october weekend

      мысли иногда становились тяжелым грузом на стучащем сердце, словно затормаживая его, удерживая от резких движений, обвивая и, наконец, стискивая в тугих тисках, не давая нормально вздохнуть. получалось лишь всхлипнуть в беспомощной апатии и кануть на дно собственного смрадного болота, захлебываясь в трясине без единой надежды на спасение. таким мыслям был всего один выход — через кисть, со временем словно ставшей продолжением руки, прямо на белый холст, что уже через пару мгновений расцветал разнообразными цветами и причудливыми фигурами.       поначалу, рисование было лишь отдушиной, ведь мир не грешил снова и снова кинуть косой взгляд на беспомощного хрупкого паренька с россыпью веснушек на лице. боль притуплялась быстро, как ножницы от частых покушений на быстро отрастающие черные кудри, отдающие зеленой на свету. улыбка на лице расцветала также неспешно и осторожно, как и соцветие кактуса на подоконнике. постепенно руки, одежда, некоторые участки лица, измазанные в краске, стали неотъемлемой частью собственного уютного мира, где все еще можно было смотреть через розовые очки и молча наслаждаться осенним дождем с горячим кофе в руках, сидя на подоконнике.       Изуку любил осень также, как и любил рисовать лица. мягкие или жесткие очертания, суровая или очаровательная мимика, тугая полоска губ или солнечная улыбка — все было по-своему прекрасно, потому что неповторимо, но особенно он любил глаза. в них скрывалась вся правда, внутренний мир — богатый или до непозволительности темный и загадочный — красота и огни жизни, поэтому им всегда было уделено особое внимание.       как говорил его любимый художник: «глаза раскрывают человека не хуже слов и языка тела». Изуку любил живые глаза также, как и любил гулять по паркам и время от времени рисовать портреты мимолетно проходящих людей, что больше всего врезались в память.       также, он любил предавать огню все то, что не имело для него совершенно никакого смысла.

с глаз долой — из сердца вон.

      любимая фраза Изуку звучала каждый раз, как песня, и даже завораживала его своим странным, но действенным смыслом. пока языки пламени со страстью расцеловывали ненужные портреты, он лишь смотрел с умиротворенной грустью, что постепенно обретала оттенки пустоты. во всяком случае хранить портреты незнакомцев он не имел права, поэтому сожжения картин постепенно стали обретать смысл. или же Изуку искал оправдания своим странным привычкам? кто знает.       одной осенью Изуку все же решился на отчаянный шаг. это не было чем-то великим или действительно обдуманным, а скорее чем-то для него необычным и смелым. он сам не понял, как вообще решился рисовать портреты незнакомцев по их воле, а позже им же продавать. в первый раз это получилось случайно, когда какая-то женщина, увидев, что Изуку кого-то рисует, попросила нарисовать и ее тоже за определенную сумму, а с последующими он понял, что втягивается в этот небольшой, как ему нравилось называть, бизнес.       но он стал со временем тяготить своей однообразностью.       да, большое разнообразие лиц. да, совершенно разные глаза. но чего-то им всем не хватало. или же не хватало самому Изуку? рисовать день изо дня в том самом вроде бы прекрасном своими разноцветными осенними листьями и усыпанными ими дорожками, но до духоты переполненном людьми с потерянными и насквозь пропитанными алкоголем взглядами в парке — утомляет. тот день должен был быть последним разом, когда бы Изуку приходил туда и рисовал на заказ — он дал себе обещание покончить с этим и заняться рисованием, например, пейзажей, натюрмортов или еще чего.       как это всегда бывает в жизни — не судьба.       