Вы его полюбите!

Разумеется, щенка притащил Мэн Яо. Если в Нечистой Юдоли вдруг появлялось что-то необычное, нужды задавать вопросы не было. Бесполезную дрянь в Юдоль тащили только трое. Но если у Сичэня хотя бы хватало воспитания спрашивать разрешения, которое Минцзюэ, впрочем, из уважения к старому другу и почти брату неизменно давал, да и вещи все были безвредные, неопасные — книги там, рисунки, чайный набор или курильница… засунул, если что, подальше и радуйся жизни, то Мэн Яо с Хуайсаном столь похвальной деликатностью не обладали. Эти двое вообще нашли друг друга и с первого дня сошлись, словно части тигриной печати. Хуайсан постоянно желал странного, Мэн Яо это странное находил и тащил в Нечистую Юдоль, проявляя подчас недюжинную сноровку и невиданную изобретательность. Причем найденное иногда оказывалось странным настолько, что Минцзюэ начинал подозревать своего первого помощника в прямом вредительстве, хотя оснований вроде бы не было никаких — Мэн Яо в Юдоли был незаменим, служил не за страх, а за совесть и всегда старался как лучше. Но… бывали плохие дни. — Хуайсан так любит животных… Хуайсан в самом деле любил животных и отдавался своей любви, как истинный Не — с пылом, страстью, неудержимостью водопада и неумолимостью сходящей с гор лавины. Рыб они как-то пережили всей Юдолью. Хуайсан тогда возбудился чрезвычайно, велел нарыть прудов в самых неожиданных местах и украсить берега камнями и фонариками — Не Минцзюэ с трудом отстоял собственный двор, главный двор и тренировочное поле, и то пришлось постараться (он до сих пор втайне подозревал, что без помощи Бася бы не справился), — а после без конца носился с ними, пересаживал из пруда в пруд, бормоча что-то невнятное про сочетание цветов и равновесие стихий, перетаскивал с места на место камни, менял грунт на дне — хлопотал неустанно, забывая про сон и еду, и занят был с утра до поздней ночи, к тихому облегчению всех. Адепты и воины спотыкались о камни, падали в стратегически расположенные пруды, ругались втихомолку, но терпели. Минцзюэ, скрепя сердце, терпел тоже. В конце концов, это культурная традиция, освященная временем и одобренная предками, иметь пруды с карпами — прилично, и незазорно даже воинам. В Облачных Глубинах тоже было полно прудов. Один так и вовсе в Ланьши. В Нечистой Юдоли, впрочем, устраивать подобное он запретил сразу. Карпы дохли поначалу безбожно — в Нечистой Юдоли испокон веков живность приживалась не всякая. Хуайсан рыдал над каждым и хоронил на заднем дворе, высаживая над холмиком цветок, да не какой попало, а по своей сложной системе. Потом приходил кот и все это выкапывал, а садовник, помнивший девочкой мать Хуайсана, закапывал опустевшие могилки и сажал над ними новые цветы. Так и жили. Надо сказать, карпы, которые выживали, были хороши, это невольно признавал даже Не Минцзюэ. Яркие, разноцветные, с длинными волнистыми хвостами и пышными полупрозрачными плавниками. Здоровенные — некоторые аж с его ладонь, и жирненькие, как поросята. Посмотришь — сердце радуется. Адепты, кажется, мнение главы вполне разделяли, кто-то даже начал говорить, что так-то оно и неплохо — случись осада, всегда есть запас свежей рыбы, а если, не приведи боги, ворвутся при штурме — ноги переломают точно. Правда, всем хватало ума при Хуайсане на эту тему не шутить: тот реагировал на подобные разговоры болезненно, а когда случайно услышал про рыбные садки — раскричался, топал ногами и дулся потом неделю. У адептов вошло в привычку в редкие минуты досуга развлекаться, швыряя в пруд мантоу или кусок лепешки, и наблюдать, как карпы устремляются к добыче, облепляют ее и, отчаянно работая плавниками, висят на ней пестрой гроздью, пока не раздерут в клочья. Это было забавно (некоторые даже делали ставки), главное — не попадаться на глаза второму молодому господину, который рыб кормил лично, неукоснительно следуя указаниям авторитетных руководств по усадебному рыбоводству, и на нарушителей режима мог разораться не на шутку. Через пару лет к карпам Хуайсан охладел. Часть благополучно передохла, остальные исправно радовали взгляд в прудах, лишние — самые стратегические — пруды Не Минцзюэ велел зарыть, к прочим привыкли, все вздохнули с облегчением. Потом были птицы. Разумеется, и тут не обошлось без Мэн Яо: тот сопровождал второго молодого господина в деловой поездке, улаживая щекотливые торговые вопросы вассальных кланов, — так это называлось официально. Дела, как обычно, вел Мэн Яо, а Хуайсан болтался у него под ногами, занимаясь, по своей привычке, ерундой. Вернулись они чрезвычайно довольные — дела сладились неожиданно удачно, — и с нарядной клеткой. В клетке прыгала невзрачная взъерошенная птичка. — Ничего страшного, это всего лишь канарейка. — Смотри, какая красивая! Дагэ, пожалуйста, давай ее оставим. Она не будет никого беспокоить. Канарейка действительно никого не беспокоила — Хуайсан уволок ее к себе в павильон, и она сидела там смирно, пока тот вдохновенно трудился, сооружая ей вольер и обустраивая заросли в саду, пересаживал бамбук и какие-то кусты, а после притащил брата, с гордостью демонстрировал результаты и что-то горячо объяснял, захлебываясь словами. Не Минцзюэ, как обычно, из объяснений ничего не понял, но на всякий случай покивал и, посоветовав потренироваться с саблей, удалился. Потом канарейке потребовалась самочка. Минцзюэ сдуру разрешил, большой беды в том не видя — в конце концов, где одна птица, там и две, какая разница, авось не объедят орден, да и вольер младший брат отгрохал на славу, чего зря месту пропадать. В итоге самочек появилось три, потому что Хуайсан не смог выбрать — они втроем так чудесно смотрелись и составляли гармоничный переход. Про переход Минцзюэ снова не понял, что лишь добавило раздражения. Впридачу к самочкам прибыл еще один самец — чтобы им не было скучно. Скучно им не было, совсем наоборот — все стайка весело порхала по вольеру, щебеча во все горло. Потом они дружно сели на яйца, о чем радостный Хуайсан оповестил всех дополнительно, и скоро весело стало всей Юдоли. Канарейки размножались с бешеной скоростью, хуже всяких кроликов. Минцзюэ (да и не только он) подозревал, что Хуайсан под шумок прикупает и новых (при поддержке, разумеется, проклятого Мэн Яо), но отследить это возможности не было никакой — в Нечистой Юдоли никто, кроме Хуайсана, птиц между собою не различал, разве что мог отличить ярко-красную от зеленой или желтой. Попытки надавить на Мэн Яо с треском, как обычно, провалились — тот улыбался и кланялся, не говоря ни да, ни нет, заканчивалось же все почему-то неизменно тем, что Хуайсан получал внеочередную дюжину серебряных слитков на карманные расходы или разрешение повесить очередную клетку во вновь облюбованном месте. Рыб теперь все вспоминали с любовью и ностальгией, несмотря на стратегические бассейны-ловушки. Те, по крайней мере, молчали, эти же орали днями напролет, а Хуайсан радостно дудел им на флейте, объясняя всем желающим и нежелающим, что учит птичек новым песням. Не Минцюэ пару раз предложил держать их на птичьем дворе, но вызвал такой шквал негодования, едва не перешедший в истерику, что отступился, велев только убрать все клетки из главного двора и от своих покоев, адептов же предоставил их судьбе. Испытания полезны воину, ибо укрепляют его дух. Мэн Яо улыбался, кланялся и привозил корм, новые клетки и, кажется, все же новых птиц. Птицы дохли реже, хотя каждую Хуайсан оплакивал не менее горестно, чем до того рыб. Кот, недовольный сузившейся кормовой базой, научился ловко открывать клетки, о чем знали практически все, но тщательно скрывали этот факт от Хуайсана. Охотничья удача, впрочем, сопутствовала отяжелевшему на сытных юдольских харчах коту нечасто, и птицы почти всегда улетали — не без помощи адептов, тоже повадившихся под шумок случайно открывать клетки, лицемерно оправдываясь тем, что дао не велит держать птиц в неволе. Хуайсан разрывался между чувством вины и чувством прекрасного, Не Минцюэ не вмешивался, Мэн Яо сочувственно выслушивал обоих, улыбался и кланялся. Минцзюэ, скрипя зубами, терпел и птиц. В конце концов, держать птиц тоже прилично, хотя и не так, как рыб, — птицами увлекались в Ланьлине, а Ланьлин Цзинь в Цинхэ Не традиционно недолюбливали. Адепты предпочитали проводить время на тренировочном поле и главном дворе. Мастерство владения саблей у всех возросло невероятно, за