Set my heart aflame, every part aflame. This is not a game.
***
Первый раз это случается совсем в детстве, Шину всего-то недавно исполняется шесть. На дворе стояла ночь тёмная-тёмная, совершенно густая и непроглядная, хоть зачорпывай ложкой. Отец корпеет над документами в свете свечи, слышен скрип пера по тонкой бумаге. В столь поздний час не спится маленькому Су Хёку, в эту ночь звёзды словно пытаются ему что-то сказать. Шин в свои шесть уже любит читать, замкнутому и тихому, книги заменяют ему самых близких друзей. В толстых корешках, обтянутых слоем кожи, Су Хёк вычитывает всё, что должно и не должно знать о мире шестилетнему мальчику. В один день из своей поездки отец приносит особенно интересную книжку. В ней косым, почти неразборчивым почерком писали о людях предназначенных друг другу свыше. Вообще, информация там была до жути расплывчатая и пространная, далеко не научно-обоснованная. Но всё же Су Хёка пленили витееватые фразы, цветастые слова и скудный смысл заложенный в них. Человек предназначенный другому, полностью ему принадлежащий. Соулмейт. Невольно задумаешься, а ссуждён ли мне кто-нибудь небом? Контракт между двумя людьми, соединённый кровью в небесной канцелярии. "Лишь бы не ошиблись с выбором," - думается Су Хёку. И пусть велика вероятность так никогда и не встретить того самого человека, людям, даже самым умным и хладнокровным, свойственно верить. А детям свойственно вдвойне. Что-то странное творилось с телом Шина сегодня. Нет, не боль, чувство странное, клокочущее где-то в глубине, не причиняющее вреда, но и приятным его не назовёшь. Тревога. Беспочвеная совсем, ведь он стоит в папиной комнате, в безопасности, вдалеке от всего, что может его как-нибудь ранить. Только противное ощущение всё никак не отлипает от рёбер. Эпицентром этого сгустка становится мышца посреди груди - сердце от которого расходятся нити вен, артерий и капилляров. По рукам что-то неприятно ползёт. Изнутри, там, под кожей. Су Хёк скашивает глаза на собственные руки, поднося их к лунному свету, льющемуся из окна. На фоне тонкой-тонкой бледной кожи явственно проступают очертания вен. Чёрных, как та ночь за стеклом. Силясь не заплакать, Шин подбегает к отцу и тянет того за подол длинной ночной рубашки. - Пап,- голос у мальчика чуть дрожит, и Шин старший с удивлением замечает заложенные за спину руки. - Да, Шин? Зоркие глаза так похожие на на его собственные, не оставляют путей к отступлению. Этим глазам невозможно соврать. Су Хёк, опустив голову, вытягивает руки вперёд, показывая причину своего беспокойства. Шин старший улыбается тепло-тепло, спешно подхватывает сына на руки, сажая к себе на колени. -Пап, что это? Я чем-то болен? Это потому, что я выходил сегодня в сад? Или из-за того, что не доел обед? Я теперь умру? Град вопросов от обычно молчаливого сына заставляет министра улыбнуться. Он берёт в свои ладони маленькие руки Су Хёка, пальцами очерчивая контур вен. - Никакая это не болезнь, сынок. Это дар свыше, подарок судьбы если желаешь. Это показатель твоей связи с другим человеком, и связь эта будет намного крепче чем любая другая. Ребенок смотрит исподлобья, по природе своей не доверяя настолько туманным вещам. -Даже крепче, чем наша с тобой? Шин старший улыбается ещё шире, умиляясь вопросам своего ребёнка. -Намного крепче, Су Хёк. Эту связь невозможно разорвать, она всегда будет частью тебя и того человека с которым ты повязан. -Как вы с мамой? Взгляд отца становится размытым, а улыбка слегка печальней. И сам он будто чуть сгорбил плечи. -Да, сын. Как у нас с мамой. Су Хёк чувствует внезапную грусть отца и потому прекращает спрашивать. Его