Как следует

Рассекает коридор, словно ебаная королева. Не хватает короны и скипетра. И сияющего трона где-то в дальнем углу. Не раскачивает бедрами, не манерный, не женственный — но все еще главная дива в университете. Бакуго — класть хотел на гендерные стереотипы и предрассудки. Любимый цвет? Мать его розовый. И фиолетовый. И ослепительно желтый. Куча аксессуаров, мастерству подбора которых может позавидовать даже топовый стилист. Лакированные ботинки на высокой платформе, обтягивающие кожаные брюки, цепи вместо пояса и радужный кулон, который он носит с гордостью, точно это — медаль, которую ему вручил президент за заслуги перед родиной. Попробуешь назвать его педиком? Макнуть лицом в собственную мочу? Ну, уж нет! Бакуго сам, кому хочешь, надерет задницу или унизит так, что потом неделю будешь ходить с выражением, как у побитой псины, и смотреть под ноги, отчаянно пытаясь спрятаться от короля. Он громкий, заметный, уверенный в себе. Отличник. Даже консервативные учителя не отчитывают его и не смеют в его присутствии слово не так сказать о представителях сообщества. Потому что Бакуго никого и ничего не боится. Потому что он — такой, какой он есть. И ты либо принимаешь это, либо идешь нахуй. Да-да. Коротко и емко. На хуй. Но не на его — многовато чести. Он не боится рисовать тонкие стрелки, выщипывать брови и иногда, по настроению, высыпать на веки яркие тени. Не боится убирать колючие волосы ободком. У него восьмимиллиметровые тоннели в ушах и проколотый нос, а еще… Кири, откуда ты все это знаешь? Какого черта ты об этом думаешь — сейчас, в качалке, крепко вцепившись в металл. Весь из себя мужественный, весь из себя правильный, слепо следующий канонам общества конформист, который избегает любого, кто хоть отдаленно похож на гея. Кири, да ты и сам тот еще гей. Не согласен? А почему ты тогда уже пять минут пялишься на задницу Бакуго, который ходит с тобой в одну качалку? В одно с тобой время. Эйджиро неоднократно пытался изменить свое расписание, но Кацуки будто чувствует это. И вот они снова, раз за разом, сталкиваются взглядами в раздевалке. Киришима (почти) беспалевно рассматривает кубики стального пресса, обводит взглядом скрипящие от натяжения мышцы ног, спускаясь к лодыжкам. Он изучает его идеальную грудь, как волк, который голодал неделю. Если бы сейчас была ночь, ты бы непременно завыл на луну от отчаяния. Подотри слюни, он ведь все подмечает. Цыкает себе что-то под нос, запрокидывая полотенце на плечо и паром растворяется в душевой. Минут пятнадцать — и он снова будет маячить перед твоими глазами. С голой (идеальной) задницей, шлепать мокрой резиной по кафелю и издевательски наклоняться. Его шкафчик — неизменно напротив. Его спина — всегда в твоем поле зрения. Расписание запомнить (зачем тебе вообще знать это, Кири?) было несложно: десять минут в умеренном темпе на эллиптическом тренажере, час йоги и затем — силовые. В конце — недолгая пробежка и, как назло, к этому времени ты также заканчиваешь свою тренировку. И вот вы снова здесь. — Весь в синем, — внезапно начинает Бакуго, сменяя влажное полотенце на боксеры и наклоняясь, чтобы достать из рюкзака чистую футболку, — очень мужественно. — О чем ты? — отвечает темноволосый, закрывая шкафчик. Он, было, собрался покинуть раздевалку, а тут — намечается (заведомо ставший неловким) диалог с Бакуго. — Чтобы, не дай бог, люди чего не подумали. Хотя, мне кажется, тебе больше пошел бы оранжевый. — Что ж, — отвечает вежливо Киришима, роняя спортивную сумку на скамейку, — спасибо за совет. — Скажу прямо, меня