исключением, как обычно, Хуайсана. Не Минцзюэ хмурился, но молчал, Мэн Яо советовал второму молодому господину больше времени проводить в тренировках и стараться не сердить главу, Хуайсан вздыхал и закатывал глаза. Минцзюэ, безусловно, предпочел бы, чтобы брат обратил свои чувства (раз уж он так любит животных) на что-то более подобающее воину. Лошадей, например. Не то чтобы Хуайсан не пытался — он с детства был готов отдать свое сердце лошадям и часами висел, бывало, на ограде, наблюдая за скачущими верхом адептами, а после умолял позволить и ему иметь собственную лошадку. Но лошади в Цинхэ Не были бешеные, злющие, под стать адептам, и обращались с ними жестко, в этом Не Минцзюэ был неумолим — от лошади жизнь всадника зависит не меньше, чем от оружия. Так что лошадиный вопрос умудренный опытом Минцзюэ благоразумно не поднимал, видя, во что выливается очередное увлечение Хуайсана. Оно конечно — благородный муж ищет совершенства во всем, и за что ни возьмется, все делает с размахом, однако если одну смирную и добронравную кобылку, не проверяющую всадника на вшивость ежеминутно, терпеть в Нечистой Юдоли он был готов — из любви к брату и по нежеланию в одночасье лишиться единственного наследника, то разводить в Цинхэ Не подобных лошадей — слуга покорный, собственные крестьяне засмеют. И будут правы. А теперь вот щенок. Не Минцзюэ нехотя заглянул в корзинку и вздрогнул, наткнувшись на ответный взгляд огромных светящихся в темноте глаз. — Это? — на всякий случай уточнил он. — Щенок, — радостно подтвердил Мэн Яо и улыбнулся. — В подарок Не Хуайсану. — Хуайсан знает? — Второй молодой господин давно хотел собаку… — обтекаемо отозвался Мэн Яо и стрельнул глазами. Не Минцзюэ негодующе фыркнул, но Мэн Яо уже вынул щенка из корзины и поставил на пол, тот встряхнулся, хлопнув ушами, зевнул и требовательно уставился на Не Минцзюэ. — Мелкий какой-то. Не подохнет? Переживать еще раз страдания брата у Минцзюэ не было никакого желания. С Хуайсаном и в обычном-то состоянии сладить было непросто, но в крайнем случае всегда можно было нахмуриться, рявкнуть или послать на тренировочное поле, Хуайсан же страдающий становился просто невыносим, а рявкать на измученного, пусть и непонятной блажью, брата совесть не позволяла. — Нет-нет, пусть глава не беспокоится. Это же не собака-оборотень, поэтому пока небольшой. Но он вырастет. — Насколько? — подозрительно уточнил Не Минцзюэ. — Ну… — Мэн Яо неопределенно поводил рукой чуть выше коленей, — примерно так. Это Минцзюэ одобрил. Конечно, собака-оборотень — это почти как лошадь, иметь собаку-оборотня заклинателю и воину очень даже прилично. Опять же охрана и защита, неподкупный страж и верный спутник. Однако доверять воспитание оборотня Хуайсану было чревато — он воспитает. Минцзюэ бы на такое не решился. Кроме того — ночные охоты. С собакой-оборотнем охотятся, как правило, в одиночку, а Не Минцзюэ, как ни желал брату боевой и охотничьей славы, на вещи все же смотрел реально и отпускать его на ночную охоту без присмотра категорически не собирался. — А почему он рыжий? — Хуайсан любит этот цвет. — Хм, — Не Минцзюэ брезгливо оглядел щенка — тот, вывалив язык, пыхтел и пучил на него глаза, — и негромко произнес: — Хуайсан. Тот появился немедленно — разумеется, он знал! — и уставился на брата, почти как щенок, только что язык не вывалил. — Ладно. Пусть остается. Но! Хуайсан замер. — Будешь упражняться с саблей. Каждый день. По два часа! — Хорошо, дагэ! — младший брат кивнул с такой готовностью, что Не Минцзюэ понял — продешевил. Однако рвущееся с губ недостойное воина и главы «утром и вечером» удержал. Благородный муж слов на ветер не бросает и обратно не берет. — Да, и вот еще что… Подбери ему имя… Нормальное имя, а не как у твоей лошади, понял? — Хорошо, дагэ. — Я думаю, тут нужно что-то изящное… нежное… Верно, Хуайсан? — встрял Мэн Яо. — Да-да, — рассеянно отозвался Не Минцзюэ, — из героических сказаний. Или «Искусства войны», я давал тебе недавно. Хуайсан растерянно поморгал, но безропотно поклонился. Истинный воин и потомок клана Не не боится сложных задач и не пасует перед вызовами судьбы. — Жоцзуй Тяньгоу. — Как?! Как ты его назвал? Они сидели в саду под сливой, вкушая послеобеденный отдых. Солнце перевалило зенит, но к закату не спешило, исправно заливая мир ослепительными горячими лучами, однако в саду было прохладно, пахло цветами и травами. Ни крики адептов, ни шум с главного двора и тренировочного поля сюда не долетали, тишину нарушали лишь птичьи трели и шорох листвы. Сад Хуайсана воистину был обителью цветов и наслаждений, персиковым источником посреди Нечистой Юдоли. Где еще и укрыться благородному и чувствительному мужу от мирской суеты? — Подобный хризантеме Тяньгоу, — терпеливо повторил Хуайсан и гордо взглянул на Мэн Яо. — Почему??? — удивить Мэн Яо было непросто, и с каждым годом все сложнее, но Хуайсан был одним из тех немногих, кто добивался этого легко и непринужденно. — А что? Я решил дать ему сразу два имени. Пусть у него все будет, как у человека… Знаю, так не делают, но, строго говоря, я ему и не родитель. Не Жоцзюй по прозвищу Тяньгоу… или наоборот… Не Тяньгоу, второе имя — Жоцзюй… Так даже лучше. Красиво? — Я не о том. Это ладно. Я имею в виду — почему именно так? — Разве непонятно? — Не очень. Хуайсан посмотрел на Мэн Яо с досадой и жалостью, но до объяснений снизошел и даже заметил утешающе: — Просто он пока маленький, а когда подрастет… Посмотри, он же вылитый Тяньгоу, пожравший луну… и солнце! — и теперь они у него из глаз лезут! Видишь? Видишь? Из одного глаза — солнце, из другого — луна. Мэн Яо сглотнул. Фантазия Хуайсана могла напугать и гораздо более хладнокровного человека. — Хорошо. Допустим. А … хризантема? — Да сам посмотри! — Мэн Яо вновь оглядел щенка с головы до ног, от черного вздернутого носа до кончика победно поднятого хвоста, и вынужден был признать — обычная наблюдательность не изменила Хуайсану и на сей раз. Щенок и впрямь напоминал хризантему: пышный, словно распустившийся цветок, хвост и два полураскрытых бутона — уши… — Правда, здорово? — Не уверен, что глава Не одобрит. — Ну и пусть. Это моя собака, — решительно отозвался Хуайсан, — называю, как хочу… В крайнем случае,. ты его уговоришь. — Хм… Не уверен. — Ну, в совсем крайнем — попросим Сичэнь-гэ. Не Минцзюэ уже доложили, что Хуайсан действительно тренировался нынче с саблей, причем провел на поле не два, а почти три часа. Столь редкое и непривычное усердие следовало поощрить, и Не Минцзюэ, прихватив с полки потрепанный томик, направился к брату. Тот, как и ожидалось, был у себя в саду, бегал по дорожкам в сопровождении нового щенка. Звонкий лай слышен был уже в дверях павильона, причем лаяли, кажется, на два голоса. — Дагэ! — Хуайсан подбежал вместе со щенком, оба разом задрали головы и, пыхтя и отдуваясь, с обожанием уставились на Не Минцзюэ. Тот потряс головой. — Хуайсан. Цзунхуэй сказал, ты тренировался сегодня. Брат доволен тобой. — Хуайсан рад, — брат широко улыбнулся и щенок повторил его улыбку так похоже, что Не Минцзюэ снова тряхнул головой. — Завтра не ходи один, подожди меня. И вот тебе еще. Почитай сегодня — первые пять приемов, понял? Завтра я тебе покажу. — Хорошо, дагэ. — Хуайсан с готовностью взял книжку, перелистал и сунул в рукав. Даже не поморщился!.. и губы не надул. Не Минцзюэ, желая в свою очередь сделать брату приятное, кивнул на щенка: — Вижу, тебе нравится новый щенок. Как ты его назвал? — Не Тяньгоу, второе имя Жоцзюй, — осторожно произнес вдруг непонятно отчего напрягшийся Хуайсан и неуверенно покосился на брата. Однако вопреки опасениям Мэн Яо на Тяньгоу Не Минцзюэ не отреагировал, только хмыкнул и переспросил удивленно: — Хризантеме? — и, как и Мэн Яо, тоже посмотрел с сомнением. — Ну да, хвост у него — вылитая хризантема, палевая, разве нет? Не Минцзюэ задумался, честно пытаясь вспомнить, что зовут хризантемой: в ботанике, как и прочих искусствах, для воина бесполезных, он не то чтобы совершенно уподоблялся дубу — никто бы не смог сказать, что глава Не не отличает бобов от пшеницы, — но среди цветов безошибочно определял лишь необходимые благородному мужу и политику лотос, пион и орхидею. Но Хуайсан, не дожидаясь ответа, потащил брата в глубь сада и ткнул пальцем в куст, усыпанный пышными бледно-лиловыми цветами. — Вот, смотри! Не Минцзюэ уставился на куст и