мы смотрим друг другу в глаза ещё с десяток секунд, прежде чем подняться с пола. Я на свой страх и риск открываю замок и, сглатывая слюну, захожу в камеру. И мы стоим. Пялимся. Сделай первый шаг к этому, я совсем неуч! И он делает. Надвигается на меня, все ещё в наручниках, и наши носы сталкиваются. Я выдыхаю слишком громко, закрывая глаза, а затем чувствую прикосновение к своим губам. Необычно. Странно. Магически. Напор становится сильнее, и я задеваю стену спиной. Его язык проскальзывает ко мне в рот, и мы стоим, неумело облизываемся (только я, наверное), а он проделывает нечто вау. Я ощущаю огонь внутри себя, а внизу живота начинает давить. Никогда такого не было. Он отрывается, давая перерыв, а мне мало, и я шепчу: — Ещё, — но Джош не спешит выполнять мой приказ, он медлит и заглядывает мне в глаза. — Наручники сними, — и я слушаюсь незамедлительно. Достаю из заднего кармана джинс ключ и быстро расправляюсь с замком. Как только слышится грохот упавшего металла, Джош подхватывает меня под задницу и прижимает к стенке, остервенело нападая на губы. Уже не так нежно, кусаясь, воюя, борясь за превосходство. И мне кружит голову. Я начинаю понимать влюбленных. Джош кусает мою шею. И я издаю что-то похожее на стон, и глаза закатываются от удовольствия. Он подхватывает меня удобнее, и через секунду я уже сижу на его коленях на скамье. Откидываю голову назад, предоставляя доступ к шее, потому что да, чёрт возьми! Да! Мне нравится, блять! — Как тебя зовут хоть? — мне даже не сразу удаётся разобрать вопрос, потому что его горячее дыхание опаляет мою кожу, покрытую мурашками. — Тай-лер, — с трудом произношу свое имя, желая снять с него злосчастную толстовку, чтобы впервые в жизни по-настоящему, поглощённый чувствами, прикоснуться к нему. Пожалуйстапожалуйстапожалуйста. — Пообещай мне, Тай-лер, что бросишь эту работу. — Об-бещаю. — Пообещай, что мы встретимся, когда у тебя уже не будет этой треклятой одежды космонавта. — Обещаю. — Пообещай, что я стану тем, кого ты полюбишь первым. — Я уже близок к этому. Джош снова целует меня мягко, убирая со своих колен. Он аккуратно проводит рукой по моим волосам и целует в лоб, улыбаясь. Я, весь разгоряченный и, о боже, возбуждённый, не сразу понимаю, что он прощается таким способом. — Встретимся, как только покончишь с работой, — говорит он, находясь уже по другую сторону клетки. И когда мы успели поменяться? — Но как… — Я найду тебя, — понимает он с полуслова... Это и есть любовь? Тогда почему он исчезает? Или половинки притягиваются? Боже. Знаете, что я понял, находясь в клетке? Здесь сидят только влюбленные.