немного подзаебало, как ты пялишься на мой зад. Хотя я совру, если скажу, что мне не приятно такое внимание, — Бакуго поворачивает голову в сторону, и Кири видит, как его губы сковывает издевательски самодовольная улыбка. — Эм… — слишком мало времени, чтобы придумать сносное оправдание. И слишком горячий Бакуго, все еще даже не соизволивший повернуться к собеседнику. — Ты куда-то торопишься? — Ну… — Сегодня здесь на удивление мало народа. Через час у меня собеседование, но мы могли бы что-нибудь придумать. — О чем ты? — вскипает Киришима, и Кацуки — получает ту реакцию, которой добивался. — Ты. Я. В душевой. Что думаешь? — он все же поворачивается и тут же скрещивает руки, отчего мышцы рук напрягаются. Эйджиро выглядит ужасно тупо: для полноты картины не хватает отвалившейся челюсти и пара из ушей. Злой, сбитый с толку и заведенный от одного только предложения. «Что этот кретин себе позволяет?» — Давай, это моя любимая песня, — Кацуки вскидывает руками деланно театрально, будто пародируя кого-то — кого именно, Эйджиро не знал, — Что ты? Я не гей! Я люблю женщин! Как ты только мог подумать! Я самый гетеросексуальный гетеросексуал на планете Цис! — Прекрати. — Всегда смешно наблюдать за этим. Скажи мне прямо в лицо, и я со спокойной совестью пойду домой. — Не хочу, — Киришима — чертовски плохой лжец. До смешного плохой. — Это почти мило. Хотя, скорее, противно и грустно, — Бакуго приподнимает бровь и вновь улыбается с какой-то сокрытой хитростью. У него определенно точно есть план, но Эйджиро не поведется на провокацию. Потому что Эйджиро — гетеросексуал. Так ведь? — Грустно, потому что я не хочу заняться сексом с тобой? — выше обычного бросает ему Киришима и тоже скрещивает руки на груди. — Грустно, потому, — Бакуго делает шаг вперед и слегка наклоняется, несмотря на то, что он и без того на пол-головы ниже собеседника, — что это насквозь прогнившее общество так славно выебало твой насквозь пидорский мозг. — Разве это не… Оскорбительный термин? — теряется Киришима. Каким бы гомофобом он ни был, ему не нравилась стигматизирующая лексика и несправедливость. В этом мире все должны иметь право быть теми, кем они являются. Все, но только не он. — Шаришь в теме? — констатирует и заливается смехом. — Ты не безнадежен, и это радует. — Геи, лесбиянки… Я ничего против них не имею, — Кири опускает взгляд, смотря куда-то в сторону. — А против себя? — Боже, прекрати, — хочется закрыть уши руками и запеть песню вслух, чтобы перекричать Бакуго, а еще лучше — свои мысли. Далекую часть сознания, которую иногда не так уж просто заткнуть. Именно она издевательски шепчет: «признай себя» или «ты без ума от Бакуго». — Искрометный диалог, ничего не скажешь, — Кацуки натягивает на себя джинсовые шорты и поворачивает ключ в замке. — Ты сам его затеял. Будто больше не с кем поговорить, — они уже вместе направляются к ресепшну, чтобы сдать ключи, выходят из здания и идут в одну сторону. Судьба — коварная мразь, потому что они, мало того, учатся в одном университете и ходят в один тренажерный зал, так еще и живут в паре кварталов друг от друга. И, конечно же, оба предпочитают добираться до дома пешком, как прожженные зожники. — Говорить с тобой — одно удовольствие. Можем считать это прелюдией. — Ты все о своем? — Кири переходит на шепот, Кацуки же — совершенно не смущается в выражениях. Даже без привычного макияжа и яркой одежды (хотя, вишневая футболка все еще считается достаточно смелым выбором для парня) выглядит чертовски ярко и привлекательно. Бакуго — всегда остается Бакуго. Наряди его