после вдумчивого осмотра вынужден был признать — цветы и вправду напоминали собачий хвост… за исключением цвета. Мысль эту он благоразумно удержал при себе — при Хуайсане только ляпни, не подумав. Брат был способен мгновенно подхватить и творчески развить любую мысль, и во что это выльется, не мог сказать никто, и меньше всех — он сам. А выливалось иногда знатно. Нечистая Юдоль до сих пор с содроганием вспоминала окрашенных тушью и киноварью кур — никто уже не помнил, чего Хуайсан пытался добиться и что его вдохновило, но алые в черную полоску демонические птицы некоторым особо слабым духом и по сю пору являлись в ночных кошмарах. — Жоцзюй… — все же неуверенно повторил он. — Вроде же — человеческое? — Вовсе нет! — вскинулся Хуайсан. — Нормальное имя! И потом, есть же на выбор! Я же специально… Можно звать его Тяньгоу… Тоже хорошее имя, героическое, из мифов — как ты хотел. Не Минцзюэ хмыкнул. Жизнь с Хуайсаном давно приучила его довольствоваться малым и не искать добра от добра. Поощрять фантазию брата не было никакой нужды, напротив, приходилось прилагать кучу усилий, чтобы хоть немного сдержать рысака. Так что в тех случаях, когда предложенное Хуайсаном устраивало Не Минцзюэ хотя бы частично, он не спорил никогда. А если искушение возникало — немедленно вспоминал, что вышло с лошадью, — и усмирялся духом. Как всегда при воспоминании об этом Не Минцзюэ досадливо крякнул и кивнул: — Ладно, пусть. Тяньгоу так Тяньгоу. Главное — тебе нравится. — Послушай, Хуайсан… Они снова сидели в саду, любуясь на отцветающие сливы. Редкие минуты досуга Мэн Яо предпочитал проводить у Хуайсана. Это действовало на него умиротворяющее. Щенок, весело гонявший по дорожке пурпурный лепесток, вдруг рухнул, вытянул лапы и замер, откинув голову и распустив хвост. — Что?.. — испуганно подхватился Мэн Яо. — Не обращай внимания. Он все время так делает. Правда, здорово? — глаза Хуайсана сияли небывалым восторгом. — Он такой забавный, не представляешь. С ним так интересно! Бегает, бегает, а потом падает — и засыпает на месте. Я поначалу тоже пугался. Брал его, перетаскивал в корзинку. Но это бесполезно — он тогда просыпается и снова бегает. Лучше оставить так, пусть отдохнет. Они помолчали, глядя на щенка — ослепительно золотого на ослепительно белом гравии дорожки. — Ты не думаешь, что стоит все-таки сказать главе? — осторожно спросил Мэн Яо. — Неа. — Он все равно узнает. — Откуда? — Хуайсан фыркнул. — Дагэ не разбирается в собаках. И вообще во всяком… таком… — он неопределенно поводил в воздухе рукой. — Никто в Юдоли не разбирается… кроме тебя, — Хуайсан с нежностью посмотрел на Мэн Яо и язвительно продолжил: — Это же не оружие и не доспехи, не боевые или охотничьи приемы, не лошади, не упряжь, не талисманы, не монстры и не нечисть… Даже не налоговые списки! В Цинхэ мало собак, а в Нечистой Юдоли их нет совсем. Хуайсан закатил глаза и с пафосом продекламировал, явно кого-то передразнивая: — Мы — воины и заклинатели, мы охотимся, используя собственные силы и опыт, без посторонней помощи. — Это заветы клана Не, — сдержанно заметил Мэн Яо. — Почему бы нам тогда и от лошадей не отказаться и не передвигаться, используя собственные силы… и ноги? Мэн Яо представил адептов Цинхэ Не, бегающих из конца в конец Цинхэ пешком, используя собственные ноги, и прикусил губу. — Ты же помнишь, что тогда сказал глава… Мэн Яо был искушен в беседах и, если сам того не хотел, сбить себя с мысли не давал. Кроме того, если Хуайсан и забыл тот скандал, то он-то помнил прекрасно, и, в отличие от Хуайсана, беспокоился всерьез. Второй молодой господин Не мог позволить себе недооценивать опасность, но Мэн Яо — нет. — Насчет не бывать этому, пока стоят стены Нечистой Юдоли? Такое забудешь! Дагэ так орал, что пол-Юдоли сбежалось, думали — бунт или конец света. — Вот именно. — И, как всегда, хоть бы разбирался, что говорит! — Хуайсан неожиданно завелся и возмущенно возвысил голос. — Помесь кошки с крысой! Где кошка и где крыса? И при чем тут собака? Как их вообще можно сравнивать?! Тяньгоу, потревоженный голосами, приподнял голову и сонно уставился на Хуайсана. Тот растроганно улыбнулся и произнес ласково и убежденно: — Не слушай, Тяньгоу! Ты вовсе не крыса и не кошка, и тем более — не помесь. Ты — лучшая в мире собака, и все мы счастливы, что ты здесь. Тяньгоу повел хвостом, вывалил язык и, успокоенный, снова уронил голову на дорожку. Мэн Яо вздохнул. — Через год, а скорее даже через полгода, — терпеливо повторил он, — это станет очевидно. — Через полгода, — беспечно отмахнулся Хуайсан, — это уже не будет иметь никакого значения. — Никакого значения? — вежливо и удивленно переспросил Мэн Яо. — Ты не понимаешь. Через полгода… да что там, через пару месяцев он станет частью Нечистой Юдоли. Дагэ будет защищать его, что бы ни случилось… Суть лидерства — не подчинение, суть лидерства — защита и покровительство, — продекламировал Хуайсан неожиданно глубоким размеренным голосом, явно подражая Не Минцзюэ, и так удачно, что Мэн Яо на миг вдруг увидел перед собою главу Не, сидящего на возвышении в главном зале. — Понимаешь? — уже своим голосом продолжил Хуайсан. — Все, кто вошел в клан, кто стал частью Нечистой Юдоли — под защитой клана, и клан будет защищать их, какими бы они ни были. И дагэ — первый. Потому что он — глава. Мэн Яо снова вздохнул. Он неважно разбирался в кланах и их внутренних законах, особенно неписаных, так что оставалось лишь поверить Хуайсану на слово и надеяться, что тот правильно понял заветы и не переоценил снисходительности брата. Щенок прижился в Нечистой Юдоли удивительно легко и как влитой вписался в повседневный быт, словно заполнив изначально предназначенное для него место. Он всюду следовал за Хуайсаном, словно вторая тень или дух-хранитель, и к этому так привыкли, что скоро никто уже не представлял себе изящную фигурку второго молодого господина без рыжего комка у ног. Он был игрив и весел, звонко гавкал, исправно махал хвостом и ушами, преданно разделял занятия и труды второго молодого господина и неизменно сопутствовал ему в играх и развлечениях. На людях пес вел себя скромно и прилично, как и подобает собаке из хорошего дома, во время трапез сидел у стола Хуайсана с видом решительным и неподкупным, словно часовой у оружейной комнаты, в библиотеке укладывался в ногах, с интересом слушая рассуждения Хуайсана и зачитываемые с выражением цитаты, на тренировочном поле серьезно и внимательно наблюдал, как Хуайсан машет саблей. Хуайсан даже приспособился брать его в седло и почти никуда без него не выезжал. К главе ордена Тяньгоу относился с дружелюбием и почтением, при встрече вежливо вилял хвостом и улыбался, глядя радостно и восторженно — почти как Хуайсан, с адептами был сдержан, предпочитая держать их на расстоянии. Не Минцзюэ с Хуайсаном называли щенка Тяньгоу, адепты звали Жоцзуй, но чаще — собака второго молодого господина, по имени решались обращаться к нему немногие — и только те, кого сам он, основываясь на каких-то своих соображениях, дарил своим расположением. В этом он тоже до смешного походил на Хуайсана — тот был весьма придирчив и прихотлив в симпатиях, оценивая окружающих по каким-то невнятным запутанным признакам, объяснить которые затруднялся. Минцзюэ, впрочем, вовсе не был уверен, что хочет об этом знать, и от вопросов на эту тему воздерживался. К радостному удивлению Минцзюэ Хуайсан, верный своему слову, ежедневно честно тренировался с саблей (разумеется, в сопровождении Тяньгоу) и делал, что характерно, поразительные успехи — чем удивил и обрадовал брата еще больше и окончательно убедил в важности правильной мотивации, а также в том, что беда, кажется, все же не в природной неловкости, а в природной лени, но и то, и другое можно одолеть упорным трудом, ибо нет такого песта, из которого при должном усердии нельзя выточить иглу, даже если ты такой рассеянный и вечно витающий в облаках увалень, как Хуайсан. К тому же он стал гораздо меньше времени проводить над своими книгами и свитками, предпочитая носиться по горам в сопровождении пса, что Не Минцзюэ также считал безусловным достижением. Купал и причесывал Тяньгоу Хуайсан собственноручно, и сам стриг когти на лапах — и это Минцзюэ одобрял тоже. Истинный воин сам заботится о своем оружии, лошади и доспехах… Конечно, в Нечистой Юдоли хватает и слуг, и мастеров, но существуют вещи, которые