Двенадцать дней

«Я разочаровался в тебе» Занзас помнит все. Интонацию, дернувшееся в презрении лицо, такой холодный, ясный, как ему тогда показалось даже грустный стальной взгляд. Помнит как за Скуало закрылась дверь, как он ушел прочь, удивительно тихо для себя. Помнит последующий молчаливый бойкот, давяще тихую встречу в собственном кабинете, отвратительно неловкие попытки поговорить, закончившиеся его же бранью. Помнит как Скуало бросил в тот же вечер ему на стол бумажку о переводе в другое дальнее отделение, принадлежавшее даже не столько Варии сколько Вонголе, отказавшийся более жить под одной крышей с ним, Занзасом. Он помнил все и как же черт возьми это ужасно, мерзко, больно. Алкоголь лился на фарш из эмоций, но впервые не согревал добродушно в объятиях забытья, а резал по живому, ещё хуже, ещё резче, ещё ярче. Занзас помнит все. «Я разочаровался в тебе» Отдается набатом где-то в глубине черепной коробки, в хлам сбивает все остальные мысли и переживания, огромным комом невысказанных слов подступает к горлу и душит, душит. Хочется проблеваться — его тошнит нещадно от чего-то распирающего изнутри, прорастающего глубокого где-то под кожей, но он не может даже сдвинуться с места. Глаза жжет, он казалось вот-вот разревется как последний слабак, но давит, давит это в себе, как ненужное, неправильное, пьет больше, заливает открытые раны спиртом и упивается болью, не позволяя себе показывать эмоции внешне. Умирает где-то глубоко внутри, скребётся о стенки собственного тела и воет, глухо, не выдерживая, упав головой на стол, сжав руки в кулаки. «Я разочарован в тебе» Он валится с ног, прямо на грязный пол, не чувствуя боли и задыхаясь. Он не может даже плакать сейчас — задушенные многолетние чувства вырываются тихим хрипом. Занзас не сможет его вернуть. Все кончено. Двадцать лет глухого, такого хрупкого взаимодействия, двадцать лет гордости и преданности рассыпаются у него на глазах. «Я разочарован в тебе» Он не помнит когда впервые плакал. Или же уничтожает в себе воспоминания о собственной слабости — он не должен быть слабым, он будущий босс Вонголы и, даже в свои шестнадцать, он понимает как много ответственности лежит на его плечах. Он смотрит на все свысока, хотя сам едва-едва успел вкусить жизнь, обращается с людьми как с отребьем и это сохраняется с ним даже сейчас, спустя двадцать лет. Занзас их прошлого уверенный, высокомерный, он не плачет по пустякам и умело уверяет себя в силе, не сомневаясь в своей непревзойденности. Занзас из настоящего имеет тонну непринятых задавленных комплексов, регулярные панические атаки и проблемы с выражением своих чувств. Занзас из настоящего уже не уверен в своих действиях. Он не уверен ни в чем, если честно, и эта неопределенность настолько неприятна, что он по привычке давит и ее, вместе с ворохом остальных, таких ненужных эмоций. И все это наваливается на него одним комом, и он впервые действительно не знает что делать. Как будто они до этого не ругались со Скуало — да все время, что они знакомы, они сцеплялись и потом подолгу ненавидели друг друга, отходя. Сейчас же все словно было другое на вкус. «Я разочарован в тебе» Скуало возвращается за какой-то безделушкой спустя едва ли две недели — забыл то ли полироль для своего ненаглядного меча, то ли сменные насадки на протез — но возвращается, тихо и без предупреждения. Тонированная в хлам машина останавливается у ворот особняка Варии, а из-за того что прибывших толком не осматривают сразу становится ясно — приехал кто-то знакомый, достаточно близкий отряду убийц. Своего босса Скуало находит там, где его никогда не было и не должно быть. Он лежит посреди полуразгромленной чужой спальни, посреди пыли и каких-то рваных тряпок — в них мечник узнает свою же когда-то случайно оставленную у Занзаса одежду — и пусто смотрит в потолок. Некогда алые глаза его потускнели, слились с пыльной комнатой, как и он сам, весь серый, блеклый, выцветший. И неясно было дышал ли он вообще или так и замер тут навечно, такой