Открытия

Темные одежды камерария влажно блестят, с подола и волос капает что-то прозрачное и вязкое, и Роберт, конечно, знает, что все это означает. Он вовсе не удивлен — все пути их судеб стремились именно сюда; однако это вовсе не означает, что он собирается допустить этот исход. — Если вы подойдете еще на шаг, я не замедлю воспользоваться зажигалкой. — Вы же и так собирались ею воспользоваться? — Лэнгдон упрямо делает даже не один шаг вперед, а сразу несколько, и в пальцах камерария действительно что-то зловеще сверкает. — По-вашему, нет никакого другого выбора? — Роберт сам не знает, зачем продолжает говорить. Надеется ли он отвлечь Патрика? Хочет ли оттянуть время, чтобы еще какой-нибудь случайный свидетель помог предотвратить задуманное? Разве в этом еще оставался смысл? — Уходите, если, конечно, вы не испытываете наслаждение, наблюдая за тем, как человек сжигает себя заживо, — Лэнгдон придвигается еще ближе, и Патрик издевательски поднимает брови: — Что ж, очевидно, я много не успел о вас узнать. — Я тоже, кажется, слишком много о вас не знал, — отвечает Лэнгдон, собираясь звучать язвительно. Получилось совсем иначе — разочарованно. Или просто расстроенно. Или горько. Или все сразу. В самом деле, о чем он только думал? Он тоже переступил черту, ему ли обвинять других? Это не то же самое. Убивать во имя выдуманных благородных целей не то же самое, что совратить священнослужителя в его собственных покоях, тем более этот самый священнослужитель, кажется, жаждал быть совращенным. Он согрешил впервые задолго до встречи с Робертом, и эта встреча ничего уже не могла изменить — ни в одну из сторон. — Прошу, — вырывается у камерария, и Роберт, разумеется, не может исполнить того, о чем тот просит. Он бросается вперед и стискивает его в своих руках так сильно, что, кажется, что-то хрустит под ними. Острый запах лавандовых масел, которыми Патрик облил себя, кажется почти нестерпимым. — Если подожжете меня, я тоже сгорю, — говорит Роберт и немедленно думает, что это не остановит Патрика. Конечно, не остановит. Он столько натворил по пути к своей цели — что ему еще одна случайно забранная с собой жизнь? Лэнгдон почти уверен, что его камерарий тоже обманул — с неведомой пока еще целью, — и что вот-вот он вспыхнет вместе с ним, расплачиваясь за свою глупость. Но проходят мгновения, и пламя не разгорается. — Зачем вы это делаете? — Патрик смотрит на него ненавидящим взглядом. Он пытается вырваться, и у Лэнгдона с трудом получается его удержать. Ученый против священнослужителя — почти смешное столкновение, но у первого, по крайней мере, было достаточно времени на плавание и игру в теннис. — Просто пытаюсь спасти одну жизнь, — как ни в чем ни бывало отзывается Роберт. — Мне кажется, за последние дни я повидал уже достаточно смертей. — Вы же не собираетесь стоять так вечно. И будьте уверены, в руки полиции я не сдамся живым. Лэнгдон прекрасно понимает и то, и другое. В его маленькой браваде нет никакого смысла, и все-таки он продолжает стоять столбом, сжимая кольцо рук и чувствуя, как лавандовое масло пропитывает его пиджак и рубашку. Наверное, так застывают молящиеся в надежде на тайный знак. Что бы ни случилось, теперь Роберт знает, что Патрик не сможет убить его так легко. Несмотря ни на что, это открытие кажется ему лучшим из всех, что случились в Ватикане.