воин не доверит никому. Единственное, что несколько смущало Минцзюэ — рос Тяньгоу откровенно плохо. За три проведенных в Нечистой Юдоли луны пес не дорос до колен не только Не Минцзюэ или хотя бы Мэн Яо, но даже Хуайсана. Так что обеспокоенный (вдруг все-таки больной?) Минцзюэ в конце концов осторожно поинтересовался у Хуайсана, но наткнулся на такой испуганный и виноватый взгляд, что моментально отступил, решив, что брат слишком переживает и не стоит огорчать его еще больше, а лучше спросить Мэн Яо. Тот с поклоном и улыбкой заверил, что волноваться не о чем — все в порядке, здоров. Такое бывает. Главе не о чем беспокоиться. Все хорошо. И Не Минцзюэ успокоился и забыл, поглощенный иными заботами. — Клянусь девятыми небесами, я этого не вынесу! У меня просто сердце разрывается! Этот Гусу Лань с его кошмарными правилами!.. Отчего жизнь так ужасна? Уезжавший в очередной раз на обучение в Облачные Глубины Хуайсан обнимал Тяньгоу и душераздирающе вздыхал, словно мать, у которой жестокосердные люди отнимают новорожденное дитя. — Хуайсан, уверен, все не так страшно! Ты же уже был в Облачных Глубинах и сам не раз говорил… — Ах, Мэн Яо, ты ничего не понимаешь… Предстоящий отъезд не особенно огорчал Хуайсана, как и само пребывание в Облачных Глубинах. Теперь он знал, что его ждет, и не слишком этим угнетался — Сичэнь-гэ Хуайсану благоволил и был снисходителен, книг в библиотеке Облачных Глубин было предостаточно, и далеко не все они оказались на поверку сводами правил ордена или высокоморальными трактатами о долге и пути благородного мужа, к тому же был шанс значительно улучшить навыки игры на сяо и гуцине и разучить новые песни, а также разжиться редкими нотами и, может быть, даже порисовать под руководством Цзэу-цзюня. Словом, нельзя было не признать — кроме недостатков, у Облачных Глубин были и неоспоримые достоинства, и пребывание там сулило приятное разнообразие после жизни в Цинхэ Не. Что же до кошмарной еды, то Хуайсан еще в прошлом году разведал секретные лазейки в стенах и тайные тропы в горах, ведущие в Цайи, так что ни от голода, ни от жажды умереть не боялся. Кроме того, на сей раз он решил быть умнее и всерьез вознамерился оставить, якобы по рассеянности, саблю в Нечистой Юдоли и по этой причине избегать опостылевших тренировок, посвятив себя более интересным занятиям. Так что главной печалью была лишь неизбежная разлука с милым сердцу Тяньгоу. — Ах, Тяньгоу!.. Нет, я не перенесу! — Ты можешь взять его с собой и держать в Цайи. Так многие делают, я слышал. — Да, я мог бы… — Хуайсан горестно вздохнул. Разумеется, он уже обдумал такую возможность. — Я мог бы, и тогда можно было бы его навещать… — Хуайсан вздохнул снова — еще горестнее. — Но в Цайи он будет скучать еще больше, я же не смогу навещать его каждый день! К тому же кругом все будут чужие, только представь себе — ни одного знакомого лица! Он в ужасе округлил глаза и посмотрел на Мэн Яо. Тяньгоу заскулил и повторил его жест — так похоже, что Мэн Яо сморгнул. — Кроме того, неизвестно, можно ли доверять тамошним слугам. Вдруг они обидят Тяньгоу или будут с ним недостаточно почтительны? Или будут его плохо кормить? Не позволят гулять, сколько ему захочется? Или не будут с ним разговаривать??? — От перечисления возможных напастей Хуайсан пугался все больше и уже готов был, кажется, разрыдаться. — Он такой чувствительный! В тебе я, по крайней мере, уверен. — Мэн Яо благодарит молодого господина за благосклонность. — Оставь, — досадливо отмахнулся Хуайсан, тяжко вздохнул и обреченно заключил: — Нет, Тяньгоу будет лучше дома. — Второй молодой господин проявляет похвальное великодушие, самопожертвование и мудрость. Хуайсан снова вздохнул. — Только не забывай проверять, как его кормят. Сырым мясом — но непременно обдать кипятком! И пусть добавляют рис. Рис, не пшено! Проследи! И непременно давай ему груши, он так любит груши! Только кусочками и из рук, иначе он не будет. Да, знаю, ты терпеть не можешь груши, но сделай над собой усилие — ради Тяньгоу. Тяньгоу строго посмотрел на Мэн Яо и Мэн Яо кивнул. — Конечно. Не сомневайся. — И если опять привезут сыр — обязательно давай ему тоже. И разговаривай с ним. Каждый день! И… — Хуайсан поколебался. — Ладно, читать необязательно. Но если вдруг будешь что-то читать для себя, читай, пожалуйста, вслух. Тяньгоу любит изящную словесность. И бери его на прогулки в лес, когда сможешь. Только следи, чтобы он не гонялся за енотами — его могут поранить. Ты понял? Тяньгоу вскинул голову и презрительно фыркнул. Плевал он на тех енотов, вот еще глупости! — Защищать собаку от енотов, да. Чего тут непонятного. Чем еще заняться первому помощнику главы Не. — Ты сможешь, я в тебя верю! Мэн Яо не слишком разделял эту лестную уверенность, но Хуайсана по-своему любил и готов был сделать для него и не такое. Тем более, Тяньгоу действительно был замечательным псом и безусловно заслуживал всяческих забот. — Не скучай, Тяньгоу! И жди меня. — Хуайсан пылко обнимал Тяньгоу, тайком вытирая слезы о пушистую рыжую шерсть. С прочими он давно простился, но Тяньгоу все никак не мог выпустить из рук. — Ладно, хватит. Отпусти собаку. — Глава уже успел окинуть взглядом отряд, дать последние указания Мэн Яо, осмотреть лошадь Хуайсана, проверить упряжь и подпругу и теперь смотрел на брата с нетерпением. — Ты словно на войну отправляешься! Хуайсан покосился на старшего брата — у него явно было что сказать насчет войны и Гусу Лань, но благоразумно промолчал и передал удивленного Тяньгоу давно ожидающему адепту. — Ничего не забыл? — Дагэ так заботлив. Хуайсан все собрал. — Хорошо. Если что, напишешь с Мэн Яо — или купишь на месте. Мэн Яо… — Пусть глава не беспокоится, Мэн Яо обо всем позаботится. — Хорошо. — Не Минцзюэ вздохнул. — Командуй, Хуайсан. Хуайсан эхом повторил его вздох и привстал на стременах. — Выдвигаемся! Без Хуайсана в Нечистой Юдоли было непривычно тихо и пусто. Глава снова засиделся за бумагами до поздней ночи. С каждым годом их становилось все больше. В первые годы он еще тешил себя надеждой, что постепенно привыкнет, освоится и станет легче, но давно уже с ней простился. Легче не становилось, напротив — дел появлялось все больше: стоило разделаться с одним, немедленно возникало два новых, словно головы у невиданной твари, о которой с восхищением рассказывал Хуайсан — вычитал в каком-то своем древнем свитке. Когда появился Мэн Яо, он, конечно, взял на себя часть забот, но многое даже Мэн Яо не доверишь. Благородный муж и истинный воин не перекладывает своего бремени на других. Может быть, когда подрастет Хуайсан… Впрочем, учитывая нрав брата, особых иллюзий Минцзюэ не питал. Перед сном глава Не имел привычку пройтись по Нечистой Юдоли. Так раньше делал отец. А до него, наверное, дед… Но деда Не Минцзюэ не застал. Погруженный в размышления, он сам не заметил, как ноги принесли его во Двор весенних каштанов. Ничего удивительного в этом не было — прогуливаясь по ночам, Не Минцзюэ неизменно проходил мимо покоев Хуайсана и проверял, как спит младший брат. Смысла в этом было всяко больше, чем в проверке караулов — комендант Нечистой Юдоли дело свое знал туго, да и адепты служили не за страх, а за совесть, а вот Хуайсана частенько мучили кошмары, хотя при свете дня он яростно это отрицал. Кошмарам, впрочем, его слова были глубоко безразличны — ночью они приходили снова и снова, но если в детстве в таких случаях Хуайсан с плачем прибегал к брату, то став старше, подобного проявления слабости стыдился (хотя Не Минцзюэ не обвинял его никогда и не попрекнул ни разу), и у Не Минцзюэ постепенно вошло в привычку периодически проверять, как спит брат. Время от времени Не Минцзюэ заставал его стонущим во сне и будил, или проснувшимся в ужасе и слезах — и утешал. А несколько раз Хуайсана в постели не обнаруживалось, и тогда кошмар — и внеочередные ночные учения — случался у всей Юдоли. В задумчивости Не Минцзюэ пересек двор и очнулся почти у самых дверей, слишком поздно вспомнив, что Хуайсан нынче в Облачных Глубинах, а его павильон он сам же велел запереть. Однако на широкой террасе лежала тень, а у дверей кто-то возился. Минцзюэ насторожился, Бася привычно прыгнула в руку. Мало ли что. Совершенство воина в бдительности. Хорошо, если кот… хотя окончательно обленившийся кот по ночам предпочитал спать у кухонного очага… или какой зверь забежал. А то может