Хорватская мясорубка

— Не ешь этот бекон, — зловеще прошептал ему на ухо Домагой. Взмахнул вилкой, обводя блюда с мясными нарезками, стоящие на шведском столе: — Где они всё это берут, лучше не знать… — Почему? — севшим голосом спросил Тин, отшатнувшись от вилки и едва не сбив проходящего мимо официанта с подносом. *** Нервы у молодого защитника сборной с утра пошаливали, да и не только с утра. Всю ночь ему снилось такое, что проснулся он в холодном поту. Как назло, сон не забывался по пробуждении и грозил отравить Едваю весь день — ответственный день матча сборной. — Приснится же такое! — бормотал он, старательно умываясь ледяной водой. Взглянул на себя, бледного и растрёпанного, в зеркало и пообещал себе во что бы то ни стало выкинуть ночные кошмары из головы ещё до завтрака. Нечего расхолаживаться, когда на кону стоит успех сборной в Лиге Наций. А матч предстоит особенный, со сложным противником, с необстрелянными новичками в команде, да к тому же с капитаном Видой — последний факт внушал Едваю особенный трепет. Тин закрутил волосы в пучок, в стиле своего старшего товарища, грозно взглянул на собственное отражение в дверце шкафа и, вроде бы успокоившись, отправился в столовую. Но за дверью номера, в темноте гостиничного коридора, воспоминания о недавнем сне нахлынули заново… *** На нём те же пижамные шорты и футболка, в которых он ложился спать, обутые в шлёпанцы ноги мёрзнут, шагая по бетонному полу, что делает происходящее безусловно, неотвратимо реальным. Тин медленно идёт сквозь огромное сумрачное помещение, свет в которое проникает через узкие оконца под потолком. Похоже на складской ангар, но старинный, с каменными стенами и сводчатыми перекрытиями. Глаза привыкают к полутьме, и вскоре Тин начинает различать продолговатые, молчаливые фигуры, окружающие его буквально со всех сторон. Они не касаются пола, покачиваясь на невидимых креплениях под потолком, которые порой скрипят словно от налетающего сквозняка. Некоторые из этих силуэтов так близко, что можно протянуть руку и коснуться, но это последнее, что Тину хотелось бы сделать. Он идёт прямо, потому что остановиться и оглядеться кажется ему ещё хуже. Он боится оборачиваться, потому что чувствует, как за его спиной смыкается тьма, полная подвижных теней. И с каждым вдохом он ощущает нарастающий запах — свежей крови. Света становится больше, он виднеется где-то впереди, оттуда же доносится неясный шум. Ободрённый этим, Тин осторожно косится по сторонам, приглядываясь к окружающим его чёрным силуэтам. Взгляд выхватывает из темноты два красных ряда рёбер — распахнутую грудную клетку, запёкшуюся кровь на сероватой коже. Крик ужаса застревает в горле Тина, но через секунду он замечает две пары копыт, большие уши на удлинённой голове и сморщенное рыло, почти уткнувшееся в пол. Свинья! Он на скотобойне, чёрт знает, как его сюда занесло в такой час. Тин не был ни вегетарианцем, ни особо впечатлительным парнем, но сейчас ни то, ни другое ему не помогает. Туши выпотрошенных свиней повсюду вокруг него, покачиваются на железных крюках с печальным скрипом, надрывающим сердце. Капают кровью на бетонный пол — Тин уже ощущает влагу, набравшуюся в сланцы, но не решается посмотреть под ноги. Он просто идёт, сам не зная зачем и куда. Свет впереди становится ярче, Тин смутно различает ещё один большой сводчатый зал впереди, и ускоряет шаг. Шум также нарастает: какие-то механизмы прилежно крутятся за каменной перегородкой, стучат молотки, визжит пила. Сжав зубы, Тин поспешно стремится к свету, обходя хаотично развешанные