Red Monks (Portrait of the Dwarf)

«Белый бал». Словно вернулся куда-то далеко назад, в прошлое. Во времена школьных вечеринок и танцев, в особенности, выпускного дня. Этот званый вечер, устраиваемый ежегодно, в честь какого-то особого благотворительного пожертвования, для особой элиты среди богачей, казалось, был отмечен грифом: осторожно, большие деньги, знаменитые люди и повсеместная черно-белая градация монохромии. Лорды в черных смокингах при белых рубашках, светские дамы в платьях с черными перчатками и прочим, не особо сверкали эмансипированным разнообразием вкусовых деталей вечернего туалета. Я знал, что этот мерзавец Винчестер сейчас где-то здесь. И, покрутив головой, я, кажется, заприметил знакомую спину и своеобразную прическу в толпе танцующего бомонда. Бесцеремонно шагая между увлеченными парами, я остановился возле него и похлопал по его плечу. Он танцевал с какой-то тощей девицей, но это меня меньше всего интересовало сейчас, да и вообще. - Развлекаешься? Мне казалось, что ты предпочитаешь более ритмичные площадки для танца? - Кастиэль? Как ты здесь оказался? Как тебя вообще запустили? – он был удивлен – и это меня радовало. - Попасть на захудалое сборище старых зажиточных скряг – дело простое, я бывал и в более труднодоступных местах. Ты не пригласишь меня? – я протянул ему руку, демонстрируя желание вступить в танец вместо тощей доски в безвкусном жемчужном платье с вырезом до щиколоток. - Я позвоню тебе позже, Джо, - прошептал он своей спутнице на ухо и, протянув руку, взял мою ладонь в свою. – Это белая вечеринка, ты в курсе? Разумеется, я в курсе. Но мои красные монки идут мне больше, добавляя моему образу строптивости. Стандартный к вечеру черный смокинг меня не впечатлил – а я пытался, и так и сяк изворачиваясь перед зеркалом. Легкие брюки из тончайшей ткани струились, словно волны на беспокойной глади моря, а рубашку, расстегнутую до груди, ассимилировал с прочим контрастом красный шелковый платок, повязанный узлом на шее. - Ты ведешь, - сказал я, решив пропустить вопрос мимо ушей. Конечно, наш танец можно было бы назвать страстным, в духе фламенко, но это было бы равносильным назвать хорошо выдержанный виски простым самогоном. Уверен, мы оба слышали одну и ту же мелодию, где-то там, на уровне подсознания, которое попросту глушило скучный примитивный вальс, играющий в зале. Мы кружились, словно пытались закрутить реальность в спираль. Прижимались друг к другу так тесно, что со стороны это казалось слиянием. Наши тела двигались в унисон, слушая мелодию сердец и эмоций, попадая в ритм. Движения становились плавными, но вновь взрывались, будто салют, набирая ритмичные и дикие обороты страсти и конвульсивного удовольствия. Я, подобно льду, плавился в его горячих объятиях, а он, словно огненный лоскут или искра от костра, застывал в моих холодных руках, превращаясь в идеальный неподвижный постамент. Творение вечности и идеала. Я опускался на колени, прижимаясь своей спиной к его коленям, выгибался, запрокидывая голову. И когда смотрел на него, то видел всепоглощающее желание – честное, правдивое. Возможно, это был не танец, а лишь прелюдия и демонстрация наших возможностей, зазывающая, как рекламная вывеска. И, что радует, сегодня был тот самый вечер, когда любые желания превращались в возможность. Казалось, музыка не заканчивалась: она играла, играла… Я не помню, как мы оказались в его доме, покинув скучный бал. Но отчетливо помню скользящие движения его рук по моим бедрам, горячий язык, ласкающий мою шею и ухо. Дыхание, которое палящим зноем обжигало мою кожу и шепот, состоящий из нежных и ласковых слов. Говоря иначе, я начал терять самообладание, превращаясь в жертву. - Боже, да ты без… - прошептал он, проводя рукой вдоль ширинки моих брюк. Видимо, я угадал. Его явно восхитило отсутствие на мне нижнего белья. Конечно, он еще не видел моих татуировок. В его «досье» упоминалось, что есть у него такая страсть – к искусству