нечисть пробралась. Нечистая Юдоль, как и все орденские резиденции, была, разумеется, защищена талисманами, но любой талисман может дать сбой и нет такой крепости, в которую невозможно проникнуть. На галерее завозились, дверь вздрогнула раз, другой. Не Минцзюэ приблизился. На галерее сидел Тяньгоу и пытался открыть двери. В самом начале Не Минцзюэ пытался запретить пускать щенка в павильон, заявляя, что во внутренних покоях собаке не место, но не преуспел — Тяньгоу не только жил в покоях Хуайсана, но и спал в его постели, и не просто в постели, а на подушке, благо подушек у того было, как не у всякой юной госпожи, и Минцзюэ давно смирился, утешая себя тем, что, по крайней мере, случись что, пес поднимет тревогу. Да и кошмары с появлением Тяньгоу почти перестали мучить Хуайсана. Теперь пес сидел под дверью и пытался ее открыть, пыхтел, подцеплял лапкой и толкал носом. Дверь дрожала, но не поддавалась, Тяньгоу вздыхал, сопел, тоненько звал — негромко и нежно (он вообще был весьма сметлив и лаять по ночам позволял себе лишь в самых крайних случаях) — и снова принимался ковырять дверь. Он так напоминал Хуайсана, занятого очередным непонятным, но важным делом, что Минцзюэ фыркнул. Тяньгоу стремительно обернулся на звук, вскинул голову. Глаза его в темноте светились, словно расплавленные луны. Не Минцзюэ сморгнул. — Откуда ты взялся? Тяньгоу вежливо улыбнулся, приветливо махнул хвостом и тронул лапкой дверь. — Его там нет. Хуайсан уехал в Гусу. Ты же сам видел. Кто бы слышал — глава Не среди ночи разговаривает с собакой! Тяньгоу внимательно выслушал, моргнул, и снова толкнулся в дверь, уже настойчивее, намекающее глядя на Не Минцзюэ. — Ладно, — сдался тот. Странная настойчивость пса против воли встревожила Минцзюэ. Мало ли, может, действительно забралась какая дрянь… — Пойдем посмотрим. Он отомкнул замок, толкнул дверь. Тяньгоу влетел в павильон и унесся куда-то, победно задрав пышный хвост, словно султан на шлеме. Не Минцзюэ бесшумно переступил порог, настороженно озираясь по сторонам, прошелся по комнатам. В павильоне царил удивительный порядок. Не то чтобы Хуайсан был особенно неаккуратен, но вокруг него как-то сам собой возникал хаос — вещи сдвигались с мест, словно обретая собственную волю и жизнь… Минцзюэ прошел в спальню. Здесь было совсем странно — в спальню Хуайсан пускал только одного слугу, давно приученного ни в коем случае ничего не трогать, но перед отъездом брат навел порядок. Книги и свитки сложены аккуратно, рисунки, записки, свитки, разноцветные лоскуты шелка и обрывки бумаги, палочки киновари и туши, заготовки для талисманов, многочисленные серебряные и нефритовые безделушки, засушенные и живые цветы и листья, птичьи перья, куски коры, разноцветные камешки и прочий мусор, неизменно заваливающий столы, исчезли, вымытые кисти ровным рядком висят над тушечницей и подставками. Подушки, вечно сбитые в живописные кучи, разложены по размеру, на покрывале ни морщинки… Почему-то от этого порядка сделалось неуютно. Протопали лапы, Тяньгоу влетел в комнату, сходу перепрыгнув порог, вихрем пронесся по всем углам, запрыгнул на кровать и требовательно и недоуменно уставился на Не Минцзюэ. — Я же сказал — его тут нет. Он уехал. Ты же сам видел. Тяньгоу пробежал по кровати, обнюхал углы, потоптался по подушкам, сбил одеяло. Минцзюэ хотел было шугануть его, но тот вдруг уткнулся носом в подушки и заскулил тонко и горестно. — Эй, ты чего? Тяньгоу повернул голову, посмотрел невозможными своими плошками, снова уронил голову в подушки, посопел, втягивая воздух, — и вдруг заплакал, жалобно и безнадежно, как обиженный ребенок. — Эх ты… собака… Скучаешь… я вот тоже… знаешь… Не Минцзюэ тяжело опустился на ложе, протянул руку и накрыл ладонью рыжую голову. Тяньгоу вздрогнул, глубоко, со всхлипом, вздохнул, но вырываться не стал. Шерсть его на ощупь была шелковистой и нежной — точь-в-точь волосы Хуайсана. — Ничего, он вернется… Не плачь… Ну не надо. Поеду в Гусу, возьму тебя с собой, хочешь? Тяньгоу старательно подвыл. — Не реви, говорю. Ты же Не! Не не плачут. Минцзюэ спохватился, крутнул головой. Дожили. Глава Не в ночи разговаривает с собакой, словно с младшим братишкой! Услышит кто — точно решит, глава с ума сходит от забот… Тяньгоу меж тем поднял голову, уставился на Не Минцзюэ, и в глазах его было такое внимание, такая тоска, такая страстная надежда, что у того вдруг зашлось сердце. Он так походил на Хуайсана в минуту скорби! Как он там в этом гуевом Гусу… Не Минцзюэ воровски огляделся и сгреб Тяньгоу в охапку. — Ладно, идем. Нечего тут сидеть… и страдать. Не Минцзюэ проснулся оттого, что рядом кто-то дышал. Поскольку заходить к главе без доклада мог позволить себе только Хуайсан, а тот мало того что — Минцзюэ точно помнил — был в Гусу, но и рос в том же ордене и с детства привык обозначать свое присутствие заранее, то вывод напрашивался единственный и неутешительный — измена. Что ж, рано или поздно такое случается со всеми. Странно, что Бася в подставке у ложа сохраняла спокойствие, но в данном случае это даже к лучшему. Не Минцзюэ, не открывая глаз и не нарушая ровного размеренного дыхания, напрягся, изготовился, напружинился — и рванулся на звук, призывая Бася. …и еле успел остановиться. Ладонь его сомкнулась на шее нарушителя и Бася, возбужденно дрожа, замерла у его горла, вот только колено, которым Не Минцзюэ должен был придавить к постели чужое тело, по-прежнему упиралось в набитый конским волосом матрас. Не Минцюэ с чувством выругался и отбросил саблю. Тяньгоу смотрел на него изумленно и восторженно, до глубины души восхищенный новой потрясающей игрой. Минцзюэ не слишком интересовался, чем там они занимались вместе с Хуайсаном, хотя подчас становился свидетелем буйных игрищ в самых неподходящих местах и не имел никаких оснований считать, что и в постели они не играют, несмотря на все запреты, но, судя по всему, так Хуайсан не играл с ним никогда. Тяньгоу снова завилял хвостом, приветствуя главу и пытаясь выразить всю меру своего восхищения и благодарности, а после кокетливо изогнулся и взмахнул лапами, призывая продолжать. — Тьфу ты, демон, — выдохнул Минцзюэ. Сердце не желало успокаиваться, и потревоженная ци неслась по меридианам, готовая излиться по первому знаку. — Совсем про тебя забыл. Тяньгоу разочарованно вздохнул — игры не будет? , но вновь вежливо и понимающе качнул хвостом — ничего, бывает. — А почему ты, собственно… И тут он вспомнил. Притащив пса к себе в спальню, он бросил у ложа прихваченную от стола подушку и кивнул Тяньгоу — ложись. Тот потоптался и лег, вежливо махнув хвостом. Не Минцзюэ лег тоже и начал уже было засыпать, когда вновь услышал топоток и цокот когтей по полу, а после — тяжкий вздох, и обернулся посмотреть. Тяньгоу слез с подушки и лежал на полу, пристроив морду на сапогах, — только что лапками их не обнял! — с самым смиренным и сиротским видом. — Почему ты не спишь на подушке? Гуй его знает!.. В спальне Не Минцзюэ всегда было прохладно — привык с детства, воину надлежит закалять тело и дух… В покоях Хуайсана стояли жаровни — брат был хрупкого здоровья и Не Минцзюэ, не желая рисковать, вслед за отцом сам распорядился круглый год держать в его комнатах жаровни и топить по мере надобности. А этот… да еще привык спать на кровати… еще простудится… захворает… Хуайсан не простит. — Иди на подушку, чем тебе не нравится? Ну хочешь, вот еще другая. Не Минцзюэ, ругнувшись, поднялся, притащил от чайного столика вторую подушку. Подумав, прихватил по пути плащ, сложил перед кроватью, устроив княжеское ложе, аккуратно подоткнул края, похлопал ладонью, приглашающе кивнул — давай, ложись. Смотри, как здорово. Тяньгоу вежливо качнул хвостом, подошел, тщательно обнюхал, потоптался, и послушно улегся. Минцзюэ лег тоже, но расслабиться не мог — что-то мешало, словно игла, засевшая в мышце. И почти не удивился, услышав знакомый топоток… цокот когтей… Вздох… Снова топот. Он обернулся, уже зная, что увидит. Тяньгоу снова лежал на сапогах и вид имел еще более сиротский и несчастный. Какого… — Тяньгоу, — строго и убедительно произнес Не Минцзюэ. — Иди спать на подушки. Я кому сказал? Тот приподнял голову, вежливо помахал хвостом — этот ничтожный высоко ценит внимание, но вовсе не стоит забот главы. Пусть глава не беспокоится. Презренному и здесь очень хорошо. — Ну, не хочешь, как хочешь. Спи. Сам дурак. Глава