Солнце

Леоне мягко прижимает к себе теплое тело мужчины и вдыхает сладкий аромат апельсина. На улице осень, и слабое солнце светит сквозь дешёвые жалюзи на окнах. В полудреме он поднимает руку и закрывает глаза Наранчи от солнца. Через пять минут прозвенит будильник и нужно идти на работу. Несмотря на то, что в ней он слегка разочаровался, мысли об увольнении возникают редко. Да, например, сейчас, когда Наранча закидывает на него свою ногу и трётся об грудь. Ещё вчера, во время ужина, когда Леоне смотрел на сосредоточившегося на готовке мальчишку. А потом Гирга включил новенький проигрыватель, на который они копили три месяца и как-то смысла в продолжении работы прибавилось. Да и… если бы не работа, то они и не встретились бы. В тот день он должен был идти в ночной патруль, а после заполнять документацию, но как-то не сложилось. Его сменили новичком, сказали, мол, что недостает мальцу опыта, а ты, Аббаккио, не знал, что тебя перенаправили дневной на патруль улиц? Нет? Вот так жалость. Чего встал? Шуруй давай! Да, на тот момент Аббаккио и сам был чуть выше новичка. Невыспавшийся и злой, он угрюмо стоял под невыносимы итальянским солнцем и упорно игнорировал рев соседних детей. Это не его дело. Вообще не касается. Катитесь к чертовой матери. Вот, один из них наступил на ногу. Ублюдок. Леоне зло посмотрел на идиота, но тот, усмехнувшись, высунул язык и дал деру. Рука образовала кулак. Вдох-выдох. Расслабила. Пусть проваливает. Леоне посмотрел на стрелки соседних часов. По впечатлению, так и вовсе не двигающиеся. Ну и дела. Он нетерпеливо постучал ногой по песчаному, осыпанному дорожной пылью, камню. Секундная стрелка едва заметно двинулась с места. Да какого черта так медленно? Признаться, он хотел бы, чтобы хотя бы из соседних домов звучала хоть какая-то музыка. Она бы скрасила его одиночество и скуку. Но район бедный, так что не стоит особенно надеяться. Да и какой дурак включит здесь дорогую технику, чтобы этой же ночью его ограбили? Внимание Аббаккио привлек шорох мусорных мешков, что в тупике чуть поодаль от него. Черт, если это опять проститутки… Он медленно зашел в затененный тупик, где вился плющ по стенам. Он знал это потому, что несколько жутко солнечных и жарких дней дежурства простоял здесь сколько мог. Зашел, ожидая уже увидеть полуголую девицу. Но увидел мальчишку лет… четырнадцати? Пятнадцати? Волосы его сальными кудрями висели на голове, а повязка прикрывала глаз. — Эй. Ты что там делаешь? Не мог вечера подождать? — Леоне уставшими глазами посмотрел на беспризорника. Сирота? А впрочем, и не сильно его интересует личность. Пусть проваливает и приходит вечером, когда самого Леоне здесь не будет. — А Вас ебет или потрахивает, офицер? — и ухмыльнулся. Это пацан просто сказал вот такие грязные слова и ухмыльнулся. Это ненадолго сбило Аббаккио с толку, в конце концов, часто бывало, что ему говорили: «Куда смотрит полиция» или «Какого черта вы не выполняете свою работу?!». Такая наглость со стороны мальчишки была… обескураживающей. — Ах ты… — из-за служебного положения он даже не мог назвать этого отщепенца ублюдком, — За оскорбления лица при исполнении дают..! — Срок и штраф, — мальчонка перебил с абсолютной наглостью. Поднял вверх палец, а сам потихоньку отходил к стене, — Если поймают. А ты так лениво двигаешься, что и догнать не сможешь. Только стоишь здесь целыми днями, да мешаешь хорошим людям добывать еду. Ты меня бесишь, офицер. — Взаимно. Посмотрим, как ты запоешь в камере, — Аббакко достал пистолет и наставил. Подросток звонко рассмеялся и сбежал. Смех этот тогда удивил Леоне своей чистотой. Очень редкие люди обладают таким смехом, а этот мальчик при всей своей ситуации так чисто смеялся, будто у него за спиной хороший дом и родители. В тот день он не поймал его. Леоне не успел схватить залезшего быстрее обезьяны на стену мальчишку, а потом… потом он не смог найти его во дворах. Дьявол. Эта встреча их была началом многих. Позже, Наранча, как он представился, часто отмечался Леоне краем глаза, заставляя выполнять обязанности и смущая своим взглядом в «сомнительных ситуациях». Да и дел прибавилось. Теперь Аббаккио