родители любят друг друга. Конечно любят. -Пап, а что если я не смогу её найти? -А почему же сразу её? Мальчик краснеет кончиками ушей, чуть насупившись. -Ну конечно её! Вы пророчите мне в спутники жизни мужчину? Шина старшего пробивает на тихий смех от столь претенциозного заявления. -Жизнь покажет, Су Хёк. Не стоит ей противиться, сын. Есть вещи известные провидению лучше нас. Тишина воцаряется в комнате, луна всё светит в тёмную-тёмную ночь, а свеча уже догорела до самого основания. Скоро пламя потухнет. Бугрятся под слишком тонкой кожей вены, выделяясь неестественно чётко. Шин скользит по ним взглядом, чувствуя, как ощущение в груди достигло своего апогея. И от этой тяжести начинает клонить в сон, веки слипаются. Отец, замечая сонливость сына, задувает свечу и берёт ребёнка на руки, укладывая в свою постель, и сам ложится рядом. Су Хёка гложат бесконечные вопросы, которые не дают спокойно заснуть. Никто из этих двоих не спал в эту ночь. И Су Хёку на сердце стало тепло и спокойно, как будто луна за оконным стеклом, глубокий голос отца, знающий всё на свете, их приглушённый смех и мягкая кровать успокаивали то чувство внутри. Но оно не исчезло. -Но как я смогу его узнать? -Когда придёт время, жизнь сама приведёт тебя к нему. -Но вдруг это будет не он? Вдруг я буду заблуждаться на его счёт? -Ты не ошибёшься. Вот тут,- Шин старший подносит указательный палец к груди сына,- будет ёкать всякий раз, как будешь видеть его. Су Хёк широко зевает, так, что в уголках глаз скапливается влага. Клонит в сон. -Понятно. Спасибо, пап. Мальчик отворачивается к стенке, посильнее укутываясь в одеяло. Засыпая этой ночью, Су Хёк невольно предавался мыслям о том, как будет выглядеть человек, дарованный ему судьбой. Высок или низок? Худощав или жилист? Брюнет или блондин? Наверняка здравомыслящий и рассудительный, умный под стать Су Хёку. Не делающий поспешных поступков и выводов, степенный и важный, конечно же с добрым сердцем, умеющим любить крепко-крепко. И наверняка его объятья будут роднее любых других, даже материнских. Су Хёк почувствует, обязательно почувствует... И вены всё ещё были чёрными как тёмная-тёмная ночь за окном. А где-то далеко-далеко, на другом конце моря, в материнском поместье горел златоглавый мальчик.***
Вольфганг во всю эту чушь в свои пятнадцать с половиной не верит. Ему рассказывали эти байки служанки в материнском доме, да и среди босяцких детишек эти разговоры редкостью не были. Вот только, чёрта с два, Вольфганг будет верить в эту околесицу, придуманную слепо верящими в провидение идиотами. Никакое небо не может навязать своего человека. Каждый волен сам творить свою судьбу, чем Вольфганг и собирается заняться. Улица учит быть жёстче и верить лишь в самого себя и своё окружение. Верил бы Вольфганг в такую чушь, как небо и соулмейты, то лежать бы ему уже в могиле. Вены его никогда не чернели. Да и окрасятся ли они сажей или нет, какая разница, ведь сердце у него ёкает при виде лишь одного человека. И Вольфгангу этого достаточно. Тем утром в королевство Голденрейнольд пришла суровая зима, обещанная магами уже давно. Лютый мороз проникал сквозь слои одежд к самым костям, и даже хлопья мягкого снега не могли заглушить яростных завываний ледяного ветра. Вольфганг чувствовал неладное, подходя к огромной толпе людей в утеплённых одеждах. Ветер заискивающе шептал что-то неразборчивое, словно предупреждая о скорых бедах четвёртого принца. На помосте, в возвышении стоял он. Раздетый догола, с посиневшей, вспухшей кожей и расщеплёнными в кровь ступнями. И даже несчастной накидки, ненавистной Вольфгангу, не было, чтобы прикрыть чужие плечи