в парке в тот октябрьский выходной день было прохладно, отчего и не так многолюдно, как это было раньше — в конце лета — и Изуку занял свою любимую скамейку где-то в самой середине, где не отвлекали дребезжания проезжающих машин, а кроны деревьев были гуще и прекраснее. это место всегда настраивало на определенный лад, настроение. казалось, именно это человечество и называло «вдохновением». отголоски тех чувств еще оставались, но, как заметил с легкой печалью Изуку, это уже совсем не то, словно былая магия очарования покинула это место. — вы рисуете? — люди задавали одни и те же вопросы, как будто у каждого был один звуковой аппарат на всех, — сколько будет стоить портрет?       Изуку уже наизусть знал свои ответы, поэтому всегда отвечал, не колеблясь ни секунды, но в тот последний день он решил сделать подарок тем, кто все-таки попросит у него нарисовать их. — да, присаживайтесь и улыбнитесь, — он кивнул на небольшой раскладной стул рядом со скамейкой, — сегодня я нарисую вас бесплатно.       все было совершенно как обычно: люди подходили, спрашивали, Изуку отвечал, рисовал на скорую руку, делая вид бурной деятельности, и отдавал портреты довольным заказчикам. ему уже было откровенно скучно уже спустя два или три заказа. очень хотелось домой, но обещание — есть обещание, нужно было стоять на своем до последнего.       Изуку все думал: а зачем ему, собственно, надо было заниматься рисованием портретов? так еще и на заказ? одна часть подсознания говорила, что он совмещал приятное с полезным — подрабатывал и набивал руку для чего-то великого, а другая с насмешкой называла его фанатиком, стремящимся неизвестно к чему, и в итоге растерявшим всякое желание двигаться к непонятной цели вперед. он был согласен с последним.       глубокий вздох вырвался из груди Изуку, когда последняя молодая пара с умилительным визгом забрала свои портреты и ушла прочь, толком ничего не сказав ему самому, ну, разве что, случайно брошенное «респект». он был благодарен им даже за это, ведь знал, что это должен был быть последний день его малого бизнеса. уже в следующие выходные он пойдет гулять по городу и будет искать новое вдохновляющее место, чтобы там рисовать что-то другое, помимо лиц и глаз.       Изуку прикрыл глаза, облокотившись спиной к скамейке и вскинув голову наверх, к еще густым деревьям, и на секунду в его голове проскочила мысль: а что если ему больше вообще не рисовать, а отдаться какому-нибудь другому хобби?. . — ваш стиль похож на стиль Всемогущего. Красиво, — от неожиданности, Изуку выронил свой альбом из рук и зачертыхался из-за непонятно откуда взявшейся паники.       он даже не сразу понял, что к нему подошел какой-то парень, пока тот чуть ли ни спал, а понял именно тогда, когда выроненный альбом мельтешил перед его носом в хватке чужой бледной руки. Изуку взялся за него с другой стороны, и, подняв взгляд на подошедшего парня, замер на долю секунды в немом восхищении. тонкая полоска потресканных губ слегка дрогнула, а высокий парень тут же отпрянул и выпрямился в полный рост, отчего его идеально симметричные красно-белые локоны слегка опали на лицо. — с-спасибо, — поняв, что он слишком долго следил за каждым движением, Изуку смутился и слегка прижал альбом к груди, — т-ты… тоже знаешь Всемогущего?       незнакомец коротко кивнул, а Изуку тут же приободрился. — правда стили похожи? Всемогущий правда мой кумир, и я стремлюсь до его уровня, хоть у меня нет такого таланта, как у него! — протараторил Изуку, и как-то мечтательно покосился вбок. для него действительно было огромным достижением, что кто-то действительно узнал в его портретах стиль кумира.       снова последовал легкий кивок, и парень на автомате сел на еще не убранный с дороги стул. — ты точно не его внебрачный сын?       прошло с несколько секунд, и только говор проходящих мимо людей и отдаленный смех детей нарушал тишину. и, когда до Изуку дошел смысл сказанных слов, он разразился смехом, пока парень хлопал глазами и пытался понять, чего он такого смешного спросил.       