откинулся на ложе. Занавеси над его головой шевельнулись. Кажется, сквозняк… Кажется, все-таки холодно. Привычное ложе казалось неуютным и слишком мягким. Слишком удобным… Теплым. Снизу снова вздохнули. Деликатно, но горько. Проклятье. Проклятье. Минцзюэ опустил руку вниз. Холодный воздух коснулся запястья. Пол показался ледяным. Проклятье! — Ладно, — ненавидя себя, буркнул Минцзюэ. — Гуй с тобой. Иди сюда. Он приподнялся на локте и посмотрел на пса. Тот не шевельнулся, даже головы с сапог не поднял, только кончик хвоста чуть ходил из стороны в сторону да блестели в лунном свете глаза. — Оглох? Я сказал — иди сюда. А то замерзнешь еще. Заболеешь… Кто тебя знает. Хуайсан мне не простит. — Он похлопал ладонью по одеялу рядом с собой. — Давай, прыгай. Тяньгоу приподнял голову. — Да иди уже. Давай. Будешь спать здесь. Тяньгоу не шевелился, лишь косил глазом и тихо сопел. — Да и гуй с тобой! — не выдержал Минцзюэ. — Что я, в самом деле. Уговаривать еще его! Он раздраженно откинулся на подушки. Отвернулся, натянул одеяло, заставил себя дышать размеренно и ровно. Хватит! За спиной зацокали когти. Минцюэ замер. Топоток смолк, кровать чуть вздрогнула от опустившейся на нее тяжести. Заколебался матрас под осторожными шагами. Шаги приблизились, замерли… Тяньгоу потоптался у бока Не Минцзюэ и внезапно рухнул, всколыхнув, кажется, все ложе. Повозился еще, сопя и фыркая, и наконец с удовлетворенным вздохом вытянулся, прижавшись к бедру. От него шло легкое живое тепло, и это оказалось неожиданно приятно. Он дышал глубоко и мерно, и это странным образом успокаивало… Не Минцзюэ протянул руку и огладил ставшее удивительно длинным тельце. — Ладно, спи, — снисходительно проговорил Не Минцзюэ. — Но — только сегодня, понял? Тяньгоу сладко вздохнул, засопел громче и нежным язычком лизнул его ладонь. — Только сегодня… — настойчиво повторил Не Минцзюэ. — Только сегодня. Убедившись, что глава явно не намерен с ним играть и вообще больше не обращает на него внимания, пес, задрав хвост, куда-то ускакал, и Минцзюэ счел утренний инцидент исчерпанным, а прошедшую ночь постарался вовсе вытеснить из памяти. Однако за утренней трапезой Тяньгоу, вопросительно взглянув на главу, устроился у его стола. Тот промолчал. И когда после трапезы пес проследовал за ним в кабинет — не возразил. Более того, был приятно удивлен, когда в задумчивости опустил руку — и ощутил под ладонью теплую шелковистую шерсть. Тяньгоу ласково и ободряюще боднул его ладонь и Не Минцзюэ не удержался — провел рукой по пушистому тельцу, раз и другой. Однако пускать собаку в зал собраний Минцзюэ отказался наотрез — хорошенького понемножку. Всему есть предел. Тяньгоу свел брови домиком, но его уже подхватил вовремя случившийся рядом Мэн Яо. — Пусть глава не беспокоится, Мэн Яо позаботится о собаке второго молодого господина. Тяньгоу висел у него под мышкой и оскорбленно сопел. После этого пес исчез и остаток дня на глаза не попадался — то ли был с Мэн Яо, то ли нашел себе более интересное занятие, то ли обиделся, и, по примеру Хуайсана, спрятался где-то и дулся. Вечером Не Минцзюэ вновь отправился к павильону брата. Мало ему других дел. Полон орден бездельников, а за собакой присмотреть некому. Но Тяньгоу, похоже, мастерски наловчился сбегать от своих нянек, а по ночам над Нечистой Юдолью кружили не только нетопыри, но и совы с филинами… и кое-кто из них вполне мог соблазниться упитанной рыжей собакой. А даже если и нет — от воспоминания об одиноко сидящем на пороге запертого павильона псе становилось не по себе… Однако на террасе было пусто. Что ж, где бы ни был гуев пес, он, по крайней мере, не сидит и не скулит под запертой дверью. Не Минцзюэ, не то раздраженный, не то успокоенный, отправился к себе — и понял почему. Тяньгоу сидел у его покоев и приветствовал главу радостно, хоть и не без застенчивой укоризны — разумеется, я все понимаю, заботы многочисленного клана, но режим! Пес устал!.. — Вот ты где. Ладно, идем. Тяньгоу послушно последовал за ним и, сложив лапки, скромно уселся в углу, внимательно следя за расхаживающим по комнате Не Минцзюэ, пока тот не опустился наконец на ложе и в свою очередь не взглянул на Тяньгоу. — Ну, что ты застыл? Тот не пошевелился, лишь смотрел, не мигая, как Не Минцзюэ укладывается на ложе, натягивает одеяло… — Давай, иди сюда. — Не Минцзюэ хлопнул ладонью по кровати. Пес неспешно поднялся, сделал шаг, другой — и ринулся вперед, мигом взлетел на кровать и вытянулся вдоль бедра, с обожанием глядя на Минцзюэ. Хвост его мелькал так, что казался палевым веером, или хвостами девятихвостой лисицы. — Эх ты… собака… — Не Минцзюэ огладил его раз, другой, потрепал за ухо. Тяньгоу закатил глаза и прижался еще крепче. — Ладно, спим. С этого дня Тяньгоу с важным и ответственным видом сопровождал Не Минцзюэ повсюду, старательно перебирая лапами, чтобы поспеть за размашистым шагом главы, и Минцзюэ, к собственному удивлению, очень быстро к этому привык. Привык при ходьбе коситься влево — Тяньгоу, как пришитый, держался у его ног, но ни разу Не Минцзюэ не задел его не то что сапогом — даже полой. Привык, оглядываясь, неизменно находить взглядом рыжее лохматое пятно: когда Не Минцзюэ тренировался по утрам — пес неизменно сидел на ступенях или у ограды, внимательно и сосредоточенно наблюдая (кое-кому не грех бы у него поучиться!), когда стоял на крыльце, глядя на тренирующихся в главном дворе адептов, — устраивался рядом, строгим и придирчивым взглядом следя за движущимися по двору фигурами… Привык, занимаясь делами, опускать руку — и ощущать в ладони пушистую лобастую голову, мягкие уши, тычущийся в пальцы шершавый нос и нежный, как лепесток орхидеи, язычок. Привык к прижимающемуся к бедру теплому тельцу и сонному сопению в тишине спальни. Привык просыпаться и встречать восторженный взгляд огромных янтарных глаз. Тяньгоу оказался прекрасным спутником: ненавязчивым — он никогда не мешал, никогда не лез ни на глаза, ни под руку, но надежным — стоило о нем вспомнить, и он неизменно оказывался рядом. К удивлению и невольному уважению Минцзюэ, с ним он вел себя куда сдержаннее, чем с Хуайсаном, — не тявкал, не носился, как оглашенный, не хватал зубами ни за полы одежд, ни за рукава. Если кто-то что-то по этому поводу и думал, мысли свои скромно держал при себе. Дураков в ордене было мало и в число адептов они, как правило, не попадали. Кроме того, главу ордена в Цинхэ Не уважали и любили беззаветно, а решениям его подчинялись без рассуждений, признавая мудрость и дальновидность. Если глава решил — значит, так надо. Вели он им прыгать через веревочку — самые суровые воины спросили бы лишь, как высоко и как часто. Время от времени Тяньгоу засыпал, умаявшись, — не на рукаве, еще не хватало! — а на поле расправленного вокруг сиденья дасюшена — и Не Минцзюэ не будил, глядя, как он спит — доверчиво и убежденно, как ребенок, раскинувшись и вытянув лапы… Хуайсан, Минцзюэ видел, в такие минуты любил щекотать его между пальцев, заставляя поджимать их и отдергивать лапку, но Минцзюэ такого себе не позволил ни разу. Он не бестолковый мальчишка! Если при тебе засыпают так безмятежно и доверяют хранить сон — будь достоин доверия и не обманывай его. Хотя искушение было велико. Кормить собаку со стола он себе все же не позволял даже наедине — всему есть предел, Не — не дикари и не горные разбойники. Однако кусочки мяса за трапезой приберегал. И старался не думать, что неожиданно нашел ответ на давний вопрос — почему с некоторых пор в одной из чаш Хуайсана к концу трапезы неизменно оставалось мясо. Не Минцзюэ с раздражением отбросил письмо. Интересно, что нужно было натворить, чтобы глава Лань не только лично взялся сопроводить второго молодого господина Не в родной орден, но и счел необходимым предупредить об этом письмом? Поджечь Облачные Глубины? Взорвать Стену Послушания? Разрушить библиотеку? Впрочем, на библиотеку Хуайсан бы не покусился… Убить кого-то? С другой стороны, Сичэнь писал мягко и неофициально, так что можно было предположить, что в данном случае он действует не как глава, а как друг. Слабое утешение. На сей раз Хуайсан продержался в Гусу почти полгода… Минцюэ, откровенно говоря, рассчитывал на большее, но справедливость требовала признать — в целом результат неплохой. В какой-то момент Минцзюэ даже поверил, что на сей раз все обойдется. Но нет. С Хуайсаном никогда