обходил весь участок, а не только маленькую часть, что возле тени, и даже выполнял план по задержаниям. Наранчу часто пытались задеть другие беспризорники, а тот в ответ угрожал ножом и… Леоне рассматривал голубое итальянское небо. Ах, вы знаете, какие замечательные на нем облака? Особенно под крики озверевшего дерьма, наказываемого таким же отребьем, что и они сами. Да, Леоне хорошо знает свою работу. К его удивлению, после семи дней тайного, ничуть не заметного наблюдения за Наранчей, выяснилось, что тот никогда не крал. Лишь лазал по помойкам, подобно маленькой крысе, коей он и являлся, да изредка шептал проклятья на того, кто не следил за ним. Позже Аббаккио тайно принес ему спагетти. Без какой-либо благодарности, тот с довольными звуками съел абсолютно все, а после, довольно ухмыляясь, произнес в сторону затаившегося Леоне: — Вот так удача, а, офицер? Удача… Наверное, это было «спасибо» от него? Да, Наранча редко говорил кому-либо спасибо. Лишь после он назойливой букашкой преследовал Леоне и отвлекал глупыми вопросами с очевидными ответами. И отчего-то в те дни, когда он пропадал, было тоскливо на душе и даже не хотелось что-либо делать. Напарник его отмечал, что Леоне стал лучше работать. Вернулся «свет» в его глазах. Наивный. Позже Аббаккио понял, что ему просто хотелось доказать Наранче, что тот был не прав насчет него. Что он выполняет свою работу. Злость на мальчишку жгла сердце, а один лишь его самодовольный взгляд заставлял кровь кипеть. Да, именно злость была в сердце Аббаккио. Потому и зло, а не испуганно подбежал он к избитому через пять дней Наранче. Также зло ощупал его и притащил к себе в выданную квартиру, потому что какие врачи займутся бездомным? Кто захочет?! Он помыл и перевязал его. Даже взял отгул и сидел рядом, пока Наранча хрипел, что лучше бы он сдох. Лучше бы отключился и никого… Никогда! Не увидел. И тебя тоже, продажная шкура, а не офицер. Как будто в те дни, что Леоне думал, будто Наранча не видит, взятки не брал, а? Таких людей… видно издалека. У него друг был тоже та еще дрянь и отец… тоже дрянь. И сам Наранча тоже. Шипел, пока Леоне угрюмо протирал раны спиртом и перевязывал, да жаловался на то, как ему больно. И почему ему вообще должно быть больно, если внутри он давным-давно умер? Да, — подумал тогда Аббаккио, — мне тоже интересно. И продолжил обрабатывать. Он купил лекарства в тот день, когда Наранча сбежал. Да, немного, но от этого не менее обидно было видеть опустевшую квартиру, ту, где они провели вечер за игрой в карты, пока Аббаккио делал вид, что не смотрит и не видит чужих, едва удерживаемых слабой рукой, и красивого фиолетового оттенка глаза, с чем-то нежным на дне тоже не видит. И даже в ответ не смотрит. С такой же нежностью. После этого он хотел перевестись на другой участок, но это было бессмысленно. Наранча не появлялся третий день к ряду и даже краем глаза не отмечалось ни кудрей темного красивого цвета, ни насмешливого взгляда, ощущаемого спиной. Лекарства стояли в холодильнике и давили каждый раз, когда он туда заглядывал. Леоне стал меньше есть, оттого и удивился, когда напарник посоветовал взять отгул. — Аббаккио, ты… хорошо себя чувствуешь? Сейчас осень и может ты заболел? Вид у тебя… не рабочий. «Не рабочий». Ну так он и не проститутка, чтобы у него вид был «рабочий». Не смотря на клокочущую в горле злость, он смолчал. Лишь кивнул, угрюмо посмотрев куда-то в стену. Работать не сильно хотелось. Выходной, так выходной. Тем более оплачиваемый. Он поправил под фуражкой слегка отросшую прядь волос и написал заявление на больничный. Черт, надо бы подстричься, иначе его и не узнает никто. Да и кому его узнать? Рука сжимает ручку. Некому. Леоне отнес бланк, получил одобрение больничного на три дня и вышел на улицу. Солнце слепило глаза, и Аббаккио с ненавистью посмотрел на него. Ублюдское солнце. Он сел в ближайший автобус и поехал до дома, игнорируя прожигающий взгляд стоящей сзади бабки. Ему все равно на ее возраст, он защищал этот ебанный город и именно благодаря ему и его коллегам она до сих пор не ограблена и не избита. И… он устал. — Какой здоровый парень. Полицейский. Ха, таким