Во имя человечества

- Ты сам это знаешь, верно. - Голос Лоргара тих. В нем глубинным резонансом звучит сочувствие: неподдельное, чистое, как слеза. Его брат молчит; в его молчании, впрочем, нет сопротивления - по меньше мере, явного. Свет в полумраке зала - под куполом, отдаленно подобным храмовым куполам Колхиды, - словно бы исходит от них обоих: золотое, обволакивающее сияние одного - и матовое свечение крыльев второго. - Ты - отмеченный, - продолжает Лоргар так же мягко, так же без осуждения. - Жертвенный, как называли это у нас. Крылья Сангвиния - лишённые здесь и сейчас даже самых скромных из украшений - вздрагивают, взметывая воздух. Огоньки расставленных вкруг свечей - алых и белых - колеблются, но не гаснут. - Отец ведь говорил тебе то же самое, не так ли? - спрашивает Лоргар еще тише, еще осторожнее. - Не говорил, - качает головой Сангвиний. Отрицание звучит своей противоположностью. Края губ Лоргара вздрагивают - эта не-улыбка у него в арсенале больная и понимающая. - Разумеется. Мы, предположительно, должны сами понимать многое. Даже слишком многое, может статься. Повисает молчание. В предельной тишине ни один из братьев не разрывает линию взгляда. - Я знаю, зачем мы здесь, - роняет, наконец, Сангвиний. - Я не пришёл бы сюда сегодня, если бы меня требовалось убеждать. - Его взгляд остер, хотя и лишён даже тени подозрения или злобы. Лоргар наклоняет голову. Прижимает ладонь к золотому языку пламени, вышитому на груди его строгого серого одеяния. - Я сожалею, что мне пришлось стать... вестником. - Губы вздрагивают снова, и Сангвиний печально и коротко улыбается в ответ: они оба знают языки древней Терры, ирония не ускользает от них. - Однако существует то, что сильнее нас. И я, и ты не можем отвергнуть то, что испытали сами. - И не можем принять. - Это и вопрос, и не вопрос одновременно. - Я никогда не отрицал собственную природу. Победа не в отрицании, в обуздании. - На небесах нет богов, но оба мы знаем, верно?.. Есть силы, и с ними необходимо считаться. Можно называть их судьбой. - Я знаю о судьбе достаточно, - говорит Сангвиний. - Конец определен, верно. Но выбор пути за нами. - Выбор. Именно так. - Лоргар смотрит прямо, его губы больше не улыбаются. - Во имя человечества кто-то всегда должен совершать выбор. Иногда это выбор жертвы. Поэтому ты не пришёл ни к Хорусу, ни к Магнусу, правда? - Но он не может удержаться надолго: улыбка мягко вспыхивает вновь, приязнью и досадой одновременно. - Они убедили бы тебя, что тревожные признаки ничего не значат. Что время еще не пришло. - Мои братья благородны, и сердца их полны любви. Но также и гордости. - Гордость не позволяет даже вообразить иной исход, пока не станет слишком поздно. Смирение даёт осознать предел своего могущества. По щеке скатывается слеза: одинокая, она отчего-то отливает кровью, но ничуть не портит как в благородной бронзе отлитых черт. - Мои сыновья будут скорбеть, - тяжело произносит Ангел, опуская крылья. - Но это лучше, чем обезуметь и потерять свой путь: и для меня, и для них. Он глядит на брата - серо-голубые глаза непроницаемы, как темное осеннее небо. И берет из протянутой навстречу ладони каменный нож. Золотые пальцы вздрагивают от соприкосновения - так горяча кожа, так много обреченности струится по жилам. Сангвиний отступает на шаг, на два; Лоргар следует за ним в этом подобии ритуального танца. Грудь под простым белым одеянием вздымается и опускается - чуть быстрее обычного, может быть. Второй рукой он сам сдергивает покров с алтарного возвышения - даже этот полуотчаянный жест исполнен изящества. Лоргару не приходится подсказывать дальше: он опускает крылья по обе стороны и опускается спиной сам, высоко поднимая нож. Свистит воздух. И Лоргар в последний миг перехватывает рукоять, сжимая пальцы поверх пальцев Сангвиния - смуглое золото поверх мраморной белизны. Жрец довершает удар. Так было заведено от века; еще даже прежде Колхиды, под юным солнцем еще-не-Терры: Земли. Обычного удара в сердце не хватило бы, чтобы оборвать жизнь примарха. Но это и не обычный удар. Заклятый обсидиан вспыхивает по краю, соприкоснувшись с напоенной варпом кровью. Лоргар наваливается сверху, держит скользкий камень ножа, пока не перестаёт чувствовать судороги, сотрясающие тело. Но кровь продолжает течь. Ни одна молитва не замедляет ее течения, и Лоргар перестаёт пытаться. Главное завершено. Тяжело дыша, он отходит в сторону и смотрит издалека на дело своих рук - и своих слов. Нож надлежит уничтожить. Уничтожить сам храм. Саму планету. Потом. Сердца отсчитывают восемь ударов. И еще восемь. И шесть. Крылья, пропитанные кровью насквозь - не может, немыслимо, чтобы даже в примархе нашлось столько крови, - шевелятся. Фигура поднимается с алтаря - поднимается над алтарем, взлетает движением тяжёлым и рваным. Она окутана тенью и сиянием одновременно: тревожно-карминный и ржаво-золотой смешиваются в этом ореоле. Рот Лоргара раскрывается, некрасиво и ломано, но впервые, быть может, за всю свою жизнь он - пророк, глас и Слово - не может издать ни звука. Создание крови и света - с рассеченной грудью, где вздрагивает, точно струна, сердечная мышца (это не биение жизни, это музыка, которая претворяется в кровь) - протягивает руку ему навстречу. - Во имя человечества, - повторяет эхом мелодичный ангельский голос. - Выбор сделан. Что выберешь теперь ты?..