не бывало так просто. Что ж, во всяком случае, свое прошлогоднее достижение Хуайсан превысил почти вдвое. Глядишь, в следующий раз выдержит и каноничный год. В глубине души Не Минцзюэ — хотя не признался бы в этом и под пыткой — был даже рад возвращению брата: он успел забыть, как без Хуайсана становится пусто, тихо и тоскливо, — и с каждым днем все тоскливее. А может, просто постарался забыть. Приветствуя главу Не, Лань Сичэнь, как обычно, улыбался — светло и ясно. Но взгляд его, теплый, внимательный и понимающий, с мягкой лукавой искрой, был особый, только для Минцзюэ — еще с тех давних лет, когда оба они были глупыми самоуверенными мальчишками, не познавшими ни горечи потерь, ни бремени главы. Сичэнь был давний друг, почти брат, надежный и преданный, из тех, кому можно доверить все, кто все поймет, все простит и всегда поможет… Хуайсан, смущенно, но радостно взглянувший на брата и поклонившийся в унисон с Сичэнем, теперь мялся за его спиной, вертя головой во все стороны и чуть не подпрыгивая от нетерпения. Не Минцзюэ суровым взглядом пресек попытку потихоньку удрать и мрачно уронил: — Хуайсан, где твои манеры? Поблагодари главу Лань! — Хуайсан благодарит главу Лань за благосклонность и терпение, Хуайсан счастлив видеть дагэ в добром здравии и мирном расположении духа, Хуайсан желал бы поприветствовать братьев, может Хуайсан удалиться, — скороговоркой протараторил тот, часто и размеренно кланяясь, словно безумный монах на рынке. Прежде чем опешивший Не Минцзюэ нашелся с достойным ответом, Сичэнь положил руку на его рукав и с мягкой улыбкой кивнул: — Ступай, Хуайсан. Ты давно не видел братьев, они наверняка скучали по тебе. Хуайсан исчез мгновенно, только взметнулись волосы да плеснули широкие рукава. — Сичэнь, не порти мне брата. — Правила Гусу Лань запрещают приписывать себе чужие заслуги, а благородный муж никогда не уподобится лисице, пользующейся могуществом тигра, — промолвил Сичэнь. — Я не претендую на твои лавры, ты и сам прекрасно справляешься, — и лукаво улыбнулся в ответ на возмущенный взгляд. Любому другому Минцюэ ноги переломал бы и за меньшее, но Сичэнь мог себе позволить и не такое. К тому же он действительно был очень добр и терпелив с Хуайсаном. Лань Сичэня в Нечистой Юдоли всегда принимали, как члена семьи, и церемониться тому при визитах не было никакой нужды — тем более когда они с Не Минцзюэ оставались наедине. Лань Сичэнь прекрасно это знал, и, видимо, именно поэтому из свойственной ему деликатности был при визитах особенно любезен и обходителен, строго следуя этикету и законам вежества. Вот и сейчас он не спешил перейти к делам. Сидел, сохраняя идеальную осанку, за столом в главном зале, пил, улыбаясь, чай, с вежливым приветливым лицом хвалил новый сбор, погоду, недавно перестроенную крепостную башню, учтиво расспрашивал о делах ордена и видах на урожай… Не Минцзюэ, стараясь держаться с неменьшим достоинством, вежливо благодарил, терпеливо отвечал, задавал встречные вопросы, интересуясь здоровьем учителя Ланя и Лань Ванцзи, благополучием Облачных Глубин и ордена Гусу Лань в целом, расспрашивал об успехах на ночных охотах и положении в Гусу, стараясь не замечать ни лукавой улыбки, ни озорной искры в глазах. Беседа с Сичэнем, хоть и практически бессмысленная, была не лишена своеобразной приятности, и продолжаться могла до бесконечности — Не Минцзюэ хорошо знал Ланей. Но дела не ждали. — Что на сей раз? — выдержав приличную паузу, покорно вздохнул Не Минцзюэ. — Что опять натворил этот позор предков? — О… — Что? — Наловил угрей… — Хуайсан??? Он же ненавидит змей! И рыб… И… — Ну, он же не сам их ловил… — Продолжай… — с видом бесконечного терпения кивнул Не Минцзюэ и стиснул край стола. — …и запустил в купальню. В дальнюю купальню. — В ту, где… — Да-да. Ту, где холодные источники. Стол протестующе заскрипел. — Зачем? — простонал Не Минцзюэ. — Во имя всех небес — зачем? — Признаться, я не очень понял… Кажется, ему нужно было их передержать, но они расползлись… Не Минцзюэ фыркнул — что-то подобное они уже проходили, и возвел очи горе. — За что? Боги, за что? Я не ропщу, нет, я просто хочу понять — чем я так провинился в прошлой жизни? — Минцзюэ-сюн… — Видят боги, Сичэнь, я стараюсь изо всех сил, но, кажется, я все-таки что-то делаю не так. — Не вини себя, Минцзюэ-сюн. Хуайсан просто очень живой ребенок с развитым воображением. Нам трудно его понять. Но он старается. Он вовсе не злой, а его шалости… Он шалит не из любви к озорству, скорее, это просто несчастливое стечение обстоятельств. Не Минцзюэ застонал. Про несчастливое стечение обстоятельств в отношении Хуайсана он знал все. — Не переживай. Через пару лун дядя успокоится и, думаю, мы сможем уговорить его принять Хуайсана обратно. — О небеса, какой позор! — Оставь, никакого особого позора. — Сичэнь наклонил голову и согнал с лица усмешку. — Было даже… забавно… — Кроме того, — мягко продолжил он, — в учебе Хуайсан весьма усерден и немало продвинулся. Что же касается изящных искусств… Минцзюэ хмыкнул. — Да, знаю, в Цинхэ Не не все искусства ценят равно, но о благородном муже судят не только по владению мечом. Хуайсан очень восприимчив и одарен во многих областях, а данные небом таланты необходимо развивать… Красота не только в оружии. Твой брат достиг немалых успехов и в каллиграфии, и в музыке, и в рисовании. Я сам занимался с ним, и должен сказать, с каждым днем он рисует все лучше. У него острый взгляд, верная рука и удивительное чувство гармонии… Я даже привез тебе в подарок… — Сичэнь извлек из рукава свиток. Минцзюэ вздохнул — очередная бессмысленная мазня, однако свиток принял и, вежливо кивнув, развернул. Хуайсан действительно наловчился рисовать. Берег реки — Минцзюэ знал это место, в свое время они с Сичэнем любили сидеть там, устроившись среди стволов старых ив. На фоне зеленой листвы резко выделялось огненно-рыжее пятно. — Ну надо же… Даже пса своего нарисовал… — О да. Хуайсан много рассказывал о Тяньгоу… Кстати, прекрасное имя. Хуайсан сам придумал, или это ты предложил? Не Минцзюэ поднял глаза от рисунка и выразительно посмотрел на Сичэня. Тот лукаво улыбнулся и опустил ресницы. — Да-да конечно. Прости… Он очень скучал по собаке — даже, можно сказать, изобрел собственную манеру… Представь, в каждый рисунок он теперь включает пекинеса. Не совсем традиционно, но, на мой взгляд, ничем не хуже, чем птицы, рыбы или бабочки. — Пекинеса? — рассеянно переспросил Минцзюэ. — Какого пекинеса? Тут только Тяньгоу. Он вгляделся в рисунок. — Ну да, Тяньгоу… И хорошо нарисовал. Похоже. Как живой. — Ну да, Тяньгоу. Он ведь пекинес. Правда, довольно крупный, Хуайсан говорил… — Что?.. Лань Сичэнь удивленно поднял глаза. Не Минцзюэ смотрел на него, как на мстительного духа, явившегося в разгар семейного пира. Ноздри его раздувались, глаза потемнели, воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы, на щеках проступили желваки, на лбу вздулись вены. — Минцзюэ-сюн! Что с тобой? — Лань Сичэнь испуганно привстал. — Тебе плохо? — Хорошо, — прохрипел Не Минцзюэ. — Мне — хорошо. А вот кое-кому сейчас… — Хуайсан! — взревел он, вскакивая, и вылетел из зала. Встревоженный и удивленный Лань Сичэнь торопливо последовал за ним. Приступы гнева были фамильным проклятием семейства Не, но обычно у них все же была причина. Кроме того, при Лань Сичэне Минцзюэ-сюн, как правило, старался сдерживаться, да и само его присутствие действовало на Не Минцзюэ успокаивающе… На террасе Не Минцзюэ на мгновение притормозил над ступенями, огляделся, проревел: — Мэн Яо!!! — и унесся. Лань Сичэнь остался на крыльце, смущенный и озадаченный. Что-то явно случилось, и, кажется, по его вине… Во всяком случае — не без его участия. Но что? Беседа шла вполне мирно, и даже на Хуайсана Минцзюэ-сюн как будто не слишком сердился… И при чем тут Мэн Яо? Лань Сичэнь знал, что Мэн Яо традиционно считался в ответе практически за все происходящее в Нечистой Юдоли, но чем он не угодил главе на этот раз? — Спасибо, Сичэнь-гэ! — Хуайсан появился, как всегда, неожиданно. Даже в Облачных Глубинах он при желании как-то умудрялся возникать из ниоткуда, а в Нечистой Юдоли и вовсе уподоблялся домашнему духу, исчезая и появляясь бесшумно и незаметно. — Хуайсан! — с облегчением обернулся к нему Лань Сичэнь. — Как удачно. Что случилось? Хуайсан сузил глаза, став вдруг удивительно похож на брата, и устремил на