как ты нужно обдирать значки и вышвыривать. Защитничек. Даже места не уступишь? — она бурчала прямо ему на ухо. Леоне страстно жаждал купить себе плеер и наушники. Смотрел прямо перед собой и игнорировал ее. Да, его бы вышвырнуть. Он не очень хороший полицейский. Не удачный. Все, что он делал, чего желал… ускользало сквозь пальцы. Он так давно не пил. Так давно… Как пошел на работу, так и глотка в рот не брал. Ведь, он же полицейский, правда? Краем глаза он отметил знакомую фигуру в окне. Остановки две от него… Это Наранча? Точно. Леоне даже слегка привстал, прислонился к стеклу и сам не заметил, как дыхание его слегка ускорилось. — Эй, может ты уже свалишь к своей девчонке? Чуть из штанов не выпрыгиваешь. Хоть бы детей постеснялся, — она костлявым пальцем ткнула его в плечо. Леоне не обратил на нее внимание. Главное — запомнить, где теперь новое место обитания Наранчи. Они проехали его и Леоне ощутил смущение. Что он будет делать, если встретится с ним? Ведь… была причина, по которой тот сбежал. Но никто же не запрещает ему спросить, верно? В магазине рядом с его квартирой он купил бутылку вина и тихо провалялся три часа подряд у телевизора. — Ты бы… Поцеловал ее. Она такая хорошая. Таких держать надо при себе, да… — сухие губы шептали слова, обращаясь к глухому актеру на экране. А затем Леоне вырубился, во рту его оставался привкус дешёвого вина, а в голове сожаление и сочувствие по отношению к актеру, чье имя он даже и не запомнил. На следующее утро он оделся в гражданское. Туго затянул шнурки на груди, поправил пряжку ремня с буквой фамилии и взглянул в зеркало, расчесывая короткие волосы. Хорош же? Хорош. Да, ему всего девятнадцать, но выглядит он слегка старше. Года на двадцать два. Не слишком же старо? А Наранче же пятнадцать? Он упоминал вскользь на замечание о четырнадцати-тринадцати оскорбленно кричал и даже шлёпнул по плечу Аббаккио, что ему ШЕСТНАДЦАТЬ, У ТЕБЯ ПРОБЛЕМЫ СО ЗРЕНИЕМ, А?! Да, Наранче шестнадцать. Леоне провел фиолетовой помадой по губам. Шестнадцать. В это время Аббаккио мучался с поступлением, а Наранча задумывается о том, как он проживет следующий день. Хоть и не сказать по нему. На выходе Аббаккио захватил с собой тоненькую книгу. Пыльную. Он давно не читал книг, лишь устало валясь в кровать после работы. Доехал до парка, прогулялся по улочкам и остановился, услышав знакомый шорох. Был вечер, фонарь освещал спину Леоне. — Эй, — Наранча нахмурился и выхватил нож, увидев его. А затем расслабился, разглядев кто это, — Чего надо, офицер? Тц, — цыкнул, обратя внимание на одежду, — Ещё и такой нарядный. Поздравляю девчонку. — Угу. Поздравь. Если увидишь, — Аббаккио локтем оперся об стену, — Чего сбежал, придурок? — А… Ты поэтому пришел, — Наранча сразу скуксился и убрал нож, — Не хотел тебя отягощать. Сам знаешь, на первый день ты гость, на второй нахлебник. А я — не нахлебник. Вот. — Конечно не нахлебник, — Леоне подошёл ближе, а потом дал книгой Наранче по голове, — Ты идиот и неблагодарный ублюдок! Какого черта ты вообще сбежал? — и ещё разок, — Я думал, что найду тебя в канаве, но знаешь что? Тебя нигде не было. Наранча попискивал под лёгкими ударами, но нож не доставал. Значит чувствовал себя виноватым, придурок. — Ну Аббаккио, переставай уже. Ой! Я свободный человек, у меня есть права. Я буду жаловаться на тебя! — наглец закрывал руками голову, и тихонько ойкал с каждым лёгким хлопком книги об голову. — Да пусть хоть уволят. Я не при исполнении, а на больничном. И ты, идиот, тоже должен был лечиться, а не сваливать черт знает куда. — Ох, так ты волновался за меня, офицер? — Наранча кокетливо накрутил прядь на палец, но Леоне шлёпнул по его руке книгой, — Да больно же! — И даже если волновался, то что с того? Тебе разве дело есть до меня, а? — Леоне ткнул пальцем мальчишке в лоб и серьезно посмотрел. — М… Офицер, у тебя глаза красивые, — Наранча подложил палец под свой подбородок и незаметно приблизился к нахмурившемуся полицейскому, — Жаль, что милая девушка не смотрит в них. Красотке бы повезло. — На девушек у меня времени нет. Все время гонка за малолеткой занимает, — приподняв