веселье закончилось в тот самый момент зрительного контакта, когда нефритовые глаза, казалось бы, только на мгновение зацепились за холодные и горящие чем-то потусторонним гетерохромные с серой и голубой радужками, но потом отвести их уже не было возможным. Изуку никогда не встречал обладателей настолько живых и красочных глаз, которые словно бы раскрывали сердце при глубоком рассмотрении и выпускали тысячи игл одновременно, и уж тем более в жизни подумать не мог, что у кого-то в мире взгляд может смешивать в себе столько разнообразных красок, словно в палитре. то самое тягостное чувство расцветших цветов внутри защекотало сердце и легкие, отчего, глубоко вздохнув осенний воздух, Изуку спросил на выдохе: — можно нарисовать тебя? пожалуйста? — для большей убедительности, Изуку слегка вытянул вперед свой альбом, не разрывая зрительного контакта с удивленными глазами.       снова последовал легкий кивок и тонкая полоска губ превратилась в совсем легкую улыбку, что еще больше заставило Изуку почувствовать волнами струящиеся в крови вдохновение.       впервые за несколько недель Изуку получал удовольствие от самого процесса рисования. выводить с предельной концентрацией карандашом каждую скулу, бровь, опадающие на лицо коротко стриженные пряди неформальных волос, часть красной осенней куртки и спрятанной под ней черной водолазки, безразличный взгляд в горящих глазах и, наконец, объемный шрам на глазу и щеке, что добавлял красоты в этот, казалось бы, идеальный образ. но парень был иного мнения, и когда первый набросок был почти закончен он попросил не дополнять картину его шрамом. Изуку возмутился: — этот шрам — часть твоего образа, почему ты не хочешь, чтобы он был… — это личное.       вновь оба замолчали, пока вопросы пеплом оседали на голову и не давали нормально мыслить. возможно, в другой ситуации Изуку бы промолчал, но когда он был наполнен вдохновением и уверенностью — тут уж простите, не удержался. — когда-то мой кумир сказал одну очень глубокую вещь, когда ходил по выставке юных талантов и обеспокоенный парень так сильно переволновался из-за своей серьезной ошибки в картине, что чуть ли не был готов сорвать ее со стены, — он вновь начал тараторить, попутно делая некоторые дополнительные штрихи в альбоме. парень невольно прислушался, и, тогда Изуку резким движением показал тот самый аккуратный образ на бумаге вместе со шрамом, — «неполноценности прекрасны» — вот, что тогда он сказал тому парню.       парень промолчал, и Изуку понял, что перегнул палку в попытке переубедить незнакомого человека в личных убеждениях, но тем не менее он одержал маленькую победу. — так… все-таки убрать шрам? — он не мог не задать этого вопроса.       парень уже было хотел что-то ответить, но резкий звонок на его телефон помешал ему. к незамысловатому разговору Изуку старался не прислушиваться, ведь это было не его дело, хотя то, как поменялось лицо парня в момент разговора определенно было напряженным и словно бы пренебрежительным. ему явно было неприятно разговаривать с человеком на противоположной стороне.       когда разговор подошел к концу и Изуку хотел было спросить, в порядке ли он, парень резко встал со стула и, поймав обеспокоенный взгляд, с осторожностью проговорил: — я заберу картину позже, ладно? мне нужно идти, — и не дождавшись ответа, парень пошел прочь и вскоре скрылся за пределами парка.       после того случая в парке, Изуку с превышенным вдохновением во всем теле занялся картиной настолько, насколько только мог. он потратил весь вечер на то, чтобы добавить недостающие части в образ идеального парня, смешал множество красок, чтобы получить именно необходимые оттенки, и в итоге довольно сильно в ней измазался, отчего когда ближе к двум часам ночи он, наконец, закончил — все его лицо и руки напоминали одну сплошную радужную кляксу, ровно как и любимая зеленая клетчатая рубашка. но он был чертовски доволен собой и проделанной работой. картина и правда получилась одной из самых красивых из всех, что когда-то доводилось рисовать Изуку своей непередаваемой температурой красок, в которой смешивался и жар, и холод, и рвение к чему-то великому, и безмятежность, и открытое сердце и иголки во взгляде.       