в рясу, вытащи из ушей тоннели и пирсинг из носа, он продолжит быть собой. Продолжит пошло шутить, материться, как сапожник, и ставить на место любого, даже одним лишь взглядом, если тот попробует что-то ему высказать. — Можем идти молча, можем попиздеть. А можешь остановиться здесь и выждать минут пять, чтобы идти в одиночестве. Нам ведь, к сожалению, в одну сторону. — Откуда ты знаешь? — А ты откуда? Один-один, приятель! — он снова смеется: заливисто, грандиозно, хрипло и угрожающе, совершенно наплевав на косо смотрящих на него людей. Бакуго — везде, Бакуго — главный, и вам придется смириться с этим. Киришима идет молча, смотря под ноги и сжимаясь от каждой двусмысленной шутки или издевательского подката. Время от времени они все же обсуждают что-то обычное: учебу, погоду, кафе. Он и сам не замечает, что по уши вовлечен в диалог (и в Кацуки), и когда собеседник останавливается у перекрестка, на котором им придется разойтись, ловит себя на мысли, что сожалеет об этом. Сожалеет, что их словесная перепалка подошла к концу. — Как конфетку у ребенка отобрать. — Мм? — Пойдем, у меня все еще есть время в запасе, — и Киришима следует за Бакуго, пока они не останавливаются у лавки, грузно бросая на нее свои вещи. Кацуки поджигает сигарету и затягивается, запрокидывая голову назад и смотря на небо. — Такое же голубое, как и твоя упругая задница. — Мать твою, — почти подпрыгивает на месте Кири. — Сколько можно? — Ровно столько, пока я не выбью из тебя эту сраную дурь, — парень выдыхает дым практически темноволосому в лицо, и тот закашливается. — Ты ведь хочешь меня. Я хочу тебя. У меня все еще есть немного времени. Я бы хотел отправиться на собеседование в приподнятом настроении, если ты понимаешь, о чем я, — и снова смеется. — Мало ли, чего ты хочешь. — Ты ведь у нас повернут на мужественности, так? Тебе разве что мерча маскулистов не хватает. Весь в этой унылой одежде, не дай бог, штаны немного уже, чем принято у сорокалетних политиканов. Не дай бог, духи будут слишком сладкими. Не дай бог… — Что такого в моем желании быть мужественным? — Ничего, — выдыхает дымом Бакуго. — Но мужественность не в этом. Если уж ты весь из себя такой мужик — собери свои яйца в кулак и оттрахай меня, как следует.

***

Обувь слетает с ног, свет включать — не имеет смысла. Громкие стоны и мокрые поцелуи, сбитое дыхание и две пары сильных рук. Снимай свою гребанную майку, Кири, быстрее. Джинсы тоже. В топку всю эту одежду. Провокация удалась. Бакуго всегда побеждает. — А ты не самый крепкий орешек, — смеется сквозь поцелуй Кацуки и тут же кусает губы Киришимы. — Точнее, очень крепкий, раз так быстро одумался. — Я не гей. — А я в таком случае не Кацуки Бакуго. Кровать скрипит оттого, с какой силы падают на нее разгоряченные жарой на улице и страстью под кожей тела. Киришима сверху, упирается стояком в стояк Кацуки и гневно целует, так, будто это докажет парню, что он ни хрена не гей. Это больше похоже на битву, чем на прелюдию, и блондин только рад. Рад укусам, рад тому, как грубо сжимают его соски, как цепляются за его короткие волосы, слегка оттягивая, как смотрят… Киришима, ты ужасно голоден. Но ты понятия не имеешь, что делать, так ведь? — Стоит притормозить, — спохватывается Эйджиро и слезает со светловолосого, садясь рядом. — Полагаю, мы оба, эм, активы. Значит, ничего не выйдет. — Боже, — Бакуго подпирает голову рукой и улыбается улыбкой, нет, оскалом лиса. — Кто тебе сказал, что я — топ, членоволосый? Так что уж постарайся и выеби меня хорошенько. Киришима молчит несколько секунд, а