бровь, объяснил Леоне. Наранча потом выпытывался, пока они шли к дому Аббаккио, что же это за малолетка такая, а узнав, недовольно забурчал, что это Леоне старый, а он сам — самый сок. Вот только девушек не особо прельщают бездомные, но ничего, Наранча нашел какую-то подработку, хоть и чутка далековато от прикормленной помойки, сейчас как помоется, пострижется и станет красавчиком. Но он не знает как с девушками общаться, но и это не беда. Леоне же поможет ему? Леоне же опытный? После вопит на всю улицу, когда выясняет правду из угрюмого ответа: — Да как так? Ты же такой красивый! У тебя обязательно должна быть девушка! Или, — понизив голос, спросил Наранча, указывая на штаны Аббаккио, — у тебя «там» проблемы? Леоне зло посмотрел на Наранчу и тот сконфуженно затих. После его глаза осветило понимание. — Так ты… Ох, если это тебя волнует, ну если это вообще интересует тебя, то я ничего не имею против таких как ты и мое отношение к тебе не поменялось! Ты клёвый чувак, хоть и бурчишь как старик. — М… Ты тоже неплохая малышня, — Аббаккио кивнул, едва заметно улыбаясь, — Хоть и придурок. Они дошли до дома и Леоне отправил Наранчу в душ. Как-то так получилось, что он остался там жить. Совершенно случайно получилось. Так же случайно, как то, что через две недели он спал в кровати Аббаккио, уткнувшись в плечо или готовил лазанью. Они долго не разговаривали о том, кто они друг другу. Лишь Леоне кивнул, когда лечащий врач Наранчи спросил его: — Вы же его парень? Да, наверное, Леоне «парень» Наранчи. Во всяком случае, радость, светящаяся в фиолетовых глазах, стоила смущения перед врачом. Двух здоровых глазах, лучащихся светом и нежно поглядывающих из-под руки, накинутой во время просмотра фильма… Да, они стоили всего. И вот они оказываются там, где есть сегодня. Будильник отсчитывает время до звонка. Рука Леоне прикрывает глаза Наранчи от солнца. Аббаккио до сих пор не уволился, хотя после их с Наранчей знакомства прошел год. Правда, теперь Леоне пришлось научиться быть более гибким по отношению к мафии, но, право, дополнительные деньги никому не мешали, а сам он уже так привык закрывать глаза, что если еще какая-то банда (Буччелатти вроде?) станет шастать по его району, то ему ли не плевать? Возможно, Леоне не самый лучший полицейский, возможно, он не успевает спасать всех, кого хотел бы, но человек в его руках верит в то, что Аббаккио защищает этот прогнивший город своими собственными руками и это — единственное, что удерживает его на работе. Каждый день он пишет отчет, кого-то сажает, меньше берет взяток и больше патрулирует улицы лишь для того, чтобы мальчишка по имени Наранча Гирга смог спокойно гулять по улице и не бояться. — Эй, Леоне, — Наранча властно закидывает ногу на его. У Леоне чаще всего очень холодные ноги, поэтому Наранча греет его своими и жалуется, когда он прикасается в как можно более отчужденной и видимо независимой просьбе погреться о жаркие как печка ноги семнадцатилетнего, — Знаешь, что повысит тебе настроение, м? Леоне знает и ворчит для приличия, но утренний секс есть утренний секс, потому что, когда вечером он приходит с работы и падает в подушку лицом, крича, что все вокруг него такие тупые (но не ты Наранча). Ну почему полицейские так ограничены в возможности СТРЕЛЯТЬ?! Да, такая ситуация мало располагает к сексу. — Давай, давай… Я даже знаешь, что сделаю? Это будет нечто, — Наранча самодовольно ухмыляется и шепчет, теплый воздух щекочет ухо, — Знаменитый Наранча Гирга седлает хищного льва впервые в нашем цирке, вход восемнадцать плюс. — Придурок, тебя самого не пустят, — Леоне ухмыляется, но они оба уже знают, что он согласен. — Слушай, из нас двоих, — Наранча перелезает через кровать и принимается стягивать с Аббаккио пижамные штаны, — пижаму носишь только ты. Вопрос: почему у тебя ноги постоянно холодные? — Как будто тебе не нравится их греть. Во времена моего обучения меня поставили в патруль, и какие-то малолетние придурки отдавили все ноги. С тех пор они не греются, — злорадно говорит Леоне, пока Наранча снимает с него боксеры. — Вообще? — испуганно спрашивает Гирга, дотрагиваясь до холодных ног своей рукой. Аббаккио