Изуку даже не знал имени того парня, да и так не назвал свое — за что очень себя корил потом — но все равно выложился на полную и выдавил из себя всего без остатка. он не понимал, зачем, до тех пор, пока не подловил себя на том, что пятнадцать минут с мечтательными мыслями смотрел в глаза идеального человека, смотрящего на него тем взглядом из поверхности бумаги. кажется, тот парень ему понравился, и даже слишком.       он смутился таким мыслям и сделал все возможное, чтобы выбросить это из головы. для начала, он лег спать, но на следующий же день под вечер, окрыленный, побежал в тот парк с портретом в руках и ждал. парень не появился.       и ждал на другой день. тоже его видно не было.       потом ждал еще день и еще, еще, еще.       прошло около двух недель, а тот парень, кажется, исчез с лица этого мира и не появлялся. . .       осознание собственной наивности не заставило себя ждать, но Изуку ничего не почувствовал в тот момент. апатия схватила его своими когтями за горло, не давая выдавить из себя и всхлипа, да и он не пытался вырваться из этой смертельной хватки. сам виноват, что загнал себя в капкан необоснованных чувств и бесполезных надежд. Изуку вымученно улыбнулся, когда вышел во двор, на свое любимое место в углу забора, около старого и полузасохшего дерева и разжег небольшой костер, держа в руках несколько ненужных картин. огонь с охотой пожирал одни лица за другими, с благодарностью потрескивая и разгораясь с каждым разом все больше и больше. на душе — пустота, а в руках — последний портрет с лучшей работой. — если не нужно ему, значит не нужно и мне… — одними губами произнес Изуку и сжал пальцы по краям картины, — с глаз долой — из сердца вон…       казалось, мгновение, и тот прекрасный образ навсегда сгорит и превратится в пепел, как и воспоминания и мечтательные мысли Изуку, а он сам отпустит свою любовь к лицам и глазам, и сможет посвятить свою жизнь чему-то другому, не зацикливаясь так сильно на одном вновь.       но Изуку не смог отдать в объятия огня последнюю картину.       он корил себя за слабохарактерность, говорил, что ребята были правы, называя его сентиментальным дураком, иронизировал из-за своей влюбленности в образ на картинке, но тем не менее продолжал смотреть, смотреть и снова смотреть. он не мог отвести взгляда, не мог расстаться, не мог отпустить. возможно, и свою любовь к портретам тоже бы так просто не отпустил.       в тот день, когда с момента встречи с интересным незнакомцем прошло ровно три недели, Изуку решил попробовать в последний раз сходить в тот парк и подождать. он не знал, что собирался делать потом, если, например, тот парень не появился бы. надежды не было, ровно как и вообще каких-то особых мыслей, когда он шел вглубь парка с прижатой к груди картиной и иногда специально залезал ногами в большие кучки опавших листьев. октябрьские выходные — прекрасное время. Изуку, погруженный в пустоту мыслей, не сразу заметил, как кто-то сидел на его любимой скамейке, но, стоило ему подойти поближе, как те самые идеально симметричные красно-белые локоны заставили его снова зачарованно замереть в паре метров.       парень тут же поднял голову на Изуку, и их взгляды встретились. Последний затаил дыхание, когда к нему подошли. — извини… — он только заметил, что в туго сжатых руках виднелся небольшой и невзрачный букет георгин, — были дела с отцом.       Изуку покраснел, когда ему протянули цветы в знак извинения. не зная, как вообще реагировать на это, он по инерции вытянул руки вперед и впихнул парню ту картину. — т-т-твой портрет… я закончи-ил… работу над ним, — смущение ударило в голову Изуку, поэтому он снова начал тараторить, слегка заикаясь, — к-кстати, меня зовут Изуку Мидория!..       он не сразу понял, почему вдруг парень расширил улыбку. — Шото Тодороки, и, Мидория, оставь ее себе.       про себя Изуку подметил, что улыбка чертовски идет… Шото. то самое тягостное чувство расцветших цветов внутри снова защекотало сердце и легкие, и последующее предложение прогуляться по парку он принял даже слишком быстро, чем следовало бы.