на теле. Не упоминалось там, увы, то, что он был слишком напористым и «горячим». Это я понял, когда он от нестерпимого желания прижал меня к двери, прижавшись к моей спине грудью. Рука, скользнувшая по пояснице, опустилась на ягодицы, а средним пальцем (а может и другим) он надавил между ними. Это было приятно и интригующе, но я легко дернул плечами, отталкивая его. Видимо намек был понят, он с каким-то утробным рычанием отошел в сторону и открыл дверь, пропуская меня вперед. Когда дверь закрылась, а сигнализация была отключена, он вновь попытался грубо взять меня в свои объятия. Эта попытка также была пресечена. - Рваный танец закончен, теперь очередь медленного вальса, - со смехом произнес я, отходя назад и медленно расстегивая при этом пуговицы на рубашке. Он, словно зачарованный, не двигался, но буквально пожирал меня своим взглядом, следя за каждым моим движением: за тем, как я легко отбросил рубашку в сторону, за тем, как развязал платок и откинул его следом. И, я готов был поклясться, что он задержал дыхание, когда я расстегнул пряжку своих брюк, отчего они легко соскользнули вниз. Вышагнув из них, я снял свои красные монки и предстал перед ним так, как появился на свет: в своем самом идеальном костюме. Как я и думал, его взгляд заскользил по узору на моем животе и груди, а глаза выдавали искреннее восхищение. И тут, как я понимаю, он сломался. Вся выдержка, терпение и самообладание попросту рухнули: он рванул ко мне, сдавив меня в железных объятиях. Целуя все, что попадалось ему – глаза, скулы, губы, шею и грудь – он пил меня, словно животное, позабывшее вкус воды в засуху. Он стонал, рычал, прижимаясь ко мне всем своим телом. Ткань его костюма шелком скользила по моей коже, однако этого мне было недостаточно. Мое тело, видимо, переняло часть его сексуальных вибраций, отчего мне захотелось ощутить тепло его кожи, её мягкость и запах. Неуверенными движениями, между горячими поцелуями, я расстегивал его пиджак и рубашку, одновременно пытаясь справиться с брюками. Когда с ними было покончено я, выдохнув, впился зубами в его шею, оставляя заметный укус. Его кожа, его тело – это было что-то с чем-то. Если говорить о музыке, это была великая классика в рок-обработке, огромное нефтяное озеро, покрытое пламенем. Вековые ледники, таявшие под приближающимся солнцем. Я словно обезумел, я хотел владеть этой кожей, хотел обернуться в неё и быть полностью поглощённым ей. Я хотел её не только на себе, но и в себе, отчего опустил руку и дотронулся до его возбужденного члена, слегка влажного от проступившей смазки. Мое тело изнывало, болело и жаждало принять в себя эту горячую плоть, туго обтянуть её кольцом горячих мышц и чувствовать, как она будет двигаться во мне, заполняя меня всего изнутри. Если тот танец, что родился на «белом балу», был страстью, то что можно было сказать о том моменте, когда он опустил меня на пол, раздвинув мои ноги? Рухнуло солнце, разметав по всей земле свои осколки, которые выжигали все живое за считанные мгновения. Разверзшиеся небеса, божественный гнев и милость в одном флаконе. Раскрывшийся Ад и встрепенувшийся Рай в блаженной сексуальной оргии на Елисейских полях. Повсеместная любовь Жана Батиста Гренуя, и целая ваза спелых грешных медовых яблок. И все это еще до того, как он властно вошел в меня – всего лишь подготовка к тому, что случилось дальше. Твердый, большой член, без подготовки и смазки, словно комета, со всей силы вошел в атмосферу моей сакральной интимности и чести, породив такой шквал ощущений и эмоций, что могло бы хватить на спонсирование десятка Апокалипсисов на земле под звуки труб всадников. Конвульсии? Если бы землетрясение в десяток баллов можно было поставить на планку для сравнения, то я мог бы дать такую фору, что любые счетчики посыпались бы от силовой волны. Его резкие толчки, словно стрёкот счетчика Гейгера, отсчитывающие насыщение стронция в тысячи раз. Извержение вулкана, магматические