Лань Сичэня взгляд, в коем крылись бездны. — Спасибо, Сичэнь-гэ, — с чувством повторил он. — Спасибо. Лань Сичэнь вдруг почувствовал себя очень неловко — и глубоко виноватым. И то, что он не понимал, в чем, собственно, его вина, делу ничуть не помогало. — Хуайсан, что ты… — Не Хуайсан, говорю, благодарит главу Лань, — саркастически продолжил тот. — Мы, конечно, подозревали, что этот день когда-нибудь наступит, но не думали, что именно ты будешь тем камнем, что стронет лавину. Я, признаться, больше грешил на главу Яо. — Главе Яо глава Не бы не поверил… — Мэн Яо бесшумно возник рядом, учтиво поклонился Сичэню — тоже взглянув с мягким укором! — и обеспокоенно обернулся к Хуайсану. Издалека донеслись крики. — Стены Юдоли вроде пока стоят, — задумчиво произнес Хуайсан. — Они вообще долго продержались… если подсчитать… — и деловито обернулся к Мэн Яо. — Как думаешь, стены крушить будет? Тот неопределенно, но встревоженно — без ямочек — улыбнулся и пожал плечами. — Вряд ли… — сам себе ответил Хуайсан. — Но все же… — Хуайсан, что, в конце концов… — Прости, Сичэнь-гэ, некогда. Нам пора. — Думаю, мне тоже лучше вернуться в Гусу. — О нет, Сичэнь-гэ, тебе как раз лучше пока остаться и попытаться исправить причиненное зло. А вот нам с Мэн Яо стоит поискать себе другое пристанище… Мэн Яо, где нам просить убежища? — Видите ли, глава Лань… — Некогда, Мэн Яо, некогда, — оборвал его Хуайсан. — Слышишь? Крики действительно приближались. — В конюшни? — предложил Мэн Яо. Хуайсан прищурился, но мотнул головой. — Нельзя… не успеем. Он туда пойдет сразу после библиотеки… — Хуайсан, — рассудительно начал Лань Сичэнь. — Бегство — не самый достойный выход. Возможно, тебе следует все же объяснить брату… — Да-да, помню, благородный муж всегда смотрит в глаза опасности, бегать от проблем не метод, беглец признает вину и достоин лишь презрения, — скороговоркой проговорил Хуайсан. — Но я и не собираюсь! Видишь ли, Сичэнь-гэ, есть опасность и опасность. Иногда следует отступить и выждать. Это называется стратегия, — он поднял палец вверх и значительно посмотрел на Лань Сичэня. — Несомненно, мы объяснимся, но пусть дагэ сначала перебесится… — Хуайсан!.. — укоризненные голоса Лань Сичэня и Мэн Яо слились в один. — Я хотел сказать — успокоится. Тогда и поговорим. Внизу требовательно тявкнул Тяньгоу. — А тебя, моя радость, дагэ вообще пока видеть не стоит. Хуайсан подхватил собаку на руки и, бдительно оглядевшись, двинулся вдоль стены. — Мэн Яо, ты со мной? — Мэн Яо просит главу Лань простить его. Боюсь, на сей раз второй молодой господин прав и так действительно будет лучше для всех. Мэн Яо вынужден удалиться. Прежде чем Лань Сичэнь успел возразить, оба исчезли за углом, оставив главу Лань потрясенно и озадаченно смотреть им вслед… Буря пронеслась. Гроза отгремела. Не Минцзюэ был вспыльчив, но отходчив, к тому же присутствие Лань Сичэня всегда действовало на него благотворно. Хуайсан, представ перед слегка успокоившимся братом, делал большие глаза, удивлялся, ахал, бессовестно выкручивался и благородно выгораживал Мэн Яо. — Мэн Яо просто ошибся! Каждый может ошибиться! Да ты посмотри — он же крупный. Мне по колено… — щедро польстил он Тяньгоу. — Ну, почти. И вовсе нос не такой приплюснутый, как на картинках. Ну дагэ, ну всякий же может ошибиться. Хуайсан хлопал ресницами, Мэн Яо виновато улыбался и кланялся, прося простить его невежество, Минцзюэ фыркал и качал головой. С Хуайсаном невозможно было спорить. С каждым из них по отдельности Минцзюэ бы справился, но когда эти еноты с одной горы объединялись для общей цели, шансов не было ни у кого. — Пекинеса носят в рукаве, а Тяньгоу — разве он влезет в рукав? Тяньгоу снизу мотнул головой — ни за что не влезу, ни за что! Насчет рукава Минцзюэ бы поспорил — в его рукаве даже два Тяньгоу разместились бы со всем комфортом, но как назло он был в чаошене и продемонстрировать этого не мог. Некоторое время Хуайсан с Тяньгоу все же старались лишний раз на глаза Не Минцзюэ не попадаться, проводя досуг вне Нечистой Юдоли или скрываясь в библиотеке. Человек, хуже знающий Хуайсана, мог бы даже решить, что того в самом деле мучает совесть и он стыдится смотреть брату в глаза, но Минцзюэ знал брата хорошо, и подобными мыслями не обольщался. Он не мог избавиться от странного, незнакомого чувства — словно вдруг исчезло что-то привычное, что-то важное… и этого ужасно не хватало. При ходьбе он то и дело косился влево и вниз, тренируясь с саблей, раз за разом оборачивался, ожидая увидеть краем глаза рыжее взъерошенное пятно, за работой в задумчивости опускал руку — и раздраженно сжимал кулак, поймав вместо привычной шелковистой теплоты пустоту. Хуже всего было по ночам — ни кровать, ни комната, ни матрас — ничего не изменилось, но без привычной теплой тяжести у бедра лежать было неудобно, а тишина, не нарушаемая тихим сонным сопением, делалась просто оглушительной и мешала уснуть. За трапезой Минцзюэ то и дело ловил себя на том, что машинально откладывает в сторону кусочки мяса и немедленно мстительно отправлял их в рот. Предательский Тяньгоу, как и прежде, ни на шаг не отходил от Хуайсана. Справедливый Минцзюэ не мог его осуждать — тот все делал правильно, Хуайсан — его хозяин и ему он служит. Но в глубине души, словно червяк в сливе, ворочалась обида… Не Минцзюэ раздраженно покрывал свиток иероглифами, кисть так и летала над бумагой. Идиоты, кругом одни идиоты… Неужели глава ордена должен лично вникать в мелкие хозяйственные дрязги вассальных кланов? За дверью послышался шорох. Опять кого-то принесло. Но никто не входил и Не Минцзюэ с отвращением вернулся к письму. Шорох повторился, похоже, за дверью теперь шептались и перепихивались. Однако в дверь не стучали и позволения войти не спрашивали. Да что там еще? — Кто? — раздраженно рявкнул Не Минцзюэ. Дверь отъехала в сторону, в кабинет шагнули Мэн Яо с корзиной и Хуайсан с довольным Тяньгоу в ногах. Все трое широко улыбались. Минцзюэ удивился — Хуайсан обычно не утруждал себя излишним церемониалом и, если ему было нужно, вламывался к брату без сомнений. Возможно, конечно, Мэн Яо его удерживал… Кроме того, ему очень не нравилась эта подозрительная дружная радость и их улыбки. Что-то такое они предвещали. Недоброе… Они переглянулись и Хуайсан, повинуясь ободряющему кивку Мэн Яо, набрал в грудь воздуха и приосанился. — Дагэ… — торжественно начал он. — Мы тут подумали… Не Минцзюэ очень не любил фраз, начинавшихся этими словами. С них на его памяти обычно и начинались самые большие проблемы. — Мне уже страшно! — буркнул он. — Нет, ты не понял! Ты слушай! — Глава, позвольте… — Дагэ в последнее время так озабочен делами… — Короче! Что ты мямлишь? Истинный воин немногословен и решителен в речах. — Короче… Ну… Дагэ, это тебе! Мэн Яо перевернул корзину. Не Минцзюэ накрыло дурное ощущение повторяющегося кошмара. Это уже было. Было. Этот был черным, с белой грудкой и лапами, но смотрел так же восторженно, а язык вываливал еще дальше. — Посмотри, дагэ! Правда, красавец? — Очень удачный экземпляр. И редкий окрас, — не без гордости добавил Мэн Яо и улыбнулся. — Это тебе. Ты рад, дагэ? — Мне? Да вы обезумели! Зачем мне это? Мало нам одного? — Пусть у Тяньгоу будет братик! А то нехорошо — у меня есть… брат, и ему тоже надо. — Нет. Нет! Ни за что! Даже не думайте. — А имя я ему сам подберу, дагэ, ты не волнуйся. — Ни в коем случае! — Да ты только посмотри, дагэ! Он же такой красивый! И глаза такие умные! И крупнее даже Тяньгоу. Он вообще на тебя похож! — Что? — Я хотел сказать… такой же… крепкий, — торопливо поправился Хуайсан. Не Минцзюэ мрачно оглядел щенка. Тот перебрал лапами, убрал язык, подобрался и посерьезнел. Негодующе фыркнул… и ответил понимающим взглядом. Даже, кажется, плечами слегка пожал. — Глава Не, — убеждающее заговорил Мэн Яо. Это очень прилично. Императорская собака, даже во дворце не гнушаются. И от них есть польза — последний рубеж обороны. — Какой там еще рубеж, — проворчал Не Минцзюэ. — Ну как же. Их прячут в рукаве… или под столом, неважно. А когда враги прорвались и ни у кого нет сил сопротивляться, пес может спасти жизнь хозяину. Это его цель и смысл жизни! Щенок вывалил язык и засопел, готовый, похоже, спасать прямо сейчас. Тяньгоу одобрительно фыркнул. Хуайсан восторженно сиял глазами. Мэн Яо улыбнулся и поклонился. — Не сомневайтесь, глава Не. Вы его полюбите!