свиные туши и стараясь не смотреть на них. И всё же, на одну из них едва не натыкается: несуразно огромное кабанье тело свешивается до самого пола. Тин бросает мимолётный взгляд вниз и у него перехватывает дух: вместо свиных ног с копытцами он видит руки. Длинные, человеческие руки. И это лицо, с крупным носом и закрытыми глазами, вместо свиного рыла, хорошо ему знакомо. Едвай в панике отшатывается, убеждая себя, что ему показалось. Прочь, прочь отсюда, к свету, к людям — но зрение продолжает играть с ним злые шутки. Кожа следующей мёртвой свиньи покрыта татуировками — Тин узнаёт Мадонну с младенцем под венцом из роз. Иероглифы на конечности другого тела, вспоротого от шеи до паха — Тин предпочитает не проверять, есть ли там копыта или ладони, он просто несётся со всех ног вперёд, и ему хочется только одного — зажмуриться и больше никогда не открывать глаза, но тогда он неминуемо упадёт. Со скоростью, с какой он не бегал ни в одном матче, Едвай врывается в освещённый зал. Холодный пот застилает глаза, Тин с трудом переводит дыхание и приглядывается к каменным стенам, залитым электрическим светом — слава богу, скотобойня закончилась. В широкий дверной проём прорывается шум из следующего помещения, на фоне нагромождения каких-то машин и конвейерных лент суетятся фигуры в белой спецодежде — люди, живые! А у стены, за длинным приземистым столом, стоит не кто иной как Домагой Вида собственной персоной — рукава рубашки закатаны, грудь закрывает кожаный фартук, волосы аккуратно собраны под ленту. — Домо! — радостно вопит Тин, кидаясь к нему. Вида поднимает взгляд от стола, на котором перекладывает что-то — нечто красное, и чёрные с белым свёртки, которые кажутся Тину смутно знакомыми, но вспомнить он впопыхах не может. — А, вот и ты, — невозмутимо говорит Домагой. — Самое время. — Какое время? — переспрашивает Тин. Голос старшего товарища — и любимого капитана — вселяет в него уверенность. За Видой он бы и так пошёл на край света, что уж говорить о каком-то мясокомбинате. Морок и видения скотобойни теперь кажутся дурацкой выдумкой, кроме, разве что… — Вся защита теперь в сборе, — с удовлетворением говорит Домагой, аккуратно заворачивая что-то в бумажный пакет — кусок бело-розового бекона, как вдруг понимает Тин. — Все вы, кривоногие, убогие, привозящие… Он разглаживает на свёртке наклейку: «Д.Л.6». Тин смотрит на него непонимающе, но не успевает задать вопрос — его оглушает истошный визг из зала, где стучат машины. Кто-то пронзительно кричит на пределе сил, и вдруг замолкает после тяжёлого тупого удара. — Что это? — шепчет перепуганный Тин. — Кто это? — Это? Реба, наверное. Столько килограммов отличной корейки… Тин давится следующим вопросом, а Домагой, достав откуда-то батон копчёной колбасы, засовывает его в длинную упаковку и лепит сверху ту же самую наклейку: — Деян жестковат, конечно, зато в нарезке смотрится отлично. А Шиме пока там остался, — он кивком указывает за спину Тина, и тот с ужасом вспоминает о татуированной шкуре — коже — на крюках. И снова вздрагивает от ужасных криков — на этот раз в дверном проёме видно, как несколько белых фигур тащат отчаянно сопротивляющееся розоватое тело. Тин моментально узнаёт эти покрытые густой щетиной ноги. — Бруно! — в отчаянии кричит он и рвётся на помощь, но тело отказывается слушаться, будто прикованное к одному месту. — Так им и надо! — злобно кричит Домагой, и его голос резонирует от каменных сводов, перекрывая визг. — Свиньи, а не люди! Для чего мы добывали серебро, чтобы позориться теперь? — Но ты же, и ты ведь… так