затем густо краснеет. Он понятия не имеет, что делать. Нет, не потому что это его первый раз с парнем. Потому что это в принципе — его первый раз. Воспользовавшись — неловкой для Эйджиро, и очень даже ловкой для себя — паузой, Кацуки срывает с себя боксеры и ложится на живот, взглядом приглашая Киришиму перейти к действиям. — Ну? — Ладно-ладно, — и Эйджиро нерешительно следует негласному указанию. — Воу-воу! Ты что, хочешь вот прям так сразу? У тебя есть презерватив? — на это Эйджиро стыдливо качает головой. — Я не позволю тебе трахнуть меня без резинки, придурок, — отвечает и тянется к тумбочке, доставая тюбик вместе с пачкой кондомов. — Давай. Эйджиро стыдно признаться, что он понятия не имеет, что делать со смазкой. С презервативом он еще кое-как расправляется, но что дальше? — О-о-о, — Кацуки все же понимает, что происходит, и садится рядом с Киришимой. — Так вот, в чем дело. — Будешь осуждать меня? — срывается Кири, и тут же жалеет о своей несдержанности. — Буду отсасывать тебе, — и Бакуго не бросает слов на ветер. Резко и воинственно падает на член, доходя сразу до половины и выбирая уверенный темп. — Хэй, стой, — не верь ему. Продолжай. Эйджиро кончает слишком быстро. Горячо разливается в рот и спускается в желудок, после чего Кацуки пошло сглатывает и выдыхает так, точно только что отпил из ледяной банки газировку. Он проводит языком по губам и поднимается. Их глаза вновь на одном уровне. У Кацуки есть принципы: быть собой, всегда побеждать и никогда не спать с девственниками. Но, мать вашу, какой же Эйджиро горячий. Милый, добродушный, слегка неуверенный в себе, пусть и пытается это скрыть. Несмотря на внутреннюю гомофобию и подавление своих желаний, он не стал обозленным на мир мудилой. Даже его помешательство на мужественности очень далеко от токсичной маскулинности. Он тихо следует выбранному пути и стереотипам, никому их не навязывая. Он никогда не оскорбляет других, не важно, по какому признаку: пол, гендер, раса, ориентация или политические взгляды. Кири милый. Кири — прекрасный вариант. Кацуки влюблен в Эйджиро, как бы он сам выразился, «по самые дилдаки». И если уж все развивается так стремительно, если сломать барьер оказалось настолько просто, собеседование в дурацкую кафешку — отправится к черту. Потому что гораздо круче будет не получить работу, в которой у Бакуго и так не было особой нужды, а подставить свою задницу Киришиме и бурно кончить на простыни, ни разу не прикоснувшись к себе. Тело ломит от восторга и предвкушения. Как он будет ощущаться внутри? Достаточно большой, даже отсасывать Эйджиро было сложновато. Но при этом все в пределах нормы. Не слишком толстый, не слишком тонкий, не придется полчаса растягивать себя в ожидании, когда тебя наконец-таки отдерут, как течное животное. — Я хочу тебя, — шепчет Кацуки и смотрит на темноволосого так, что, если бы Кири стоял на ногах, коленки бы подкосились, и он бы не удержался — рухнул бы на пол. Киришима никогда не держал в руках чужой член, и его заинтересованный взгляд, облюбовавший стояк Кацуки, выдает студента с потрохами. — Хочешь прикоснуться? Кири не отвечает: тревожно сглатывает и почти незаметно кивает головой. — Я не против. И Эйджиро трогает. Осторожно обхватывает, боясь навредить, не желая доставить даже малейший дискомфорт. Бакуго горячий. А еще влажный. Морось вязких капель стекает с головки, стремясь к основанию, и Эйджиро не сдерживается: подносит палец ко рту и пробует парня на вкус. — Все еще не гей? Кири возвращает руку обратно и начинает медленно ласкать Бакуго. Так