и литосферные столкновения – природная катастрофа. И мой крик, что был эхом пения мифических Сирен. Ради такого я мог позволить ему входить в меня снова и снова. А что мне оставалось? Если тело отказывалось подчиняться контролю сознания, приходилось лишь закрывать глаза и плыть по волнам безумства. На полу в холле, затем на лестнице, постепенно поднимаясь, он входил в меня снова и снова, кончая в меня, словно безумец. Стоны, крики, мольба и рычание – все слилось в один поток шума эмоций и впечатлений, а второе, третье, четвертое дыхание лишь с каждым разом усиливало его толчки во мне, меня позу, но не положение. Когда он повалил меня на стол в своем кабинете, я чуть оттолкнул его, ухватившись за бутылку Бифитера, которую с легкостью открыл. Отпив, я слегка наклонился, чтобы посмотреть на него: что он делает там, на полу, возле стола. - Какой же ты ненасытный, а! Неужели там еще что-то осталось? - Хочешь, чтобы я показал? – он с силой сжал член, двигая по нему рукой, когда я со смехом, постепенно переходящим в хохот, наклонил бутылку и начал лить ему его любимый напиток на голову. - Ах ты… - прорычал он, резко поднимаясь с пола. Он вырвал из моих рук бутылку, откинув ее в сторону, и притянул меня к себе за ноги, раздвигая их. Следом он лег на меня сверху, целуя мою грудь, иногда покусывая. То ли от того, что мы были оба мокрые, то ли от того, что он слишком далеко меня стянул, мы оба начали заваливаться вниз, падая со стола. Когда мы оказались на полу, сверху на нас посыпались какие-то бумаги и остатки книг, которые еще не были сброшены до этого. Под мои восторженные вопли и дикий хохот, он переполз чуть выше, поднимая мою голову, и, приоткрыв мой рот, ввел свой член, скользя по моим припухшим влажным губам. Утром, хотя, уверен, время было уже к обеду, я спустился на завтрак. Умывшись, я прошел по гостиной и вышел на открытую террасу, где уже сидел Дин и читал свежую газету, изредка отвлекаясь на чашку ароматного кофе. - Доброе утро, - поздоровался я. В ответ мне прозвучали какие-то милые слова, а следом я почувствовал вкус клубники и кофе на своих губах – мой соблазнитель встал и учтиво поцеловал меня, приглашая к столу. Чак, скорее всего и водитель, и стюард в доме, принес на широком подносе горячие блинчики, клубничное мороженое, горячие жареные креветки и, к моему очередному удивлению, мятный настой с плодами шиповника. - Попытка меня снова удивить? - А что, вчерашняя ночь не стала для тебя самым сильным удивлением? - Винчестер подал голос из-за газеты, даже не удосужившись её убрать. Но, судя по голосу, он улыбался. - Ну, почему же… Завтрак был очень вкусным, о чем я не преминул заметить, увидев Чака внизу. - Я рад, что вам понравилось, - вежливо ответил он. – Куда мне вас довезти? После прощального поцелуя, вновь расстроенного взгляда Дина, я все же решил собрать вещи и поехать домой, чтобы позвонить в несколько мест по работе, о которой, увы, я внезапно вспомнил с сожалением. Кажется, мне было бы необходимо кое о чем подумать. Что-то изменилось, но вот в какую сторону – мне было пока не совсем понятно. - Завтра же у тебя выходной? Я хотел бы, чтобы ты поехал со мной в одно место, - добавил на прощание Винчестер, целуя меня и сжимая мою руку в своей. - Заедешь за мной? - В одиннадцать буду возле твоего дома. Намечающиеся планы на уикенд – что могло ввести меня в еще больший раздрай? Как оказалось, всего одна фраза: - Это была по-настоящему чудесная ночь, подобной которой у меня еще не было никогда. Я счастлив, что встретил тебя, и пусть, ты охотник за моей головой. Это того стоит. Что же? Пять миллионов страхового вознаграждения или миллионер, который прочно засел в моих мыслях? Вопрос меркантильности и расчета вошел в диссонанс с совестью и внутренними ощущениями. И как быть? С этими мыслями я отпустил его руку и спустился по лестнице, садясь в машину, устраиваясь на заднем сидении. Волшебство начало обретать рамки реальности. Черт!