непривычно тихий. Он заметно похудел, потерял в массе, и Скуало даже сомневался в том выходил ли Занзас отсюда вообще за все те двенадцать дней отсутствия капитана. Его босс рассыпался на кусочки. Занзас его не заметил. Не посмотрел на него привычно грозно, не сказал что-нибудь по обыкновению едкое, не дернулся даже — продолжал лежать едва ли живой и смотреть в потолок. Мыслей в пустом взгляде — ноль, прочитать по нему сейчас что-либо сложно, но и не надо. Все и так очевидно. — Эй, босс, ты тут совсем двинулся? — Скуало не заорал привычно, сам удивляясь своему тихому голосу. — Эй! — зовёт ещё раз, уже громче, но трогать не решается. Хотя руки дрожат от желания подойти, стряхнуть всю эту пыль с Занзаса, может ударить его, накричать. Чтобы он перестал лежать так тихо, чтобы вскочил, может даже взорвался, мелкими искрами освещая комнату, спалил длинные волосы и светлую кожу, только перестал выглядеть вот так. Но Занзас лежал, не отвечая, занятый собственными мыслями. Скуало приехал. Он до того нереальный, эфемерный — настоящий Скуало бы ни за что не сдался так быстро, как это сделал он сам, Занзас. Настоящий Скуало бы до самого конца не позволил себе прогнуться, упорно работал бы на новой точке на новых людей, возможно, до самого конца, вновь и вновь доказывая свою гордость и непреклонность ни перед кем. Настоящий Скуало не смотрел бы на своего босса, за силой которого он пошел двадцать лет назад, вот так, с жалостью. — Ты во мне разочаровался, — одними губами ведёт едва слышно, так же блекло, и выдыхает как-то слишком рвано, стиснув зубы. Уверен — он окончательно двинулся и начинает видеть галлюцинации. Иначе быть не может, настоящий Скуало сейчас далеко, он наверняка как и всегда кромсает людей и бодро кричит на подчинённых. И тогда Скуало вспыхнул — порывисто подскочил, схватил Занзаса за ворот рубашки, встряс. — Ты вообще понимаешь о чем говоришь?! — кричит так громко, что закладывает уши. И кричит, кричит протяжно, и Занзас по привычке морщится, отворачивается, только чтобы уйти от этого неприятного звука чужого голоса. — Да какого черта ты лежишь тут тряпкой сейчас, какого черта все эти двадцать лет тебя не волновали мои эмоции?! — Тогда зачем ты вообще пошел за мной? — бушует, но не жгуче-яростно, а холодно, как ледяная зимняя буря, до стука зубов, до продрогших костей и севшего голоса. Отталкивает от себя Скуало, садясь на кровати. Тот снова замолкает, не двигается, смотрит куда-то в сторону — не смеет посмотреть в глаза. Тяжело. Густые светлые брови, сведённые к переносице, расслабляются, лицо разглаживается после гнева, приобретая этот скользкий оттенок растерянности. Он впервые не находит что сказать. Скуало из прошлого был уверен в каждом своем действии: начиная от побега из семьи заканчивая следованием за чужим ослепляющим гневом. Скуало из настоящего запутался в себе и своих чувствах — действительно ли оно стоит того? Действительно ли он хочет этого? Подростковые надежды рушились одна за другой чужими большими руками, покрытыми шрамами. Скуало не находится в своих эмоциях, протягивает руку, неуверенно, неловко, невесомо гладит по укрытой шрамами щеке. Занзас через прикосновения почти чувствует как тот дышит — так же рвано, через раз. Душит в себе эмоции. Как же глупо — им обоим далеко за тридцать, а все, что у них есть это разделенная напополам и такая странная подростковая влюбленность, не такая уж и простая как казалось тогда, давно. Одергивает руку едва ли спустя секунду. Отстраняется, делает шаг назад, словно бы испугавшись, и уходит так же быстро как и пришел. Скуало уезжает, так и не забрав те мелочи за которыми он приехал — да и плевать в общем-то. В машине он долго смотрит на свою руку, прокручивает раз за разом ощущение холодной шершавой кожи под пальцами, не замечает как пролетают несколько часов пути. И он знает что вернётся туда. Обязательно. Не может не вернуться. Но точно не сейчас. В голове плотным туманом виднеются блеклые бордовые глаза и растрёпанные черные волосы.