торжественно кивает, — Какой ужас! Аббаккио не выдерживает и смеется над напуганным Наранчей, за что получает легкий шлепок по ноге. — Ух… А я поверил представителю закона. Какой позор для всей Италии… — Наранча тихо цокает себе под нос, качая головой, — Если даже представители власти не соблюдают законы… То кто защитит мирных граждан от тирании? Очевидно, мы все беззащитны. Позор… — Эй, хорош тебе. Прекращай, — пусть Наранча и не знает об этом, слова его сильно давят на Аббаккио, — Я… стараюсь на работе. Во всяком случае, повысил процент безопасности на улицах. Согласно опросам, люди стали больше доверять полиции, чем год назад. Наранча ласково проводит рукой по коротким волосам Леоне. Да, это успокаивает напряженного офицера. Он ценит его поддержку и иногда ему кажется, что Наранча куда сильнее и устойчивее его в моральном плане. У них обоих проблемы с семьями и с восприятием окружения. Оно агрессивно относится к ним, но Наранча никогда не отчаивается и даже кажется, что никто и ничто не сможет сломить его. Это вселяет уверенность в следующий день для Аббаккио, ведь если у него дома светит непогасимое солнце, значит завтрашний день точно будет хорошим. Он смотрит и наблюдает осторожно за тем, как Наранча пыхтит и расстягивает себя пальцами на которые нанесена смазка с ароматом апельсина. Его часто не устраивает темп расстяжки — на его взгляд, Леоне слишком аккуратен и медлителен. Да, они абсолютно разные даже по темпу жизни. Иногда ему кажется, что Наранча чуть ли не занимает каждый квадратный сантиметр — настолько его много. Но это… не раздражает? Аббаккио надевает презерватив и усаживает Наранчу на себя. У него сильные ноги и поза наездника позволяет ему выбрать для себя темп и угол, а для Аббаккио — сэкономить силы перед дежурством. Наранча очень шумный во время секса, стоны его часто смущают Леоне перед соседями, а потом он резко осознает, что ему в общем-то абсолютно похуй на них. Вверх и вниз, Гирга сосредоточенно насаживается на член и громко вздыхает. — Л-Леоне, ты… Я тебе не часто это говорю, но какой же ты классный. Леоне придерживает Наранчу одной рукой за поясницу, а другой дрочит член. У Наранчи высокая выносливость, за ночь он может кончить до пяти раз, насмешливо называя Леоне стариком за его «не настолько молод». Эти маленькие отметки Аббаккио запоминает надолго и даже удивляется тому, насколько мало Наранча знает о самом себе. У Гирга красивое лицо, его голова откинута назад, а по лбу стекает капля пота. Он — самое прекрасное, что видел Аббаккио. Рука сбивает темп, когда Наранча ускоряется и даже периодически сжимается, лишь бы доставить партнеру удовольствие. Вскоре кончает, и Леоне присоединяется к нему через пятнадцать секунд. После, спустя некоторое время, когда снимет и завяжет презерватив, мастерски швырнув в мусорное ведро, в благодарность наклоняется над членом и вбирает его в рот, посасывая, ощущая на языке пот и вкус семени Наранчи от прошлого раза. Да, Леоне куда лучше справляется с этим, чем Наранча. У каждого из них свои плюсы и минусы, и то, что они уравновешивают друг друга — замечательно. Наранча пытается схватиться за волосы и изменить темп партнера, но они слишком короткие, отчего Гирга потом спрашивает: «Ты никогда не думал о том, чтобы отрастить волосы?» и Аббаккио понимает, что действительно никогда об этом не думал — согласно уставу их волосы обязаны быть коротко подстрижены, но может попробовать не стричь их летом, если ему дадут отпуск? Он постарается. Когда Наранча кончает во второй раз, Леоне не упускает ни капли, а после сплевывает в раковину, не забывая почистить зубы. Стереотипы о том, что в оральном обязательно надо сглатывать — сосут. После совместного и достаточно невинного душа, они завтракают яичницей и кофе, а перед выходом Наранча целует его в щеку, потому что Леоне никогда не признается в том, что он ждет поцелуй перед уходом и угрюмо смотрит, если Гирга забывает это сделать. Это очень важная часть дня. В ответ Леоне желает удачи и состоятельных клиентов в цветочном магазине, где работает Наранча. Солнце уже не кажется таким невыносимым, а его работа бессмысленной.