же… — шокированно мямлит Тин. Язык тоже не слушается его, и не то чтобы Едвай когда-либо даже в мыслях мог критиковать своего кумира в сборной, но чувство справедливости в нём вдруг поднимает голову. — А что я? — резко отвечает Вида. — Я теперь капитан «пламенных», навсегда, у меня никто не отнимет это право! Ощущение нереальности происходящего начинает закрадываться в сознание Тина, но только на мгновение. Всё, что он ощущает и видит — ужасающе реально, включая замёрзшие мокрые ноги, запах крови, смерти и копчёностей, отвратительные звуки мясоперерабатывающих машин и бесстрастное лицо Домагоя. На столе перед ним — до Тина наконец-то внятно доходит — беспорядочно сваленные колбасы, шматы бекона, сала, куски запечённой буженины и другие деликатесы. Рядом — кучка коробок и пакетов, фирменных упаковок с чёрно-белым дизайном, стилизованным свиным пятачком и словом «хрю» на английском. Тин совсем недавно с лёгким сожалением выбросил эти красивые упаковки от подарка, на который расщедрился Домагой. Колбаса и бекон были действительно вкусными. Никогда в жизни Тин так не жалел о том, что что-то съел. Домагой выуживает из горки продуктов копчёный окорок, обтянутый сеткой, которая почему-то остро напоминает Тину о сетке на футбольных воротах. Не обращая на него внимания, Вида нежно гладит блестящий бок ветчины: — Суба, дорогой мой, ты всегда был слишком хорош. Оставлю тебя себе на Рождество… — Суба… — потерянно шепчет Тин. И вдруг вспоминает: — Но как же Лука? Он всё ещё наш кэп! И Иван… Вместо ответа Домагой выдвигает на передний план упаковку с наклейкой «И.Р.7». — Думаешь, почему Ракета перестал приезжать в сборную? Нежнейшая буженина из него получилась. А Луке недолго осталось. Тин и сам уже видит: на столе заготовлена коробочка с надписью «Л.М.10». И рядом другая, с буквами Т и Е, которые он не может сложить вместе, потому что разом разучился читать, и сказать больше ничего не может, как и двинуться с места. Домагой тем временем извлекает из кармана фартука короткий изогнутый нож и подтягивает повыше рукав рубахи: — А твой час уже пришёл, поросёночек! Лезвие ярко блестит под электрическим светом. Тин не может пошевелиться, ноги будто приросли к полу, руки налились свинцом и не поднимаются — он хочет закричать, но из горла вырывается только придушенный хрип… *** — Эй, слышишь? — Вида нетерпеливо пощелкал пальцами перед лицом Тина. — Я говорю: они этот бекон закупают, наверное, на фабрике резиновых изделий. А колбасу вообще в рот не возьмёшь. То ли дело, славонское мясо, правда? — Э-э, да, — с усилием промычал Тин и кивнул. Такой реакции от него, по всей видимости, и ждали, потому что Вида удовлетворённо хмыкнул: — Вот именно. Я тебе привезу ещё на следующие сборы, ты небось в один присест тогда всё съел, да? А тут кроме овощей-то жрать нечего… Тин моргнул, тупо уставившись в тарелку и больше не слушая ворчание отошедшего Домагоя. От вида мясных нарезок откровенно мутило, поэтому Едвай переместился к подносу с сыром, нерешительно положил себе пару ломтиков, сопроводив их поджаренным тостом. Уже собираясь вернуться за стол, он поднял голову и чуть не выронил тарелку: на фоне залитого светом оконного проема вырисовывалась зловещая тёмная фигура с перехваченными шнурком волосами. В высоко поднятой руке Домагоя виднелся короткий кривой нож. Тин разинул было рот, чтобы закричать, но в следующую секунду солнце перестало слепить его, и он с облегчением перевёл дыхание: показалось. Просто банан, который Домагой вытащил из вазы с фруктами и жестами предлагал кому-то за своим столом.