от ветра, который задувал прямо под кожу. Снег под ним красился в багровый, но, обдуваемый ледяными острыми ветрами, взгляд его оставался пугающе решительным. Он просчитывал всё наперёд, как и всегда, предугадывая чужие шаги. Вольфганг никогда в жизни не подумал бы, что будет жалеть об отсутствии части гардероба, которая указывала на то, что Шин Су Хёк принадлежит шестнадцатому королю. Но это пока. Продираясь сквозь толпу, наступая на чужие ноги, четвёртый принц яростно рвался к первым рядам. Он хотел убедиться, посмотреть в чужие глаза цвета чернильной ночи и понять. Не сломали. Не смогли, не унизили, не возненавидели. Хотелось убедиться, что и его - виновника всех этих бед, тоже. Не бросят. Потому что страшно среди всех этих чванливых лиц остаться совсем одному. Потому что нравится, когда сердце ёкает, и дыхание в горле застревает. Дорвавшись наконец к самому подножию этого возвышения четвёртый принц запинается, утыкаясь взглядом в снег. На долю секунды вспыхивает страх обнаружить в чужих глазах обвинения и презрение. Но Вольфганг чуть ведёт головой в сторону, прогоняя глупости прочь. Чужие глаза всё так же горят страстным, блескучим огнём и Вольфганг может поклясться, что Шин холода не чувствует. "Откуда в твоих глазах столько превосходства, что такого знаешь, не говоря мне?". И всё же, взгляд его совсем не вяжется с положением. Сгорбившись, раньше хрупкий и изящный, будто уменьшился в размерах, руками обхватив плечи. Тело его вспухшее, посиневшая от холода кожа, и губы совсем фиолетовые.. И так бледный, сейчас цветом он стал схож с полотном, белее снега, который оседает на волосах, превратившихся в сосульки. А багровая дорожка под чужими ногами растёт, и даже положение и выскочинный отец, не смогли спасти его от столь жестокой кары. А у Вольфганга сами собой сжимаются кулаки, и взгляд опускается под ноги, не в силах смотреть. В груди комом собирается ненависть, густыми чернилами растекаясь дальше, к венам. Словно жидкая кровь становится тягучее, невыносимо медленно ползая внутри телу. Вольфганг чувствует её. Так и ощущается ненависть. Липкая и приставучая, такая, что не отдерёшь. А ему и не надо. Она будет ему опорой, мотивацией, которую никогда не обмануть. Шестнадцатый король поплатится за каждое своё злодеяние. А за это в первую очередь. Четвёртый принц уже и не помнит о чём именно он думал. Смерть, вперемешку с ненавистью и правосудием. Что-то о каре и наказаний, которое явится королю в лице собственного сына. А на фоне всего этого коктейля терялось чувство, которое комом засело в груди. Страх. Продираясь сквозь толпу обратно, Вольфганг будто чувствовал отголоски чужих эмоций. Тревога и страх осадком били по нервам, и почему-то хотелось кричать. Надрывно и бессмысленно, как можно только лишь в детстве, хоть гордый четвёртый принц никогда не позволял себе слабости, поставив на такие глупости табу. Шагая к замку, четвёртый принц вытащив ладонь с чужой запиской из кармана, обнаруживает странную вещь. Там, где заканчивается рукав куртки, на оголёном участке запястья вьются чёрные-чёрные вены, заметные даже сквозь золотистую кожу. Побросав на землю злосчастную бумажку, принц лихорадочно стягивает куртку и закатывает рукава рубашки, игнорируя удивлённые взгляды. По запястью, вверх к предплечьям и дальше, на правой и левой руке выступают под кожей неестественно чёрные вены. В голове обрывками вспыхивают чужие рассказы и шёпот обсуждающих запретную тему. Частицы пазла со скрипом встают у принца в мозгу на место. Понимание стреляет мгновенно. Вольфганг ошеломлённо оборачивается, заглядывая в чужие синие-синие глаза. Сердце ожидаемо ёкает.