медленно, что Бакуго хочет дать брюнету подзатыльник, но он промолчит. Первый блин — всегда комом. Хотя даже этот ком — лучше, чем было с большинством его сексуальных партнеров. Кири нежный, вежливый и деликатный. Он неторопливо набирает темп, не сводя глаз с головки, которая продолжает орошать каплями теперь уже его пальцы. Бакуго кончает. Непривычно рано, от непривычно медленного темпа. Грубо матерится, прикрывает рот и будто бы ругает Киришиму. Исключительно за то, какой он охуенный. Эйджиро решается поднять взгляд на Каччана и видит на его лице смущение. Впервые за все три года в университете. «Такой сексуальный…» — Я… Бля-я… — Бакуго все еще пытается отдышаться, когда дрожащими пальцами тянется за смазкой, нетерпеливо хватает ее и несколько секунд раздумывает: дать ее Кири или же сделать все самому. — Я покажу тебе, как надо. — А можно… — тихо начинает Эйджиро, и Бакуго — только представьте, Бакуго — снова краснеет. — Можно я попробую? Кацуки прикрывает рот рукой и непроизвольно отводит взгляд, передавая тюбик темноволосому, и вновь ложится на живот. Когда ноги касаются простыней, студент подмечает, что у него снова стоит. — Первое правило: не жалей смазки. Второе правило: будь, мать твою… Нежен, — последнее слово Кацуки будто сжевывает. Ему не нравится, как это звучит, но как иначе объяснить новоиспеченному гею, как правильно? — Если мне что-то не понравится, я дам тебе знать. Усек? — Да, — Кири выдавливает на пальцы смазку, пожалуй, даже слишком много, и аккуратно касается указательным ануса. Он медленно входит до середины, пока в его сторону не летит емкое «аккуратнее, членоволосый», и тут же искренне извиняется. Кацуки заливается хохотом. Кири — пиздецки милый. — Так нормально? «Ну, наконец-то, хоть какой-то экшн», — мысленно шутит Бакуго, но в ответ лишь кивает. Кивает, а затем расплывается стоном. У Киришимы все выходит очень даже неплохо, особенно, если учесть, что он девственник и «не гей». Стоны Кацуки — слаще карамели и горячее свежезаваренного какао. Он расставляет ноги шире и двигается навстречу уже двум пальцам, сам просит добавить третий. Когда пятки обволакивает заметная дрожь, а подушки от давления пальцев готовы взорваться, блондин просит Кири остановиться. Но это не надолго. Он срывается с места и насаживается на Эйджиро сразу до середины, рвение и напор компенсируя мягким поцелуем и не менее мягким прикосновением ладоней к лицу. Весь красный, смущенный до безумия, и еще безумнее возбужденный. Пресс Киришимы теперь мокрый от Каччана, который почти сразу набирает уверенную скорость. Его амбициям, даже в сексе, позавидует, кто угодно. Но можно ли осуждать его за желание кончить? Кончить в руках человека, который сводил с ума на протяжении стольких лет? Бакуго всегда побеждает. Победа вырывается из него оргазмом, и Кацуки обессиленно падает на Эйджиро, валя того на спину. Тяжело дышит, матерится, не забывая смешивать ругательства с именами богов. Его ноги трясутся. А также задница, живот, руки и губы. Если бы с ним был кто-то другой, Кацуки бы свихнулся от стыда. Сделал бы все, чтобы не позволить себе расслабиться, чтобы быть более «мужественным и стойким» в чужих глазах. Гребанная мужественность. Гребанные предрассудки. Как же хорошо наконец-то обмякнуть и просто получать удовольствие от процесса. У Бакуго — большой опыт в сексе. Но отчего тогда внутри чувство, что это — его первый раз, а все, что было до Кири — было не взаправду и несерьезно? — Мать твою, Кири, — наконец-то набирается духу сказать что-то Кацуки. — Как жаль, что ты не гей.